Страница 9 из 81
В минуту слабости такая мысль приходила многим, но ее гнали, сердце холодело при мысли об алчных акулах, готовых там, за бортом, превратить человеческое тело в кровавые лохмотья и справить пир в этой противно-теплой и вязкой воде.
Все мечтали о земле, забывая беды и горести, связанные с ней, даже угольные авралы. Сознанию рисовались зеленые берега, таящие прохладу, прозрачные родники с холодной и пресной водой.
Когда с кораблей увидели Мадагаскар, простерший к облакам свои горные хребты, покрытый тропическими лесами, радость бросила людей к бортам, на мостики. Силуэты гор, казавшиеся днем голубыми, доверчиво и маняще смотрели из дымчатой дали.
Даже те, кто читал в словаре Брокгауза и Эфрона о Мадагаскаре "тропическая жара в прибрежных болотистых частях делает климат береговой полосы убийственным для европейцев, свирепствует лихорадка", - даже те ждали от близкой земли облегчения, передышки, добрых вестей.
Вслух, пожалуй, никто не решался оптимистически высказываться о судьбе Порт-Артура, но где-то в тайниках сердца не умирала маленькая надежда - уж очень хотелось этого! - эскадра соединится с кораблями осажденной крепости и будут еще хорошие дни.
В пути от Либревилля до Мадагаскара от эскадры отделился госпитальный пароход "Орел" и близ мыса Доброй Надежды взял курс, очевидно, в порт Капштадт. Как и прежде, адмирал Рожественский ни с кем не делился своими планами и соображениями, однако нетрудно было догадаться, что в Капштадте "Орел" должен получить телеграммы из Петербурга. А новости, как их ни таи, быстро просочатся на корабли...
Эскадра проходила проливом между Мадагаскаром и островом Сан-Мари. Пытливые взгляды с мостиков и палуб искали белопалубный пароход с красными крестами на трубах - "Орла" в Сан-Мари не было ни у причалов, ни на рейде.
С близкого расстояния горы уже не казались голубыми. На берегу мрачностенное, со сторожевыми будками здание тюрьмы, из которой, по рассказам бывалых моряков, еще никогда никому не удавалось убежать. Тюрьма напоминала о грубой и грустной действительности.
Угольщики, не мешкая, известили гудками о своем существовании. Начался аврал. Однако ни грохотание лебедок, ни груженые тачки, ни черные облака угольной пыли не смогли отвлечь матросов, когда на рейде появился "Орел". Все побросали работу и прильнули к бортам. От плавучего госпиталя отвалил паровой катер и заспешил к флагманскому броненосцу.
Первыми поняли, что случилось что-то непоправимо страшное, на броненосце "Суворов". Рожественского сотрясал приступ бешенства, он крушил у себя в каюте мебель. Флаг-офицеры боялись приблизиться к его двери.
К утру все экипажи знали: 1-я Тихоокеанская эскадра перестала существовать, корабли Порт-Артура потоплены.
Люди разом поникли, словно лопнул стержень, на котором держались. Значит, все? Значит, напрасны все усилия? Или сегодня ночью или завтра утром опять вытянется в колонну эскадра, чтобы продолжить свой каторжный путь к смерти?
Поступило неожиданное приказание: ремонтировать машины и механизмы.
Экипажи с радостным ожесточением приступили к ремонту. Снова вспыхнул огонек надежды: может быть, эскадра повернет домой?
Вечером радисты перехватили таинственные сигналы японцев. Накануне немецкие угольщики сообщили, будто в Мозамбикском проливе видели японские крейсеры. От самой Либавы по следам эскадры "плыли" всякие вздорные слухи. Но сейчас, после порт-артурской трагедии, после сигналов, перехваченных радистами, как было не поверить?
Комендоры стали к заряженным орудиям. Опустили противоминные сети. Прикрыли внешне огни.
Никто в эту ночь не ложился спать. Ждали.
Далеко-далеко показались восемь огней. Они медленно приближались, тусклые, колышущиеся, вдруг разрослись, поднялись вверх и опять словно скорчились.
Комендоры ждали команды. Адмирал медлил.
Разобрались утром: туземцы на своих пирогах выходили на ночной лов...
Команды жили порт-артурской катастрофой и думали о будущем: куда пойдут корабли?
Было известно, что немецкие угольщики наотрез отказались сопровождать эскадру на восток. Японцы угрожали угольщикам нападением.
Было известно и другое: в России срочно комплектуется 3-я Тихоокеанская эскадра под командованием контр-адмирала Небогатова.
