Научи меня плохому

— Катя, ты ужинать-то собираешься?

— Я занята, — отозвалась она, не отрывая взгляда от книги. Потом в десятый раз за последний час взяла зеркало и посмотрела на своё лицо изучающим взглядом, как на чужое.

— Чем ты занята? — Елена Александровна остановилась в дверях, непонимающе смотрела на дочь, которая взлохматила волосы себе на макушке и теперь внимательно разглядывала отражение в зеркале.

— Я выбираю причёску на свадьбу, мама.

— А-а. Целый час выбираешь?

Катя всё-таки обернулась.

— Думаешь, это так просто?

— Я не думаю, но мне казалось, к тебе придёт парикмахер…

— Стилист, мама.

— Да, именно.

— Всё равно, я хочу сама понять.

Спорить было бесполезно, и Елена Александровна ушла, правда, спустя десять минут принесла дочери ужин в комнату. И по волосам её погладила, неожиданно разулыбавшись. Всё-таки влюбленная, собирающаяся замуж дочка, это так трогательно.

Всерьёз затрясло лишь накануне свадьбы. Катя настолько разнервничалась, что отец ей даже налил рюмку своей наливки и заставил выпить. Она выпила, закашлялась и посмотрела на отца с ужасом.

— Боже, папа… Ты Андрею вчера это наливал?

— Что-то он не жаловался, — самодовольно возразил Валерий Сергеевич, убрал бутылку, а потом дочь по спине погладил. — Ты дыши, дыши.

— Да я пытаюсь, — хрипло проговорила она.

— Сейчас легче станет, и успокоишься, — пообещал отец. И рассмеялся, обращаясь к жене. — Ты хоть понимаешь, что дочь завтра замужней женщиной станет, Лен?

Та не ответила, лишь отмахнулась, но уж чересчур взволнованно. Катя украдкой за родителями наблюдала, снова ощутила неловкость и смущение, и поэтому поспешила родителей на ночь расцеловать и ушла спать. А когда ей вслед сказали:

— Конечно, ложись, Катюш. Завтра ведь такой день. Ждёшь не дождёшься, наверное, — замерла на пороге кухни. Обернулась и выдавила из себя улыбку.

— Конечно, мам.

Удивительно, но спала спокойно, даже не проснулась за ночь ни разу. Может, и, правда, наливка отца подействовала? А следующим днём обдумывать всё вновь, волноваться и сомневаться было некогда. Рано утром в квартире появился стилист с помощниками, привезли платье, фату в отдельной коробке, Катя их даже разглядеть толком не смогла, потому что к этому времени уже сидела на стуле в своей комнате, укрытая пеньюаром, а вокруг неё суетились люди, постоянно требовали то повернуться, то поднять подбородок, то опустить, то дать правую руку, потом левую, спрашивали её мнения, хотя всё было решено давно и без неё… Ей укладывали волосы в высокую причёску, делали макияж, просили закрыть глаза, сжать губы, приоткрыть их. Спустя три часа, вытерпев все манипуляции, Катя чувствовала себя выжатой, как лимон. Но зато из комнаты все наконец ушли, и она осталась ненадолго одна. Стояла перед зеркалом, смотрела на себя и не узнавала. Невеста из каталога, да и только. Кто бы мог подумать, что Маргарите удастся такой фокус… Провела ладонью по белому шёлку, по кружеву лифа, потом поправила маленький золотой крестик на груди. Ощущала сильное томление — то ли страх, то ли стыд, сама не понимала.

— Кать.

Зорькин проскользнул в её комнату, остановился, разглядывая её, но ни присвиста, ни какой-либо другой реакции.

— Готова?

— Кажется.

— Скоро уже приедут.

Катя грустно улыбнулась.

— Точно приедут?

— А ты сомневаешься? — Хмыкнул. — Зря.

Колька выглядел чересчур серьёзным и сосредоточенным. В новом костюме, при галстуке, а выражение на лице такое, словно не на свадьбу, а на похороны собрался.

— Пушкарёва.

— Коля, хватит трепать мне нервы. Уже поздно.

— Поздно для чего? — Зорькин сунул руки в карманы брюк и ссутулился. — Ты ведь сама не знаешь, зачем это делаешь.

— Я знаю.

— Правда? Только что придумала?

— Я всегда знала, с самого начала.

Он посмотрел на неё.

— Тогда, может, поделишься? А то, знаешь ли, меня сомнения мучают.

— Тебя-то почему? — Он взглянул со значением, и Катя согласно кивнула. — Я знаю, Коль, извини. Ты за меня беспокоишься.

— Вот именно. Глупость ты делаешь.

— Может быть.

— Тогда…

— Нет, уже поздно.

— Ты его любишь?

В раздражении повела плечами.

— Я бы не хотела об этом говорить.

— Как у тебя всё интересно!

Катя резко повернулась к нему, и широкие юбки взметнулись, она поправила их нетерпеливым движением.

