Страница 39 из 52
Но еще раньше, в XVII веке, от эпохи Людовика XIII, кардинала Ришелье и особенно Людовика XIV французский классицизм уже увлечен римским регулярным городом с площадями и фонтанами. Классицизм явил центростремительную картину логического построения пространства и одновременно карнавальной зрелищности. Не подражая Риму, но, несомненно, следуя традиции латинского классицизма в художественной и строительной традиции.
Мы вернемся к этой теме в разговоре об эпохе просвещения. Но как не вспомнить графиков и графику карандашную, офортную, созданную самими археологами. Они много рисовали на раскопках, и это целый неизученный пласт документальной графики. Есть еще и поэтическая графика руин, и мистико-фантастические образы римских руин.
Итальянец Николо Пиранези создал 4 тома графики «Римских древностей». Особый смысл руины обретают в живописных полотнах француза Гюбера Робера. Некогда величественный мир, ставший приютом ютящихся, копошащихся людей. Они заняты чем-то, они живут в руинах мира, которого не видят и не понимают. Прекрасные полотна Робера – поэзия финала. Среди поэтических руин раскрываются души героев романа мадам де Сталь «Коринна». Французский поэт Шатобриан писал: «Тот, у кого не осталось никаких связей в жизни, должен переехать жить в Рим. Там земля, питающая размышления, прогулки, которые всегда о чем-нибудь ему расскажут и заменят общество». Поэзия руин становится одним из убежищ душ романтических и грустных, их биографии расширяются до литературы, поэзии, музыки Европы и России XVII–XIX веков.
пишет Байрон о своем имении Ньюстед.
Культура европейских стран естественно определяется памятью античности в анналах истории. В Россию римская античность частично приходит с итальянскими архитекторами, и скорее даже не античность в чистом виде, а сквозь Ренессанс, завуалированно и неслышно, безголосо. А вот при Петре I – другое дело. Он хотел коллекций, музеев, как при других европейских дворах. «На днях купил я девку мраморную Венсус. За 30 ефимков. Ничем не постоит против флорентийской, но еще лучше тем, что сия целая», – писал эмиссар Петра от искусства Кологривов в донесениях из Италии. В России долго запрягают, едут быстро. То же произошло и с античностью в формировании нового художественного сознания, чему и будет посвящена отдельная глава нашей работы.
Особенное значение римский имперский стиль, пропущенный сквозь сито архитектуры Ренессанса, имел в советской традиции. Подражание масштабам, помпезность, «ордерность», поклонение Риму и Палладио можно увидеть в том числе и в архитектуре Щусева.
Любимейший жанр европейской и русской литературы – «Прогулки…». Прогулки по городам Италии, прогулки по Риму. Авторы делятся впечатлениями. У поколений русских читателей «Образы Италии» Павла Муратова – настольная книга. Или (из последних) Генри Мортона «Прогулки по Риму». Прогулки – комментарий к прошлому. Мы в диалоге с историей, с культурой, с отдельным явлением. Страсть любого человека к путешествиям, туризму даже неосознаваема. Необходимость диалога больше, может быть, акта познания.
Подвалы памяти, пласты истории, наша неодолимая потребность слиться с вечностью, где вечное возвращение, может быть, и есть акт вечной жизни.
В Риме сохранился почти без изменений, как и Пантеон, еще один ансамбль – «Гробница Адриана». Сегодня эта усыпальница называется «Замок ангела», мимо которого пройти невозможно. Это одно из центральных мест римского туризма.
