Страница 6 из 8
Покрасневший от возмущения Вася замахал на нас варежкой, и акция началась. Лучшие из барышень с факультета живописи лепили фигуру царя. Маршал конструировал цареву голову, под чутким наблюдением Васи. Аня, с ее тонким художественным чутьем, отвечала за конскую морду. Мне, как абсолютному балласту, достался зад. Не подумайте, что царский. Музейные барышни глупо хихикали в объектив Невзорова и клянчили сигаретку. Статисты с крепкими плечами атлантов подносили снег.
А я честно этот снег утилизировала. Надо сказать, что в конских задах я не особо разбираюсь. Получилось у меня нечто кустодиевское. Как у купающейся Венеры. В бане. Со складочками. Мягкое, пухлое. Необъятное. Чудовищную сексуальность которого не мог скрыть даже призывно торчащий хвост. Что обидно, в «600 секунд» это так и не вошло. Наверно, из-за Васиного вопля: «Немедленно уберите этот кошмарный зад, пока сюда не сбежались все гомики из Катькиного садика!» Напротив, в Екатерининском саду, действительно, собирались люди яркие и нетрадиционные.
В итоге, снежное диво с изящной головой и ненормальной величины… эээ… крупом… с царем посредине, увенчало скверик у Русского музея. Простояло недолго, то ли растаяло, то ли на сувениры растащили. А мне влепили выговор по акционерной линии за срыв мероприятия: во-первых, за то, что привела хулигана Маршала (уже все забыли, как требовали настоящего панка! – а я ведь предупреждала, что он, как орангутан, – не ручной). Хотя Невзоров, увидев маршальский фиолетовый гребень, от восторга впал в ступор и про царя забыл. И про музейных девиц с их сигаретками. Наверно, за это мне и попало. А еще, – за то, что провокационно отвлекла внимание с лица скульптуры на ее тыл. «С таким знанием анатомии, – горестно вздохнул Вася, – только жопы из снега лепить».
А больше всех рассердился Маршал. Потому что хрупкие музейные девы, оказалось, пьют как звери. «С таким знанием психологии, – завопил обозленный панк, – только жопы из снега лепить!»
А вечером, сильно поредевшей после атабекяновки компанией мы у меня на Петроградской расписали пулю. Как обычно. Ну, а мой тогдашний бойфренд играл в преф как цыган: объявляет мизер в начале, а потом всю ночь отыгрывается. Надо ли говорить, что в этот раз ему приперла охота мизерить на моей сдаче. Открыл прикуп, и заорал, что мне с моими руками… а дальше участники уже хором докончили.
P.S. В бесконечных странствиях и переездах у меня утерялось главное доказательство этой правдивой истории: номер газеты «Час пик» со всеми нашими физиономиями вокруг лошади, на фоне Пушкина, и птичка вылетает… Физиономии были черно-белые, пока еще трезвые, молодые и очень куражные. Теперь таких не делают. В общем, если кто найдет в прошлом «Часа пик» этот газетный выпуск, свистните – я подпишу…
Дом на Галерной
Это бывший доходный дом купца Утина. Говорят, что построен по эскизам самого Монферрана. Стоит на Конногвардейском бульваре, фасадом, а спиной – на Галерной улице. В двух шагах от него (направо) Конногвардейский манеж и Исаакиевская площадь. Налево – Благовещенская площадь (бывшая Труда) и Новая Голландия. В квартале перед домом – Мойка, позади – Нева.
Чем знаменит? Ну, во-первых, здесь был Дом Молодежной Инициативы (то есть мы, хиппари, неформалы, митьки, диссиденты и лоботрясы, выбили под это дело у комсомольцев мастерскую, когда дом расселили и стоял он лет десять, никому не нужный). И был там у нас рукописный журнал, домашние концерты, в общем, «Зелёная лампа», и получили мы за это от бюрократов большой скандал и нервотрепку.
В итоге, нас выперли, и пошли мы, сирые и убогие, побираться по прочим странноприимным местам, а я в конце-концов добралась до соседнего полушария.
А дом стоял. И зажились там одни крысы, которые выживали только на каннибализме, размножаясь с опережением. Представляете, сколько там крыс за десять лет набралось? И вот – бей барабан, труби трубы, этот дом, доведенный торгашами до аварийного состояния, покупает Газпром для своего представительства за какие-то смешные деньги (такое в Петербурге практиковалось вовсю). И нанимает мою приятельницу Люду, реставратора-лепщика со всей командой на это дело. Мир тесен.