На "Авроре", как и на других кораблях, в кают-компании и в кубриках были свои пророки. Они пытались предугадать, куда пойдет эскадра - домой или к японским островам. На любые доводы находились контрдоводы.
Как, мол, мы пойдем на японцев, если немецкие угольщики отказались доставлять топливо? Пока котлы не научились давать пар без угля. Разве что "сам" прикажет?!
Хотят там или не хотят (имелось в виду в Петербурге) - придется поворачивать оглобли.
Другие отметали этот довод: из любого положения можно найти выход. Что-нибудь там придумают. Иначе для чего комплектуют 3-ю Тихоокеанскую эскадру? Задумайтесь над названием: "Тихоокеанская".
В кают-компанию офицеры почти ежедневно привозили с берега иностранные газеты. Зарубежные комментаторы не ослабляли пристального внимания к судьбе эскадры Рожественского.
Иностранных пророков не замедлил прокомментировать лейтенант Дорн.
- Н-да-а, - протянул он. - Маршрут неясен, но конец уже ясен, господа.
Старший офицер Небольсин, как всегда при подобных разговорах, недовольно поморщился. Заметив его кислую мину, Дорн ехидно спросил:
- А вы как полагаете, Аркадий Константинович, каким маршрутом пойдет эскадра?
- Я вверяю себя судьбе и адмиралу.
В эту минуту в кают-компанию вошел вестовой старшего офицера с пачкой свежих иностранных газет и протянул их Небольсину. Когда вестовой получил разрешение уйти, его подозвал Дорн и поставил у карты.
Офицеры, догадываясь, что Дорн что-то затеял, ждали. Лейтенант, достав хорошо отточенный карандаш, провел острием сначала вдоль северных, потом вдоль южных берегов Суматры. Спросил:
- Как ты думаешь, милейший, какой дорогой проследуют наши корабли?
Вестовой заморгал, глядя на карту, напрягся, не понимая, чего от него хотят:
- Не могу знать, ваше благородие.
- Отвечай, не бойся, - настаивал Дорн. - Ну?! Матрос пожал плечами, упрямо повторил:
- Не могу знать, ваше благородие.
Осторожный вестовой, наверное, ничего не сказал бы, но, чувствуя, что настырный лейтенант так его не отпустит, опасливо поглядел на карту, на остров, похожий на головастика, дипломатично рассудил:
- Што туды плыть, што сюды. Не вмер Данила, так его болячка задавила.
- Ну вот, теперь ясно, - одобрил вестового Дорн. - Ступай, голубчик!
Побагровевший Небольсин сидел, уткнувшись в газету, и словно не видел и не слышал происходящего. Но, едва удалился вестовой, взяв не принятый в кают-компании официальный тон, старший офицер сказал:
- Спасибо, лейтенант, за цирк. Однако, господа, сейчас, кажется, не до цирка! - Он потряс перед собой какой-то французской газетой: - В Петербурге кровопролитие!
Офицеры сдвинулись к Небольсину. Он читал, делая долгие паузы, очевидно пытаясь разобраться, что же произошло в Петербурге. Было много непонятного: петиция царю, шествие рабочих с иконами и хоругвями. В газете назвали страшную цифру - 140 тысяч. Почему-то возглавил шествие поп. Какой-то Гапон. Странно. Расстрел рабочих, женщин, детей. Забастовки. Смута в Петербурге, в Москве, по всей России.
Небольсин отложил газету. Он не мог еще осознать масштабов случившегося, разложить все по полочкам, представить себе, как выстрелы на Дворцовой площади отзовутся здесь, у берегов Мадагаскара, но классовое чутье подсказало Небольсину главное: для кубриков это порох. А порох надо хранить в надежных помещениях...
- Рты на замок! - сказал старший офицер. - Чтоб ни слова не долетело до палубы!..
Пропеллер вентилятора вращался быстро, но струя воздуха была теплой. Она чуть заметно шевелила страницы дневника.
Егорьев, оставаясь заполночь наедине со своими мыслями, делал беглые записи в большой линованной тетради. "28 февраля. Снова печальная весть, что пал Мукден и мы отступили с большими потерями. Целый день прошел в обсуждении этого события, плохо верили в правдоподобность его. Тем не менее находимся в скептическом настроении относительно дальнейшего. Начинаем думать, что Владивосток может быть отрезан и тогда наша дальнейшая цель становится необъяснимой. Флот без базы - до сих пор неслыханное предприятие".