Страница 34 из 37
– Понятно, ловчат, но ведь с завязанными глазами, – напомнил Алик, желая услышать критику самого себя и подтверждения собственных догадок.
– Дай что-нибудь глаза прикрыть, – попросила Марина.
Алик снял рубашку, скатал в жгут. Марина завязала рукава на затылке и повторила все, что показывали экстрасенсы.
– Женщины умеют хитрить, – объяснила она. – В этих фокусах главное оставить небольшую малозаметную щелочку и иметь среди зрителей больше доброжелательных простаков.
– Насчет щелочки мне и так ясно, – отмахнулся Алик. – Пойдем лучше ко мне, Роза с сыном уехала к родителям на месяц …
Парочку, показывавшую фокусы, Алик в дальнейшем не встречал. Давали они мастер-классы или не давали, кто знает? За всем не уследишь, но больше они не приезжали – это точно. Видать, не нужно народу оказалось их сверхчувствительное умение, если б водку давали бесплатно или лечили от алкогольной зависимости, а то глупостями торговать…
НЕБЫВАЛЬЩИНА?
«Каждый сам порождает врага, от которого гибнет»
В редакцию газеты приходили письма, случались очень занимательные. Вот одно:
«Дорогая редакция, недавно со мной беда приключилась такая, что не пойму, то ли приснилось, то ли взаправду было.
Мы все выпиваем для расслабления и от тоски. На выходные я выкушал пол-литра и возвращался домой часов эдак в десять вечера. Иду, ни к кому не пристаю, никого не облаиваю. Культурно возвращаюсь. Живу я в двухэтажной деревяшке. Житие не ахти какое, почти трущобы. Терплю. Захожу во двор по снежной февральской тропке, протоптанной людом в обход вмерзших автомашин и наметенных ветрами сугробов. Темно. Было бы совсем слепотно, когда не горящие окна. И вот когда до подъезда моего оставалось-то бутылкой можно добросить, на меня напала собака. Сволочная – до невозможности: облаивала, норовила сзади за штанину ухватить. Я пнуть пытался, но резвая отскакивала. Ее хозяин из окна второго этажа на эту картину, оказалось, смотрел и, когда я поскользнулся, очень гадко захохотал, издевательски прямо-таки, а потом прокричал в форточку:
– Бубен, хватай его, хватай пьянь эту!
Мерзость, мелкая, куцая, бросилась на меня.
– Убери пса, не такой уж я пьяный! – отреагировал я, когда поднялся. – Не доводи, пришибу четвероногую. Что человека травишь?
– Не обращай внимания, она не кусается. Иди своей дорогой, – гаркнул он.
Но только я пошел, он опять:
– Бубен, задай!!!
Собака в подол моей дубленки вцепилась и рвет ее, рычит злобно. Поворачиваюсь, а она крутится, уцепившись сзади. Хозяин опять захохотал, но я каблуком достал-таки собаку. Отлетела она вместе с куском шубы и опять на меня с остервенением.
– Уйми гадину, – крикнул я, – найду, что потяжелее, и по башке дам.
– Смотри, как бы сам не получил, – крикнул он и ушел от окна.
Я уже приблизился к своему подъезду, отбиваясь от разъяренного пса, как почувствовал звучный щелчок по дубленке, будто кто камешком крепко попал. Глянул. Оказалось, хозяин собаки обстреливает меня из пневматической винтовки. Пульки стучали по шубе, отскакивали и терялись в сугробах. Не больно, но жутко обидно. Да и в глаз попасть мог. Куда ж я потом?
– Мужик, кончай ерундой заниматься! – крикнул я ему вполне пристойно.
– Убирайся домой, мутило!
За точность последнего слова не ручаюсь, возможно, прозвучало нечто худшее, я не сдержался.
– Сейчас в милицию позвоню, – пригрозил и поспешил домой под перестук пневматических пулек и лай сволочного пса.
– Звони. Мутозвон… – полетело мне вслед.
Подъездной дверью я отделил собаку от своего уже полупальто и быстрее в квартиру, к телефону, а потом во двор, чтобы встретить подкрепление. Милиция прибыла быстро. Ребята в форменных сине-серых телогрейках забежали в подъезд нарушителя моего спокойствия, а потом вышли на улицу и ко мне.
– Все в порядке, гражданин. Можете отдыхать, – сказал один.
– Что будет с хамом?
