Ступеньки в небо

Обе женщины, как по команде, повернулись ко мне.

Обратившись к партайгеноссе, я почувствовала знакомую легкость в голове, спутницу хорошего гадания, и немедленно увидела мадам как бы за стеклом. Всмотревшись, я поняла: это стекло отделяло гостиничного администратора. Вот, значит, кем там была партайгеноссе! Что и говори, лицо крайне людям необходимое. Я видела её, восседавшую с пустым и надменным взглядом по ту сторону застеклённого барьера. К ней обращались, ее умоляли, ей угрожали, перед ней плакали, ей льстили, ее пытались задобрить... Все было тщетно. Администраторша не поворачивала на просителей головы. В лучшем случае, так и не подняв на стекло глаз, безучастно цедила: - Местов нет.

- Вы в гостинице работали? - спросила я.

- А вы откуда знаете? Что-то я вас не припоминаю...

- Вы же никого в упор не видели...

- Кого надо, видела! - Она засмеялась неприятным резким смехом, сверкнув золотыми зубами.

Вторая бабушка отвернулась: чувствовалось, ей неприятен этот смех, да и все случившееся.

- Так кто же у меня растет? - не без кокетства переспросила бывшая администраторша, явно ожидая похвалы.

Я отчеканила: - Некрасивая подлая змея!

Спутница администраторши взглянула на меня с изумлением, обе дамы пораскрывали рты от неожиданности.

- Лучше бы она вообще никогда не выросла! - с большим воодушевлением закончила я.

Обе малышки, посмотрев на меня с недоумением, одинаково распустили рты. Дружно зарыдав, девчушки мгновенно стали похожими друг на друга.

Бывшая администраторша, недолго думая, громко пожелала мне: - Чтоб ты сама сдохла, сука!

После этого она взяла за руку своего ревевшего зверя и удалилась.

Ее спутница укоризненно сказала: - Да что вы, разве можно так... Все-таки, ребенок...

- Ребенок? Это исчадие ада!

- Могу согласиться с вами в том, что воспитание безусловно не блестящее... - осторожно начала моя собеседница, но я горячо перебила ее:

- Моя бы воля, я бы запрещала таким родителям производить себе подобных.

Она только усмехнулась, и я с жаром воскликнула:

- Что вырастет из этой маленькой гадины!

- Большая гадина, конечно... - вздохнула женщина в ответ. - Но тем не менее, так нельзя.

- А как? - мрачно поинтересовалась я.

- Если б знать... - Моя собеседница горько усмехнулась: - Я хотела бы свою переделать, хоть немного, но нет... В этом возрасте уже характер. Вот, глядите, демонстрирую назидательный диалог...

Бабушка по-взрослому обернулась ко все еще всхлипывавшей внучке и посоветовала:

- А в другой раз ты ее раньше толкни!

- Она упадет, - поделилась своими соображениями малышка.

- Так ей и надо.

- Ей будет больно.

- И пусть ей будет больно. Она заслужила боль.

- Я не хочу сделать больно.

- Но ведь она делает тебе больно.

- Я не могу сделать больно.

- Тогда кто-нибудь всегда будет делать больно тебе.

- Мне не очень больно.

- А, может, ты боишься?

Малышка молча сопела, но все-таки, вполне решительно, ответила: - Нет. Я не хочу делать больно.

Женщина внушительно посмотрела на меня: - Видали? А вы говорите, воспитание... - хотя о воспитании вспомнила именно она сама.

Я молчала. Я чувствовала себя, будто меня сзади по голове треснули.

- Ну, милая моя, с волками жить, по-волчьи выть, - в заключение объявила состарившаяся в Совдепии Настасья Филипповна.

Бедная девочка в третий раз заревела во весь голос и прорыдала вывод: - Я не хочу жить с волками!

По-видимому, последняя реплика прозвучала сверх ожидаемого не только для меня: у бабушки слезы брызнули из глаз, она стала обнимать дитя. Покрывая поцелуями несчастное, мокрое от слез личико, женщина приговаривала: - Ах ты, моя умница, ах ты, моя глупенькая Как же мне тебя уберечь от волков, господи.

Она снова внушительно взглянула на меня и сказала: - Видали пацифистку?

