Ступеньки в небо

Ну, а скорее всего, вот эти молодые ханыги, которые при ближайшем знакомстве могут оказаться и студентами... Больше темные, чем светлые, штаны вот-вот свалятся, волосы склеенные блестят, хламиды полосатые, толкутся здесь день-деньской, - этих мне не понять: кто они, чем занимаются, чего им тут надо... Но гадать интересуются.

"Скажи мне, кто твой друг..." Значит, выходит, что я антисоциальный элемент? Люмпен? Дно?

Извините, не согласна. Мне нет дела до формулировок... Сомнительных личностей, правда, инстинктивно побаиваюсь, но кого именно надо опасаться больше, это еще вопрос. Ит из а квэсшн, то есть.

Спасибо Деби, научила, как грозить. Теперь я, по крайней мере, не боюсь, что не заплатят... Каждому чуть что, намекаю: так мол и так, не только гадать могу, но и гадость вдогонку сделать - без проблем...

Вот, что такое - власть над людьми. Лестное чувство, оказывается. Никогда не думала, что смогу наслаждаться подобострастием в направленном на меня взгляде другого человека. Однако, вот оно.

Впрочем, было и после того случая с Зинаидой. Одноклассники, да и учителя, - все, кто знал о том, что произошло, - все они смотрели на меня со страхом, нравилось мне это? Не помню. Да будьте же откровенны сама с собой, мадемуазель: разумеется, нравилось. Постыдное, но такое приятное ощущение собственной силы. Почему собственно постыдное? Потому что, вы интуитивно понимаете это, сударыня: власть одному человеку над другим дается совсем не для того, чтобы проявлять ее вот таким образом. Кем дается? Для чего дается? Что это вообще означает - дается? Ах, вы опять на философию - забудьте, дорогая, по крайней мере, не сейчас. В другой раз, на досуге...

Напротив меня, подпирая черную слепую гладь небоскреба, устроился молодой негр с дворняжкой. Перед собакой он выставил кусок грязного картона, на котором большими корявыми буквами написано по-английски без обиняков: голоден, помогите.

Прохожие относятся к нему по-разному: кто бросает четвертаки, кто озабоченно проскакивает, кто старается не заметить. А вот торопится седая, с благообразным лицом дама, из тех, кому до всего дело, приглядывается издалека, и на лице у нее крупными буквами начертано и выгравировано, что готова завести разговор, причем, жалеть будет или отчитывать, того она и сама еще не знает.

Он ее тоже заметил, заерзал было, но деваться некуда: хочешь не хочешь, а ответ держать пришлось.

- Я всю жизнь помогала таким, как ты.

Дама говорила медленно, негромким глухим голосом. - Почему ты не просишь помощи у государства?

- Мэм, я просил помощи у государства.

- И что же?

- Мэм, если вы можете мне помочь, помогите, а если нет...

- Я хочу тебе помочь, - ласково говорила дама, оставляя в моей душе надежду, что будет все-таки жалеть, а не отчитывать. - Но я должна знать, что с тобой происходит.

Поможет она ему! Как же! Душу из него вынет и пойдёт дальше искать дураков. Совершенствовать мир, у них это иначе не называется.

- Обыкновенная история, мэм... Работу потерял, другую не нашел... То, что государство дает, едва хватает заплатить за квартиру... А мне надо кормить детей... К тому же моя жена на шестом месяце беременности...

Если судить по времени нашего знакомства, она у него на шестом месяце, как минимум, года два.

- А знаешь ли ты, что тебе полагается дешевая государственная квартира...

Все ему, конечно, полагается. Ловлю себя на том, что думаю о нем со странной для меня интонацией: этакая сварливая небрежность, самой противно.

Интересная вещь - человеческая психология.

Там - ТАМ! - все, от железных активисток до болезного пьянчуги, жившего в соседней подворотне, и вся, от системы детских яслей до кладбищ, было настроено на то, чтобы отучить, отлучить, отодрать человека от милосердия. И милосердие все же иногда проявлялось, пусть хоть в сочувственном взгляде...

Здесь же, наоборот, к милосердию призывает все вокруг: бесконечные рекламы о помощи по телевизору, работники Армии Спасения с колокольчиками в дверях супермаркетов под рождество, письма от всяческих организаций с одной единственной просьбой: помогите, помогите, помогите.

