Часы затмения

- Хуже.

- Крысы?

- Саш...

- Неужели змеи? - испуганно пробормотал папа.

- Так, всё! - сказала мама, топнув ногой. - Объявляю стачку. До тех пор, пока в доме не будет проведена генеральная уборка, вы, милые мои мужчины...

- Всё, всё, поняли, - быстро остановил ее папа. - Субботник в воскресенье? Пусть будет субботник в воскресенье. В поте лица заработаем свой хлеб.

- И макароны, - добавил я с набитым ртом.

- С майонезом, - веско дополнил папа. - Макароны майонезом не испортишь.

Тут мама заметила, что я ем без хлеба, и сделала страшные глаза. Я безропотно потянулся к хлебнице, но мама на этом не успокоилась.

- Отдай отцу, пусть маслом намажет, - распорядилась она.

Пришлось подчиниться и тут. Папа с готовностью принял кусок хлеба, придвинул блюдце с маслом и взялся за ножик. Мама внимательно следила, чтобы масло было намазано равномерно.

- А сахаром посыпать? - напомнила она с напускной строгостью. - Забываете, товарищ старший лейтенант?

- Точно так, забываю.

- Ну, так посыпьте!

- Не надо сахара, - попросил я жалобно.

- Молчи, кадет! - прошипел папа. - Мало нам субботника в воскресенье?

Зазвонил телефон, и мама, пряча довольную улыбку, вышла в коридор.

- Алло, - послышалось оттуда. - Нет, дома. А кто беспокоит? Юра! Привет, привет. Не узнала. Да, все хорошо. Сейчас... Саш, тебя! Юрич.

Тяжело вздохнув, папа передал мне хлеб с маслом, выбрался из-за стола и вышел в коридор. Послышался его непривычно посерьезневший голос: "Слушаю". В такие моменты он становился очень чужим и очень пугающим дядей. И пугала не эта его странная серьезность в голосе, а то, как быстро он мог перевоплощаться из добродушного папы в сурового полумифического кегебешника. Мимолетом вспомнилось, что я очень долго к этому привыкал.

Некоторое время я машинально жевал макароны, потом понял, что есть больше не хочу. Хорошо, а что я хочу? Воровато оглядевшись, я остановил взгляд на плите. Там стояла глубокая сковорода из-под макарон и кастрюлька с кипяченым молоком. Ага. Я прислушался. Папа деловито и нетерпеливо объяснял что-то непонятливому Юричу. Мамы вообще не было слышно - наверное, ушла застилать постель. Очень хорошо. Я покусал губу и решился. Как-никак, вспомнилось мне, отмачивал я такое не раз.

Вскоре макароны из моей тарелки перекочевали в сковороду. Трудно было проделать все бесшумно, но я с горем пополам справился. Вдохновленный успехом, я решил избавиться и от молока. Это было вдвойне рискованно, так как папа вот-вот должен был попрощаться с Юричем и вернуться на кухню. Но я запретил себе трусить.

Аккуратно положив опустевшую тарелку на стол, я откусил порядочный кусок хлеба с маслом, схватил стакан молока и кинулся к плите. Это показалось мне вершиной человеческой хитрости. Появись сейчас папа, он увидел бы своего сыночка, который с невиннейшим выражением на лице жует вкуснейший кусок хлеба с маслом и безуспешно пытается зачерпнуть вторую порцию молока из кастрюльки. Ай да я, ай да Тошка! Не Тошка, а бог Гермес из древнегреческих мифов. Жаль только, что никому не похвастаешься...

Триумф мой испортил неожиданный стук в окно. Я чуть стакан от страха не выронил. Почему-то сразу стало ясно, что это папа - попрощался с Юричем, вышел во двор покурить и тут застукал своего хитроумного сыночка.

Но это был не папа. Сквозь белые тюлевые занавески на меня смотрел мой друг и однокашник Рюрик. Зараза конопатая, еще улыбается! Я погрозил ему кулаком, накрыл кастрюльку крышкой и поспешил за стол. В этот момент вошел папа. Я задержал дыхание и приготовился к разоблачению. Но папа молча проследовал до своего места, взгромоздился на табурет и взялся за вилку. Пронесло. Я пообещал себе никогда больше такого не делать.

- Поел? - спросил папа погодя.

Я с готовностью закивал и поспешно отхлебнул молока. Дело в том, что я оказался хитрее самого себя и вылил только половину стакана. Со страху, наверное.

- А хлеб что не ешь? - поинтересовался папа.

- Ем. Как не ем...

Рюрик снова постучался.

- Это тебя, - сказал папа, покосившись на занавески. - Как там, кстати, дела в школе?