– А что с ним должно быть?
– Повлияйте. Он сущий дебош сотворил.
– Какой дебош? Ничего не было. Ты, мужик, выпил лишнего.
– Как не было?…
– Так не было. Выпил, иди и спи.
– Правды хочу… – настаивал я.
– Ах, правды… Полезай в машину.
Запихнули меня в милицейский «Уазик», по бокам сели два страшнейших мордоворота, коим только рэкетом заниматься, и повезли в отдел, приговаривая:
– Счас, мужик, посадим тебя в камеру к отбросам общества, похуже тебя. Поубираешь за ними мусор и отходы телесного производства, вмиг протрезвеешь и понятливым станешь.
В отделе меня оскорбляли, унижали, требовали отказаться от написания заявления на сволочного соседа со сволочной собакой, а моих грехов-то было, что выпил вечером, но не до потери же человеческого разумения, а значит, и достоинства.
– Ты ж пьяный, какое заявление? – убеждали меня.
– Мы тебя палочками попрессуем, – устрашали меня.
– Гад меня собакой травил и пульками. Его к ответу надо, – не сдавался я.
– К ответу так к ответу, – сказали мне. – Поехали на медицинское освидетельствование – приравняем тебя к алкашам…
По дороге милиционеры меня опять обзывали:
– Мужик, ты полный мутак. Наверное, на учете состоишь? У тебя травм головы не было? Не было? Значит, будут…
– Да у тебя, наверное, желтый билет…
– А ты, случаем, сам не кусаешься?..
В больнице тоже не церемонились, и я заявил:
– Добровольно на обследование не дамся. Совершаете насилие, так совершайте до конца.
Сказал и встал в оборонительную позу боксера.
– Как же кровь брать? Он ненормальный, – испугалась врач и отказалась ко мне подходить.
– Ну козел! Ну козел! – обозвали меня. – Бери его, ребята, и назад в отдел.
В отделе сызнова принялись унижать и стращать:
– Либо ты, башка сосновая, отказываешься от заявления, либо в камеру определим.
– От правды не откажусь. Делайте, что хотите, – не поддавался я.
С меня сняли обкусанную собакой дубленку и повели в камеру. На пороге приостановили, чтобы я послушал, как собравшиеся милиционеры обсуждали то, что меня ждет. Они жутко хохотали. Ко мне подошел страшенный парень в гражданской одежде, может, переодетый мент, а может, и уголовник какой. Это порой сложно разобрать. Он оценивающе пуганул:
– Хороший мешок. Буду на тебе удары отрабатывать…
Но я, как Коперник перед сожжением, настроился на муки ради правды. Да хоть на крест. Меня заперли в камере… Спать не дали. Проскрипели засовы, и вновь на психические опыты.
– Ты еще намерен заявление писать? – спросили.
– Моей воли не сломить…
– Мы еще не начинали. Сейчас пойдешь в другую камеру, переориентируешься…
– Ничего, перетерплю. Раньше на кол сажали, а кол-то толще будет. За правду на все готов…
– Козел умнее будет! Что с таким делать? Может, ты голубой? Может, тебе этого хочется. Шиш! Не получишь. Ребята, в машину его, и назад…
Меня проводили пинками и привезли к дому. Там был и сосед, каковой собакой травил и из пулек стрелял. Двое моих сопровождающих приблизились к нему. До меня донеслось:
– Товарищ майор, ваш обидчик прямо хорек бешеный, не отказался от заявления, но можете отдыхать спокойно. Мы на него рапорт составили, что нашли в городе пьяным. Штраф выписали. Так что его заявление, если напишет, будет после нашего и без доверия.
Время за час ночи, а тут коррупция, созвучие власти против простого народа. Надежда на вас, газета. Фамилия одного, майора, на «К» начиналась. Другой – старшина, фамилия не прозвучала. Прошу помочь мне разобраться с памятью, потому как за правду я и под пульки, и под собаку, и под палки».
В редакции газеты маленького нефтяного города понимали, что письмо – правда, но связываться с милицией не хотели. Алик тоже. Дело казалось опасным. Журналисты выслушивали подобные рассказы, сочувственно качали головами и все. Только забывчивость и узколобые шоры помогают не чувствовать дискомфортных мук осознания несправедливости, творящейся рядом, а потом в редакции научись красиво отвечать на подобные письма. Примерно так: