Страница 3 из 25
Теперь же, сам Пьер оказался в стране, куда не ступала нога ни одного из его знакомых и при упоминании о которой у большинства обывателей пробегали мурашки по коже. Ещё вчера Пьер сам рисовал себе картины того, как выглядит Кашмир, представляя себе однотипные многоэтажные дома с выбитыми окнами, улицы, условно разделённые между индийскими и палестинскими силами, а также банды никому не подчиняющихся головорезов, вынужденных бороться за своё существования путём мародёрства.
Глядя из окна автомобиля, скорость которого увеличивалась пропорционально тому, как сокращалось количество плотной жилой застройки, Пьер не мог не вспомнить о муравейниках, которые ему доводилось видеть в детстве, когда он ещё жил со своими родителями в Артуа. Тогда, будучи ребёнком, натыкаясь на муравейник в лесу неподалёку от посёлка, он не мог пройти мимо, не остановившись и не всмотревшись вглубь замысловатого строения. Миллионы опавших когда-то хвойных иголок, веточек и остов от листьев, были сложены в солиднейшую конструкцию, ставшую живым домом для огромного количества муравьёв, деловито сновавших во всех возможных направлениях, занятых своими работами. Пьер вдруг вспомнил, как тогда, в детстве, он пытался всмотреться между всеми этими перекрытиями, служившими муравьям одновременно стенами их дома и тропами, по которым они могли перемещаться. Там, в образовавшихся ходах, даже при свете самого яркого солнца, оставалось темно и насколько Пьер мог знать, в муравейнике поддерживалась собственная, особая температура. Однажды, наткнувшись на особенно крупный муравейник, Пьер склонился над ним, и после нескольких минут пристального наблюдения, он вдруг ощутил, как его сознание словно отделилось от его тела и устремилось по одному из сотен тысяч извилистых ходов муравейника, туда, к самому центру. Он пролетал, огибая очередную выступавшую на пути перекладину – тростинку, едва успевая заметить сновавших повсюду муравьёв. Он замечал, как менялись обитатели муравейника по мере того, как он углублялся к центру строения. Работяг, известных поверхностному уровню, сменили войны, с большими головами и огромными челюстями. Пьеру казалось, будто войны смотрели на него с некоторым подозрением, они явно были не в восторге от незваного гостя, особенно учитывая направление, в котором он мчался. Но они не могли ничего поделать, он мчался с такой скоростью, что при всей своей расторопности, муравьи не могли бы состязаться с сознанием Пьера, к тому же, сознание не имело никакой материальной оболочки, которой челюсти воинов могли бы навредить. Наконец, и войны остались позади, их сменили ещё более грозные, но гораздо более малочисленные стражи, и появление этих представителей сословного общества, устраняло всякие сомнения Пьера относительно того, куда он двигался.
Внезапно, за очередным, особенно крутым поворотом, замедляя своё нисхождение, сознание Пьера ворвалось в сферическую полость, сердцевину муравейника, то самое место, куда так отчаянно пытался добраться взгляд мальчишки.
Здесь, в кромешной темноте, сознание некоторое время пребывало словно в подвешенном состоянии, пытаясь привыкнуть к окружающему пространству и нащупать утраченную способность различать объекты. Внезапно, то, что сперва воспринималось пустотой, пришло в движение и напротив Пьера возникла муравьиная голова с двумя фасеточными глазами и парой длинных антенн, уходящих в противоположное друг от друга направление. Челюсти создания были совершенно другими, и не имели ничего общего с мандибулами всех остальных жителей муравейника. Казалось, что эти челюсти не могли выполнять работу, разламывать твёрдые предметы или использоваться в качестве грозного оружия. Туловище создания было точно таким-же, как и у других муравьёв, за исключением только лишь большего размера. А вот брюшко у этого обитателя глубин представляло из себя огромную, непропорционально-огромную по отношению ко всему остальному телу, белёсую, пульсирующую массу.
Тогда Пьер понял, что перед ним была королева-матка, та, ради которой возводился весь муравейник и та, на которую работали миллионы других жителей муравейника.