Людмила вкалывает, как папа Карло, потому что иначе не умеет. Вместе с ней вкалывают маляры-штукатуры-ремонтники, и – ни одного дератизатора. Алчный покупатель велит крыть гипроком, и евроремонт – поверху, и норовит обжулить реставраторов. А реставраторы – приколисты по жизни, как говорит Люда, этот дом и не таких переживет, вы, ребятки, тут временно… Злые фирмачи велят нашим мастерам приходить к девяти утра и выметаться ровно в шесть вечера. Так и делается.
Каждый день, ровно в девять, в доме начинают визжать пилы, сыпаться штукатурка, ругаться малярши и их подсобники, эт цетера. Каждый день, в шесть вечера, этот шум прекращается, и осчастливленные крысы (наконец-то есть чего пожрать кроме себя любимых) выходят стройными рядами. Клея там пожевать, бумажки, булочку какую, маляршами забытую. Лепота.
Крысы – животные сообразительные, а лафа с ремонтом длилась восемь месяцев. Как и следовало ожидать, нашим реставраторам недоплатили, и взамен, в трепещущем сердце, друзья мои унесли с собой секрет дрессировки крыс.
А теперь прикиньте: праздничное открытие Газпромовского офиса, банкет. Лучшее время для банкета – шесть вечера. Главный зал, торжественное заседание. Тишина. Легкий звон бокалов, негромкая приветственная речь… Время «Ч». По многомесячной привычке, прогрызши ерундовый гипсокартон, полчища крыс стройными рядами идут пожрать свое законное, что им хлебосольные реставраторы регулярно оставляли. Прямо в тронный зал. Голод не тетка.
Крыс прилично, Люда исчисляла это дело сотнями. Секретарши визжат, прыгают на стол, охранники хватаются за пистолеты, журналисты – за камеры, ха-ра-шо! А нефиг недоплачивать реставраторам, скупивши за бесценок наследие Монферрана.
Интересно, наняли они кого с дудкой из Гаммельна, или перепродали этот дом с сюрпризом кому еще?
Коммунальное
Всю жизнь мне фантастически везло на города, людей и жилища, и единственно чего боюсь – как бы ненароком это везение не сглазить и не спугнуть.
Так, например, года четыре я прожила в одном из самых красивых домов Петроградской стороны, неоклассицизм архитектора Щуко, в доме, за расселение которого дрались самые уважаемые бизнесмены города. Наша коммуналка была как раз частью бывшей квартиры самого Щуко, братски поделенной торжествующим пролетариатом. Сорокаметровые комнаты, пятиметровые потолки, огромная кухня, столовая, какой не было у Айседоры Дункан, двери орехового дерева с бронзовыми львиными мордами вместо ручек, и с кольцами во рту, за которые полагалось тянуть, и длиннющий коридор, по которому я носилась на щетках, как на роликовых коньках, натирая мастикой дубовый паркет, врубив на всю мощность пинкфлойдовскую «Стену».
Были тут едва не все петербургские сословия: старший научный сотрудник Лев Арсеньевич, юная гопница Оленька, разнорабочий дядя Коля, главбух тетя Нина, балетмейстер Эльза Павловна, курсант Дима, и даже человек-невидимка (знали, что прописан, и подозревали, что живет).
И был у нас огромный черный телефон в коридоре, с удивительным, запоминающимся с лету в строку номером. Теперь таких не делают. Кажется иногда: все растеряю в пятнистой амнезии, а тот петроградский номер, давно обрезанный и молчащий, сохранится, как детская считалочка: два-три-четыре-пять-восемь-восемь-шесть…
И была у нас круглая парадная лестница, с расписным плафоном и лепными фигурами кентавров у потолка. А потолки, напоминаю, пятиметровые. Даже чуть выше. Вопрос: каким образом поклонники гопницы Оленьки (или прочая чуткая к прекрасному молодежь) умудрялись на такой высоте долепить кентаврам, в приаповской манере, недостающее телесное? А ведь долепляли. Пластилином, под цвет, рельефно и накрепко. Наверно, вставали друг другу на плечи.