Страница 10 из 12
Возвращаюсь на кухню и тщетно пытаюсь распутать весь бред минувшего дня. Я уже не уверен, что видел на площадке медсестру, что вообще был у нее дома. Не долечился? На бельевом ящике нахожу свой эскиз и несу его в комнату, к окну. Отодвигаю штору и при дневном свете вглядываюсь в рисунок. Женщина, которая поправляет чулок на своей божественной ножке и смотрит на меня лукавыми, зовущими глазами вряд ли Мария. Но эту женщину я где-то видел. Это ее ноги и руки когда то обвивали меня, тепло ее груди и бедер согревали мое тело…
Отходя от окна, я не зашториваю его плотно и оглядываю посветлевшую комнату. Конечно, так значительно лучше. И почему именно портреты? Почему не обнаженная натура? Я уже вижу не только женские лица, но и женскую плоть, мне уже небезынтересны детали женского тела, я их чувствую…
Я оказался прав, когда заявил в стационаре, что не женат и с женщинами никаких дел не имею. По крайней мере с того дня как меня проводили за порог психушки никто меня не доставал. Женщин я в принципе не боюсь, за исключением девственниц и беременных. Эти выбивают меня из колеи. И то, что выйдя из приемного покоя, я вместо натюрмортов вдруг стал изнемогать от желания изображать фрагменты женских тел, меня несколько озадачило. Видимо природа, которая по результатам исследования оставила меня в покое, вновь принялась за свое. Конечно же, во все виноват этот дурацкий аминазин, которым меня пичкали в психушке. Или в моей травмированной голове что-то не так срослось. В любом случае оформительские работы мне быстро наскучили и я, все чаще стал отвлекаться на рисование фрагментов женских тел, а в часы безлюдья, в соседнем саду, пристрастился копировать статуи.
В один из таких вечеров меня за этим занятием застает молоденькая прохожая. Аллея до этого была пустынна и ее за голос моей спиной звучит неожиданно. Девчонка заявляет, что ей нравится моя мазня и что она очень любит позировать обнаженной.
Я пытаюсь втолковать ей, что платить ей не смогу и рисование обнаженной натуры не совсем мой профиль. Это так, развлекаловка.…В ответ она презрительно фыркает и заявляет, что получает от этих сеансов «обалденный кайф» и этого ей достаточно. Вопрос о моем профиле она вообще не комментирует. Я в замешательстве. Рассчитываться с ней я смогу разве что изображениями ее собственного тела, но я не сказал нет.
В назначенное время я слышу дверной звонок. Переступив порог, она объявляет мне, что зовут ее Таней. Она не страдает комплексами и готова позировать в любой позе. Я предлагаю ей чаю, но ей не терпится увидеть себя на холсте. Я терпеливо объяснил ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель… Монументальная живопись не мой профиль.
Раскрывая свои потаенные уголки, Таня откровенно поблескивает глазками. Видимо для нее это игра молоденькой шустрой мышки со старым котом. Конечно, она не догадывается, что свои желания я истребляю на корню, иначе они вырастают в безжалостного дракона. Наверное, в свое время я прошел весь путь от острых зубов до заднепроходного отверстия, из которого вывалился в нынешнюю повседневность высосанным и дурно пахнущим. Быть вновь проглоченным мне не светит. Вполне хватает впечатления от обнаженного женского тела. Когда эти впечатления через край я лишь корректирую в памяти некоторые детали, позы. Остальное дело техники…
Закончив свои первые наброски, я приглашаю Таню посмотреть на мои художества. То ли она ни черта не понимает в живописи, то ли лукавит, но делает восторженный вид. По ее словам рисунки очень сексуальные, только вот почему не маслом и не на холсте? Это было бы вообще потрясающе. Я еще раз терпеливо объясняю ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель. Монументальная живопись не мой профиль.
В тот вечер, закончив изображать очередную корзинку с фруктами, я решаю лечь спать пораньше, хотя желание еще не пришло. Иногда хочется уснуть летаргическим сном просто, чтобы отрешиться от всего… Татьяну я не ждал, обычно она заранее предупреждает о своем визите и ее звонок в дверь меня удивляет. Перешагивает порог она в каком-то возбужденном состоянии, похоже, навеселе. На мой вопросительный взгляд отвечает одним словом «Хочу!». Потом проходит в комнату, к моей не заправленной постели и кладет на подушку крупную купюру.