Её морда некоторое время смотрела прямо на Пьера, а затем её челюсти несколько раз двинулись, и гость увидел невообразимую картину, в которой отразились видения сразу всех жителей муравьиной колонии, с их повседневными заботами, тревогами и небольшими радостями. Пьеру не понадобилось много времени, чтобы понять, что это был совершенно другой муравейник, ведь вместо лесного мусора, травинок, веточек и прочего, привычного для муравьёв строительного материала, местные жители таскали необработанные куски золота. При этом, сами муравьи обитали, судя по всему, не в муравейнике, по крайней мере не в таком, какие Пьер привык видеть в лесу. Вместо сотканных из лесного материала стен, здесь кругом были стены из плотного песчаника, в котором были прорезаны многочисленные ходы.
Внезапно видение Пьера оборвалось, когда он почувствовал, как кто-то расталкивает его в плечо и при этом безостановочно о чём-то говорит. В слепивших лучах солнца, мальчишка увидел свою мать, которая с встревоженным видом нависла над ним.
Его мать уже не в первый раз заставала его в состоянии ни то бодрствования, ни то сна. Доктора говорили, что всему виной врождённая аномалия развития какого-то участка в мозге мальчишки, из-за чего тот мог внезапно засыпать посреди какой-либо деятельности. Некоторые, особо рьяные поборники медицины утверждали, что ребёнка следовало определить в коррекционное учреждение, поскольку с таким недугом у него было очень мало шансов преуспеть в жизни, да и к тому же, было опасно оставлять Пьера одного. Однако мать и слушать ничего не хотела, продолжая водить сына в сельскую школу для обыкновенных детей, строго настрого запретив ему рассказывать кому либо о своих видениях. Пьер не ослушивался материнских назиданий.
Когда его матери не стало, Пьеру было двенадцать лет, однако его отец всё равно решил держать в тайне от сына обстоятельства гибели матери, отделываясь скупыми фразами о том, что она, стало быть, погибла в несчастном случае, случившемся на железной дороги, на станции Витри-ан-Артуа. Однако, как бы не пытался Пьер прояснить обстоятельства этого дела, ему ничего не удавалось узнать, и поскольку, уже повзрослев, он так и не смог найти даже тех сведений, которые бы констатировали факт самого происшествия, Пьер обвинил отца во лжи. После очередной словесной баталии, отец Пьера попросту приказал сыну оставить его в покое. Ещё несколькими неделями позже, когда поутихшие страсти всё же позволили сыну вновь оказаться на пороге дома отца, он обнаружил, что тот исчез. Старик оставил своё жилище, и большинство личных вещей, взяв с собой только самое необходимое и больше его никто не видел. Один из соседей, проживавших в том же доме, что и отец Пьера, утверждал, что в день, когда старика видели в доме в последний раз, он выглядел вполне себе счастливым. Все попытки узнать, куда ушёл отец, оказались тщетными. Так Пьер остался в этом мире наедине со своими видениями, природа которых никогда не доставляла ему особых проблем. В те, непродолжительные, периоды своей жизни, когда ему удавалось установить близкие отношения с женщинами, его недуг отступал, словно вытесняемый вниманием, которым Пьера одаривала та или иная девушка. Но стоило очередным отношением рассыпаться, и обмороки вновь приходили к мужчине. Со временем, Пьер сделал их чем-то вроде неотъемлемой части самого себя и перестал расценивать как недуг. Более того, те редкие дни, когда бы его сознание не находило нескольких минут на то, чтобы совершить путешествие к неизвестным пределам, Пьер расценивал как нечто-то из ряда вон выходящее и проявлял дополнительную осмотрительность.
Вот и теперь, глядя через окно пассажирского места легкового автомобиля, мужчина видел в окружающей его среде что то, что роднило эту среду с муравейником. Ему даже хотелось поделиться своим наблюдением с двумя мужчинами, сидевшими на передних местах, но в очередной раз посмотрев на выражение их лиц, Пьер понял, что в этом не было смысла.