- Нормально.

- А почему манжет грязный?

Я потупился и убрал руки под стол.

- Ладно, - сказал папа с ухмылкой. - Манжет - не рожа. Допивай и иди.

Залпом осушив стакан, я соскочил с табуретки и принялся искать портфель. Рюрик успел постучать еще раз, прежде чем я вспомнил, что оставил портфель на телефонной тумбочке. На ходу дожевывая хлеб с маслом, я побежал в коридор. Там стояла мама.

- Пошел? - спросила она.

Я кивнул и принялся обуваться. Мама не уходила. Я понял, что она ждет, когда я закончу, чтобы совершить традиционный поцелуй. У нас с ней было несколько поцелуев, каждый со своим сакральным значением: в лоб - на удачу, в бровь - просто так, в щеку - чтобы не забывал, и, самое страшное, в губы - тут должно было случиться что-то из ряда вон выходящее: встреча после долгой разлуки, прекрасно рассказанный стих, день рождения... Обувшись, я смиренно подставил лоб. Мама звонко чмокнула меня и принялась ладонью поправлять мне шевелюру. Каким-то шестым чувством я понял, что сейчас она вздохнет и пойдет за расческой.

- Мам, - сказал я торопливо, - меня ждут.

- Подождут.

- Ну ма-ам!

- Ладно, - сжалилась она, - иди. Сегодня хочу пятерку по поведению.

Я пробурчал что-то негодующе-бунтарское, схватил портфель и спешно направился к двери. Старый английский замок что-то не поддавался. Мама вознамерилась было мне помочь, но я поднатужился, и замок щелкнул без ее вмешательства. На ходу захлопывая дверь, я бомбой вылетел на крыльцо и тут замер как вкопанный. Яркое и нестерпимое, нестерпимо-яркое солнце больно резануло по глазам и обожгло щеки. Я заморгал и сморщился.

- Ну? - послышался голос Рюрика. - Набил брюхо?

Ничего толком не видя - перед глазами плавали красные пятна, - я отмахнулся.

- Идем или как? - Рюрик был сама нетерпеливость. - Сейчас Юлька без нас укатит.

Я наконец увидел его. С крайне недовольной физиономией Рюрик восседал на лавочке неподалеку от моего крыльца. Лохматая Филька, виляя обрубком хвоста, бегала вокруг его штопаных сандалий и азартно пофыркивала. Рюрик с истинно царским безразличием не обращал на нее внимания.

Я поглядел на них некоторое время, потом начал оглядывать двор. Все было на месте: серые от паутины палисадники, лавочки, вросшие в асфальт, запотевшая водопроводная колонка, будка под липой - все накрывала прохладная темно-фиолетовая тень, однако солнце, висевшее над крышей соседского дома, уже успело набрать силу.

- Ты чё, блин, не проснулся? - недовольно осведомился Рюрик.

Я не ответил - было не до этого. Где-то в глубине сознания шевелилась тревога. "Что-то не так. Берегись. Опасность", - нашептывал внутренний голос. Я не мог не согласиться: ЧТО-ТО действительно было НЕ ТАК. Завороженно, словно в каком-то кошмаре, я оглядывал свой дворик, медленно переводя взгляд с одного знакомого предмета на другой, и никак не мог понять, почему мне так неуютно. Еще это солнце - до чего же оно яркое! В жизни не видел такого яркого, такого горячего, такого странно-чужого солнца... И вообще, видел ли я ДРУГОЕ солнце?..

- Поня-атно! - сказал Рюрик уже совсем раздраженно. - Поднять - подняли, а разбудить забыли. Почапали!

Он соскочил с лавочки, оттолкнул Фильку ногой и, схватив меня за отворот пиджачка, потащил к воротам. Я не возражал, такая фамильярность мне даже нравилась - все как-то сразу становилось на свои места.

- Хорошая новость, - сообщил он через плечо. - Но нужна помощь. Юлька - не такая дура, не убедим - ни хрена не выйдет.

- Ты о чем? - спросил я осторожно.

- Как - о чем? - сейчас же возмутился Рюрик. - Я ж говорю: хорошая новость! Ты чё? Предки поверили, даже не переспрашивали. Все может получиться, сечешь?

- А-а...

- Чё - а? Передумал? Нет? Тогда готовься.

Мы подошли к воротам. Рюрик, таинственно подмигнув, оттянул скрипучую дверь и пропустил меня вперед. Я вышел на освещенный солнцем тротуар и увидел Юлю. Она стояла прямо у входа, лицом ко мне, и вертела в руках портфель брата.