— Нет ничего интересного. Я не знаю, как это назвать. Любовь или месть. Для меня всё смешалось. Мама всегда мне говорила, что любить, значит прощать, значит желать человеку лучшего, даже если для этого тебе самому придется уйти в сторону. И я хотела этого, я бы никогда его ни в чём не упрекнула, ушла, уверенная, что с Кирой ему будет лучше. Даже после всего случившегося, я бы нашла в себе силы его простить. Это же я! Но он забыл про меня, Коля. Просто забыл. Я стала ему не нужна, и снова превратилась в тень в его офисе, которая обязана только поддерживать его, помогать и появляться лишь в тот момент, как ему это нужно. А я любила его, все эти месяцы, и жила… как в тумане. А потом вдруг поняла, что ещё чуть-чуть, и он просто избавится от меня. Потребует «Зималетто» обратно — и всё. Ему хотелось меня забыть, понимаешь? Вычеркнуть из памяти всё, что связано со мной, чтобы ни одна мысль не смущала. И я должна была ему это позволить? Ну уж нет. Он никогда меня не забудет, я сделаю для этого всё. И пусть у меня только три месяца, но запомнит он их на всю жизнь. Меня, моё имя, и всё, что я для него сделала. Я буду его первой женой, и с этим уже никто не поспорит.

Зорькин хмурился, слушая её.

— А ты сама? Сможешь забыть эти три месяца?

Катя упрямо вздёрнула подбородок, и сжала губы, боясь, что они начнут дрожать.

— А я, Коля, очень постараюсь быть прагматичной, как Жданов, и взять от этого брака всё, что могу. Когда мы расстанемся, я не буду лить слёзы, не буду дома страдать и вспоминать о том, как и что он говорил мне в те редкие моменты, когда мы были вместе. Мне будет что вспомнить, помимо пьяных поцелуев и его вранья. И никогда больше я не буду чьей-то тенью. Надоело.

После столь пламенной речи Кате неожиданно полегчало. Она высказала всё это другу в лицо, произнесла вслух, и вдруг поняла, что ей не стыдно за свои стремления. Пусть они неправильные, пустые, возможно, и несправедливые, но они помогут ей вернуться из того тумана, в котором она прожила последние месяцы. Уже помогли, раз она стоит в белоснежном платье невесты, смотрит на себя в зеркало и не верит, что это она. Что она может быть такой. Всё-таки может. Правда, пока с чужой помощью.

А Жданов… Она не забирает у него жизнь, как однажды он поступил с ней и почти добился своего, она берёт всего три месяца, а потом… потом у него всё будет в порядке, как всегда. Будет «Зималетто», будет Кира, общая признательность. Так что… Нет, она не чувствует себя виноватой.

Никакой вины.

И когда Андрей подал ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам крыльца, она ни на секунду не помедлила. Протянула ему руку, подхватила другой юбки свадебного платья и улыбнулась. Правда, не ему. Родственникам, друзьям, соседям, даже Малиновскому, который наблюдал за всем происходящим с насмешкой, и выглядел, словно генерал, с красной лентой свидетеля через грудь. А на Андрея Катя не взглянула. Ей не хотелось знать, удивился он её внешнему виду или нет, поразился или остался равнодушным. Она смотрела куда угодно, только не на него. Даже когда он обнял её и наклонился к её губам, играя на камеру, Катя глаза прикрыла. Ни одного прямого взгляда. Зря Жданов думает, что сегодня исполняется её мечта, нет. Всё только начинается, и к её мечте ещё идти и идти. И она к этому готова.

Только в загсе, стоя перед регистратором, произносившей торжественную речь, в душе откликаясь на громкое и уверенное: «Именем Российской Федерации, объявляю Вас…», Катя вдруг засомневалась, всего на секунду, но прочувствовать успела. Тревога, волнение, дурное предчувствие — всё смешалось. А всему виной были пальцы Жданова. Андрей держал её за руку, мягко, не причиняя боли и неудобства, всё, как у нормальных молодожёнов, и только большой палец кружил по тыльной стороне Катиной ладони, в такт словам регистратора. Говорилось о верности, любви, честности, а Катя чувствовала только прикосновения Андрея. «Верность» — и нажатие пальца стало сильнее, «любовь» — и палец сделал большой круг, «честность» — и Жданов пощекотал её запястье. Пушкарёва нервно сглотнула. Выдавила из себя: «Да», когда поинтересовались, желает ли она стать женой этого мужчины. Протянула правую руку, когда Андрей надевал ей на палец кольцо. Затем он подал свою, и Катя аккуратно взяла с бархатной подушечки его кольцо. Чувствовала, что Жданов с её лица взгляда не сводит, но она глаз не подняла, не поддалась на провокацию. Смотрела на свои трясущиеся руки, но с задачей справилась — пара секунд, и на пальце Жданова оказалось кольцо.