Почему же там я всех жалела, хоть того самого пьянчугу, хоть бездомную псину, старалась помочь, денег не копила... А здесь всякий раз, когда получаю такое письмо "помогите", или вижу по телевизору, или слышу рождественский колокольчик, то в мозгу мгновенно возникает мысль о надувательстве и насмешке, - и я злюсь.

Злюсь, выбрасывая мусорные письма, злюсь, обходя значки Армии Спасения, злюсь, переключая телевизор, злюсь, невидяще проскакивая мимо людей, которые сидят на земле с картонными плакатиками, и стоят на трассах с теми же картонными плакатами, и подходят на площадках около торговых центров с протянутой рукой... Злюсь и раздражаюсь, я ли это?

И деньги коплю. Мамочки мои, я ведь деньги стала копить, учет им вести! Да почему, собственно, это плохо? А кто сказал, что это плохо? Опять же, пережитки социализма: богачи - плохо, попрошайки - плохо, интеллигенты - совсем плохо. Только железные старосты - хорошо. В крови сидит, в генах, а деньги копить все-таки, надо, мало ли...

Они, по-видимому о чем-то договорились, и я с ужасом заметила, что мадам с нехорошим интересом начинает приглядываться ко мне. Нет уж, нам благотворительные беседы ни к чему. Моментально сую в карман сумки все свое хозяйство и бросаюсь к отверстому жерлу метро. Уже сбегая вниз, я слышала догонявший меня ласковый зов: - Мисс, кэн ай ток ту ю, плиз!

Я пересекла Маркет под землей, вышла на свет божий со стороны Монтгомери, и все это так быстро, как будто за мной собаки гнались. Запыхавшись, остановилась и огляделась: доброжелательная дура исчезла, видно, пристала к другой жертве.

Я постояла еще немного со своими рекламками, а потом, через весь Китайский город пошла в гараж на Пост, где оставляю обычно свою машину, потому что там парковка подешевле, чем в других местах нижнего города.

Хорошо в Рино. Заезжаешь в Цирк-Цирк и стой себе, сколько хочешь... Ах, да! Да-да-да, завтра еду в Рино.

Боже мой, завтра я, наконец, увижусь с Сержем!

Почему так ужасно медленно ползет время? Чтобы перехитрить его, о нем лучше не думать, не ждать, тогда оно как-нибудь перетечет к завтрашнему утру... Значит, не думать, поищите-ка лучше, госпожа, себе занятие поинтереснее.

В крошечной лавке на Грант, как всегда, когда бываю здесь, покупаю китайскую еду под названием Дим Сум. Я не уверена, но предполагаю, что наименование это означает всякую съедобную дребедень, которой торгуют в лавках под такими иероглифами: вареные и жареные пельмени с креветками и овощами, пирожки из рисового теста со сладкой фасолью, рыбную тянучку, присыпанную зеленью... А потом, сразу, пока горячее, мчусь к Деби.

Мы с ней резво слопали мои приношения, по очереди вымыли пропитанные специфическим китайским жиром руки, покурили. После этого, время от времени поднимая на меня задумчивый взгляд, Деби просмотрела все, что я накалякала по первому упражнению.

- Такое впечатление, что ты или отвечала на вопросы небрежно, или как-то с иронией... К тому же ты непонятно злишься...

- Да. Я стала злая, - легко согласилась я. - Злая, ехидная, противная.

- Почему?

- Не знаю, - честно сказала я. - Может, я всегда такая была?

Деби покачала головой: - Непохоже...

Потом она, все еще покачивая головой, спросила: - А как дела у тебя с колесом фортуны?

Мне оставалось только пожать плечами: я ждала этого вопроса, причем ждала его без особого рвения. Запомнить таротную карту под названием "Колесо Фортуны" так, чтобы мысленно воспроизвести по команде, по требованию первого упражнения медитации, мне, хоть убей, не удавалось. Ценой огромного усилия мое сознание могло высветить на долю мгновения какой-нибудь отдельный изгиб стилизованной буквы "Ф", или полосатую тряпку на голове хвостатого сфинкса, или раскрытую книжку в руке ангела. Но зафиксировать с тем, чтобы хотя бы до счета десять удерживать в памяти всю картинку, да еще к тому же, одновременно со всеми деталями, - это не получалось никак.