Страница 2 из 8
французы вышли в море оранжистам всем на горе, как предсказывала Шон
Ван Вохт. Сэр Пирс (снова садится, подавленный обуревающими его чувствами). Да... кто
бы мог подумать! Невероятно! Как ты полагаешь, что с ней будет, когда
она узнает правду? О'Флаэрти. Она не должна узнать правду, сэр. И не потому, что не посмотрит
на мою хваленую силу и храбрость и отколотит меня до полусмерти. Просто
я люблю ее и не могу разбить ей сердце. Вам, поди, трудно поверить.
сэр, что взрослый мужчина любит так свою мать, которая драла его с тех
пор, как он себя помнит, и до тех пор, пока не стала слишком старой,
чтобы гоняться за ним. Но я люблю ее, сэр, и не стыжусь в этом
признаться. И опять же, разве я получил бы этот крест, если бы не моя
мать? Сэр Пирс. Твоя мать! При чем здесь она? О'Флаэрти. Да ведь это она меня так воспитала, сэр, что я больше боюсь
убежать, чем драться. От природы я боязливый: когда меня обижали
мальчишки, я всегда норовил зареветь и удрать. Но мать, не жалея сил,
лупила меня, чтобы я не позорил род О'Флаэрти, и под конец я готов был
драться хоть с самим чертом, только бы она не подумала, что я струсил.
Так я и понял, сэр, что воевать куда легче, чем оно кажется, что другие
боятся меня не меньше, чем я их, и что стоит мне подольше продержаться,
как они падают духом и пускаются наутек. Вот я и сделался храбрецом.
Ей-богу, сэр Пирс, если бы немецкую армию воспитывала моя мать, кайзер
обедал бы сегодня в парадном зале Бэкингэмского дворца, а король Георг
чистил бы в чулане его ботфорты. Сэр Пирс. Но мне все это не по душе, О'Флаэрти. Нельзя же, чтобы ты и дальше
обманывал мать. Нельзя! О'Флаэрти. Это почему же нельзя, сэр? Плохо вы знаете, на что способен
любящий сын! Вы, верно, не раз замечали, сэр, как я горазд врать? Сэр Пирс. Ну, во время вербовки кому не случалось увлекаться. Я и сам порой
склонен несколько преувеличивать. В конце концов, все делается во имя
короля и родины. Но позволю себе заметить, О'Флаэрти, история о том,
как ты один бился с кайзером и двенадцатью великанами из прусской
гвардии, звучала бы куда убедительнее в более скромной редакции.
Разумеется, я не прошу тебя совсем отказаться от твоей версии; вне
всякого сомнения, она пользуется огромным успехом. И все же истина есть
истина. Не кажется ли тебе, что можно навербовать не меньше солдат,
сведя число гвардейцев, скажем, до полудюжины? О'Флаэрти. Вам не так привычно врать, как мне, сэр. Я еще в родительском
доме наловчился. Когда я был молодой и глупый, спасал свою шкуру, а
когда вырос и поумнел - старался щадить мать. Вот так и повелось, что
я, можно сказать, с самого моего рождения и двух раз в году не говорил
ей правды. Не хотите же вы, сэр, чтобы я вдруг переменился к ней и стал
говорить все как есть, когда она только и мечтает пожить в мире и покое
на старости лет. Сэр Пирс (желая успокоить свою совесть). Разумеется, все это не мое дело,
О'Флаэрти. Но не лучше ли тебе побеседовать об этом с отцом Квинланом? О'Флаэрти. Побеседовать с отцом Квинланом? А вы знаете, что отец Квинлан
сказал мне нынче утром? Сэр Пирс. Так, значит, ты уже видел его? Что же он тебе сказал? О'Флаэрти. А вот что. Тебе известно, говорит, что долг доброго христианина и
верного сына святой церкви любить своих врагов? Мне известно, говорю,
что мой солдатский долг убивать их. Это верно, Динни, говорит он,
совершенно верно. Но ведь можно убить их, а потом сделать им добро и
проявить к ним свою любовь. И твой долг, говорит, заказать мессу за
упокой души сотен немцев, которых, по твоим словам, ты убил, ибо среди
них было немало баварцев, а они добрые католики. Это мне еще платить за
мессу по бошам?! Ну нет, говорю, пусть английский король за нее платит.
Это его война, а не моя. Сэр Пирс (горячо). Это война всех честных людей и настоящих патриотов,
О'Флаэрти, и твоя мать, наверное, понимает это не хуже меня. Как-никак
она ведь разумная, здравомыслящая женщина и вполне способна
разобраться, кто в этой войне прав, а кто виноват. Почему бы тебе не
объяснить ей, из-за чего мы воюем? О'Флаэрти. Вот те на! А почем мне знать, из-за чего, сэр? Сэр Пирс (снова вскакивает и становится перед О'Флаэрти.). Как! Ты отдаешь
себе отчет в своих словах, О'Флаэрти? У тебя на груди орден Виктории
награда за то, что ты убил бог знает сколько немцев, - и ты смеешь
говорить, что сам не знаешь, почему ты их убил? О'Флаэрти. Прошу прощения, сэр Пирс, этого я не говорил. Я очень даже хорошо
знаю, почему я убивал бошей: боялся, вот и убивал. Ведь если бы я не
убил их, они убили б меня. Сэр Пирс (сраженный этим доводом, снова садится). Да, да, разумеется. Но
разве тебе не понятны причины, которые вызвали эту войну? Не понятно,
как много тут поставлено на карту? Как важны... я даже решусь
сказать... да, да, да, именно так я и позволю себе выразиться...
священные права, за которые мы сражаемся? Разве ты не читаешь газет? О'Флаэрти. Читаю, когда попадаются, сэр. В окопах не на каждом шагу
околачиваются мальчишки-газетчики. Но, конечно, я все-таки читал в этих
самых газетах, что нам до тех пор не побить бошей, пока мы не сделаем
лордом-наместником Англии Горацио Ботомли. Правда это, сэр Пирс, как вы
думаете? Сэр Пирс. Что за вздор ты городишь! В Англии нет никакого лорда-наместника.
Наш лорд-наместник - король. Все дело в патриотизме. Неужели патриотизм
ничего для тебя не значит? О'Флаэрти. Совсем не то, что для вас, сэр! Для вас патриотизм - Англия и
английский король. Для меня и таких, как я, быть патриотом - это значит
ругать англичан такими же словами, какими английские газеты ругают
бошей. А какая польза от этого Ирландии? Из-за этого патриотизма я
остался неучем, потому что только им и была забита голова моей матери и
ей казалось, что тем же надо забивать голову и мне. Из-за этого
патриотизма Ирландия осталась нищей, потому что мы не старались сами
стать получше, а все похвалялись, какие мы славные патриоты, раз честим
почем зря англичан, которые ничуть не богаче, да, верно, и не хуже нас.