Император Адриан был великим поклонником эллинизма и Греции. Вкусом обладал безупречным. Но именно строительство его времени показывает наглядно, что эллинские влияния, эстетический и духовный глянец были на принципиально ином уровне искусства Рима. Гробница – городской ансамбль, образованный круглой башней-донжоном (усыпальница), квадратом двора и прекрасным, украшенным скульптурами мостом через Тибр. Гробница была открыта для посещения. Любой житель города мог совершить сложный переход из жизни, кипящей повседневностью, через реку по мосту, войти во двор и подняться по винтовым лестницам наверх, а потом тем же путем вернуться в город. Но за этим простым описанием маршрута и сегодня сложное эмоциональное переживание, перемещение себя из одного пространства в другое. Вы вступаете на мост, украшенный мифологическими скульптурами, в руках которых факелы. Мост – звено связи двух берегов: «этого» и «того», другого мира. Вы переходите через реку времени, Лету, город за вашей спиной, впереди – вход в другой мир. Философ сказал бы: этот путь – «упражнения в смерти». По лестнице, ведущей вверх, вы, достигнув верхней площадки, смотрите «оттуда» на мир, оставленный вами. Вы рыдаете от грусти и счастья, от любви к миру на той стороне реки. Но – о чудо! Вы можете вернуться к своим деткам, лавке или сенаторской должности. Ведь уходя, вы все равно вернетесь, духовно переродившись, перевоплотившись. Мы не говорим об архитектуре как уровне строительства. Риму ведомы были все виды и типы гражданской архитектуры, которые востребованы сегодня, в начале XXI века. Дороги, храмы, многоэтажные дома, деловые сооружения, мосты, символико-архитектурные знаки государственности, индустрия развлечений. Мелкий и средний бизнес для изготовления стекла, косметики, украшений, предметов роскоши, большие заводы бетона и всяких государственных заказов. И что же? Эта мощная держава, отлично налаженный гражданским законодательством и дисциплиной механизм рухнул. Принимая влияния эллинизма, этрусков, Востока, они были исключительно самобытны и самодостаточны. Это особенно заметно в том, как они изображали самих себя и своих богов.
Изображая богов, римляне в целом придерживались эллинской традиции. Юпитер – это Зевс, а Гермес – Меркурий. Юпитер – с молниями, а Меркурий все в тех же крылатых сандалиях с кадуцеем в руках. Однако, одухотворенная греческая мифология была адаптирована в Риме на свой манер. Миф стал аллегорией. Афродита утратила универсальность равного покровительства Женщине, будь она матрона или гетера. Римская Венера ведала любовью земной, а то и площадной. Зато дела семьи отданы были римской Весте, жене бога садов и огородов Ветрума. Институт весталок был необыкновенно могущественным. Школы Весты стали прообразом будущих женских монастырей и школ для девочек из хороших семей. Охрана семейных ценностей была столь велика, что настоятельницы храмов Весты получали сенаторские привилегии, места на трибунах рядом с императорами и право вето в Сенате. Свою ценность утратила и богиня победы Ника. В Риме она названа была Викторией, что относилось к военным победам. Военные действия в более поздние времена именовались «викториями». Но была и другая римская ипостась Ники – она звалась Фортуной, слепой Фортуной солдатских и вообще мужских судеб, дерзких и суеверных мужей великой империи. Римляне жили в мире суеверий, гаданий, даже самые просвещенные, мужественные и прагматичные из них. В сердце дома стоял лариум, где жили духи – покровители дома, «домовые», рядом, в соседстве с портретами главы семьи и предков. В любом осколке давно разбитого зеркала Рима мы узнаем себя. Мифологический эллинский пантеон был внешней, привитой культурой. Может быть даже внешней формой, данью высокой традиции. А под лоском клятв Юпитеру, канонов в изображении «божественных» цезарей, риторикой жили старинные деревенские суеверия, целая наука гаданий по внутренностям животных и птиц, целые предания знаков, предостережений и т. д. Полиэтническая империя была восприимчива к внешним влияниям, особенно греков и этрусков. Но особенности сознания, языка, отношения к природе, человеку оставались самобытными, устойчивыми на протяжении всей истории римской цивилизации.
Поговорим о римском портрете. Об отношении к личности в жизни и смерти. Есть различные версии о происхождении этого феномена. Именно искусство портрета, потребность в портрете иллюстрирует их несходство с греками. Не лик, образ совершенного человека, прекрасного телом и духом, героя палестр и победителя Олимпиад. Не эфебы, прекраснее которых никто не мог создать, а «я» такой, каковым создали меня природа да папа с мамой. Не богоподобие, но неповторимость, свидетельство обо мне Клавдии или Агриппине. Наука «физиономика», по свидетельству Сенеки, была в большом почете. Помнится, я слышала в Эрмитаже во время выставки римского портрета увлекательную лекцию одного врача (из посетителей). Он рассказывал, кто чем болел. Не лица – история болезней и страстей. Не нужно быть совершенством, красавцем. Нужно быть собой. «Наружность императора Клавдия не лишена была внушительности и достоинства, но лишь тогда, когда он стоял, сидел, особенно лежал. Но когда он ходил, ему изменяли слабые колени, а когда что-нибудь делал, то безобразило его многое: смех его был неприятен, гнев отвратителен, на губах выступала пена, из носу текло, язык заплетался, голова тряслась непрестанно…» – это портрет императора Клавдия, оставленный Светонием (Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей», М. 1993, с. 138).