– Не понял, – бормочу я.
– Хочу, чтобы ты рисовал меня. Перед критическими у меня округляется грудь. Смотри!
Она расстегивает свою летнюю куртку, распахивает кофточку, и грудь полностью обнажается.
– Разве это не красиво?!
У меня нет возражений.
– Ну да, – мямлю я – Только я как-то не настроен…
– На что?! – хохочет Танька.
Не дождавшись моего ответа, она приближается лицом к моему уху, и я чувствую легкий запах алкоголя.
– Художник должен быть настроен на творчество всегда. Это его секс.
– Я импотент,– в отчаянии обороняюсь я.
– Ничего, излечим! – решает Танька, сбрасывает куртку и выставляет на стол бутылку коньяка.
Не дожидаясь моего участия, она приносит стакан.
– Выпей, художник! И сразу все поднимется.
Она сует мне стакан с алкоголем. Наверное, от нее исходит какой-то магнетизм, но я не отказываюсь.
Позирует она недолго – то ей приходит в голову посмотреть, как у меня получается, то отправляется в туалет, то в ванную и продолжает лазать по квартире, хотя я ей никогда этого не позволял, но полученный гонорар коньяком и опьянение вносят свои коррективы. Я уже не обращаю на нее внимания и дорисовываю картинку по памяти. Закончив поднимаю голову. Она стоит передо мной в пестром желто-коричневом халатике из тонкой льняной ткани, надетом прямо на обнаженное тело. Ткань облегает ее фигуру так, словно халатик скроен по ней. Не сразу понимаю, что происходит, но видение это парализует меня. Напуганный до смерти я спрашиваю, где она его нашла, хотя уже догадываюсь где. На том самом кладбище за фанерной дверью, которое я сам обхожу седьмой верстой. Иногда у меня возникает желание плеснуть за дверь бензина и чиркнуть спичкой …
– Как ты открыла замок!? – трясет меня.
– Он был открыт. Я только потянула…
Уже не пытаюсь выяснить, какого черта она себе позволяет. Сидром вседозволенности возникает у натурщиц, которые взгляды художника принимают за взгляды мужчины.
Я шагаю к ней, уронив свой недописанный шедевр. Она смотрит на меня испуганными глазами и поворачивается, чтобы бежать. Я успеваю схватить ее, она замирает, уже никуда не рвется и как будто даже подается ко мне. Я уже ничего не понимаю, у меня съезжает крыша, я, валю ее на постель навзничь и одним движением заворачиваю подол…
Провожая ее, я плету, что решил бросить это занятие, что у меня уже плохо со здоровьем … Лучше займусь чем-нибудь другим.
В принципе я недалек от истины, но, похоже, она не верит моим бредням, потому что неожиданно предлагает мне любую другую позу, какую бы я хотел,… Выставляя ее на площадку, я понимаю, что другой такой дуры мне будет не найти,
Вернувшись в комнату, нахожу взглядом желтовато-бежевую тряпку – халат висит на спинке стула. Я долго стою, уставившись на этот неожиданный сюрприз. Коррида! Потом вдруг вспоминаю, что я неоднократно выбрасывал ее в окно, выносил в мусоропровод и как будто бы даже сжигал в эмалированном ведре. Я закоптил тогда всю квартиру и запах гари долго не выветривался. Как мне кажется,… Может быть, по пьяне, спалил что-то другое. Я разворачиваю халат осторожно, как будто из свертка может выпасть змея. …Я уже понимаю, что это халат какой-то женщины, которую я не хочу знать, не хочу вспоминать и, вообще, ничего не хочу. Черт побрал бы эту глупую натурщицу! Я швыряю халат на стул, приношу из кухни пакет, тщательно складываю неистребимую тряпку и снова торможу. Как с ней поступить? Снова сжечь, вынести в мусорный контейнер и, чтобы она опять обнаружилась в моей же квартире?! Жаль, что меня не оставили в психушке пожизненно.
Я кружу по комнате, пытаюсь сосредоточиться, заканчивается это тем, что останавливаюсь у той самой кладовой, где Танька нашла этот халат, той кладовой которую я обхожу седьмой верстой, стараюсь даже не касаться дверцы этого склепа, не то чтобы перешагнуть порог…