У меня в глазах тоже стояли слезы: хотелось упасть на колени перед этой крошкой: то ли целовать заплаканные щечки, то ли молиться на нее, все еще всхлипывавшую маленькую мадонну...

Совсем в растрепанных чувствах явилась я на встречу с клиенткой. Бедная маленькая девочка из головы не шла, я все думала о том, как мало рождается таких на свет, и во что они в конце концов превращаются, и каково это - жить среди волков, а куда денешься, тоже непонятно...

Дамочка по фамилии Накойхер оказалась вполне симпатичной. Она, наверно, была очень одинокой, в полном соответствии со своей фамилией. Вела себя, как человек, которому необходимо выговориться. Меня почти не слушала, все пыталась рассказать о себе, своих проблемах и своих планах. Я до сих пор благодарна ей: в болтовне ее можно было не принимать участия.

Вечером, когда ушел последний клиент, я опять, в который раз посмотрела на телефон. Тот молчал. Жестоко, даже с некоторой издевкой.

Я закурила. Голова моя стала легкой от заполнившего ее дыма. Я легла на диван, закрыла глаза и стала представлять себе Сержа.

Сначала я представила блондина на средней палубе, затем образ Сержа стал четким. Добившись этого, я попыталась более или менее долго удерживать его перед глазами, а уже, когда смогла сделать последнее, стала приближать, притягивать этот образ к себе.

Теперь он стоял прямо передо мной и преданно, точно выполняя мои желания, смотрел в глаза.

- Позвони мне.

Серж молчал. Я стала просить его позвонить. Умоляла на все лады. Он заколебался. Я представила себе: вот он подходит к телефону, вот снимает трубку, вот набирает мой номер. Я ясно видела его пальцы и каждую цифру на телефоне.

Мне пришлось прокрутить эту сцену в уме несколько раз, всякий раз немножко по-другому. То это оказывался телефон-автомат на улице, то телефон в номере гостиницы, то телефон в чьей-то квартире. Оканчивалась же эта сцена всегда одинаково: пальцы Сержа нажимали на кнопки с цифрами моего номера. Я ясно видела: семь, пять, девять, два, девять, семь, три...

Через полчаса, взмокнув от усталости, я встала, бросила последний взор на проклятый телефон и решила выйти подышать. В дверях меня застал прозвучавший слишком громко и, пожалуй, слишком тревожно призывный звонок. Я даже вздрогнула. В мгновение ока я оказалась у телефона. Прикрыв глаза, стала отсчитывать секунды, но долго продержаться не смогла: взяла трубку на счете три и сразу узнала муторный голос Алекса: - Черта с два удастся мне тут устроиться. Но этот тип обещал помочь.

Я глубоко вздохнула, а потом долго выдыхала, прерывистыми ступеньками, с присвистом и грустными мыслями о судьбе: - Какой тип?

- Ну этот... Вася, Гриша, Федя.

- Сам ты Федя.

- Ну Юра, в общем, неважно...

- Ты откуда звонишь?

- От него.

- Так хотя бы имя, блин, запоминай, - на этой сакраментальной фразе я бросила трубку.

Ненавижу ждать. Самое страшное для меня - это ждать. Не выношу ожидания. Хоть телевизор включить, что ли.

То, что я увидела по телевизору, должно было бы заставить любого содрогнуться от ужаса и неожиданности.

На экране тигр жрал оленя, впившись тому в загривок. Картина сменилась крокодилом, который гнусно разевал челюсть, тоже кого-то там поедая, потом другими, черт знает, как называются, зверьками, которые жрали друг друга, наконец, в крупном плане, какими-то насекомыми, которые, - ни за что не догадаться - терзали других насекомых.

Я остолбенела. Через секунду дружное сжирание ближнего разъяснилось: оказалось, рекламировались новые видеокассеты о жизни хищников. Это своим любознательным детишкам мамы-папы покажут серии из жизни животных: кроваво-страстные фильмы, в придачу ко всем трах-бахам, которыми забиты экраны и магазины. Вот той, внучке партайгеноссе из парка...

Переключив, я увидела мерзкую кошачью морду с противно фосфоресцировавшими зелеными глазами. Это уже рекламировалось средство от кошачьего запаха. Будто кошачий запах можно чем-то вывести или хотя бы смягчить.

Пришлось переключать опять: кошек вообще с детства терпеть не могу.