В лесной чаще

Пьер по-прежнему не понимал, как это будет возможно, за неимением какого либо инструмента. В конце концов, мужчины оставили все лишние вещи в лагере, и пошли дальше.

– Могу я спросить тебя, о чём ты думал весь этот путь? – задал вопрос Баллард, искоса поглядывая на Пьера, пока они шли в направлении холмов.

– О многом. – ответил Пьер, даже не удостоив профессора взгляда, понимая, что тот всё равно услышит его – Главным образом о том, как протекает наша жизнь и как мы можем её изменить.

– Эти глупцы, в основном, полагают, – говорил Баллард, очевидно ссылаясь на индусов – что судьбу нельзя изменить. Что человек умирает там и тогда, когда ему это определено.

Пьер улыбнулся.

– Мне кажется, они заблуждаются, но я бы не стал называть их из-за этого глупцами.

– Отчего же? Ты же понимаешь, что мы с тобой здесь, в километре от золота, которое исторгается на поверхность этой земли, в то время как люди, которым эта земля принадлежит, не решаются даже протянуть руку, уверовав в свои собственные иллюзии.

– Мне кажется, – отвечал Пьер, после некоторого раздумья – их, как ты говоришь, «иллюзии» в данном случае формируют ту основу, на которой они живут. Золото для них не самое главное. Они долгое время, почти что сто лет, были колонией для Британской империи, и золото выуживалось из их недр тоннами, но если бы они позволили забрать у них их убеждённость, их идеалы, то вряд ли они смогли бы вновь стать самодостаточным народом.

– Стало быть ты считаешь, что наши легенды и верования в каком-то роде определяют нас самих? – несмотря на ухмылку на лице Балларда, его вопрос прозвучал искренне, и Пьер был удивлён такой заинтересованностью его мнением.

– Мне кажется, что мифотворчество, это одна из основополагающих способностей человека, сделавшая его тем, кто он есть. Недаром каждая культура имеет в своём фундаменте текстуально-выраженный миф, на котором уже строится культура и ментальность общества, иначе библия, коран, талмуд и другие священные писания уже давно превратились бы в памятники истории, но они продолжают жить с людьми.

Баллард ничего не ответил, предпочтя о чём-то задуматься и попытаться разобраться в своих мыслях в молчаливом одиночестве. Представившаяся Пьеру возможность пройти остаток пути молча была использована для того, чтобы вновь вспомнить свои недавние сны. Всякий раз, когда мужчина устремлял свой взгляд на холмы впереди, в его памяти словно вздрагивали какие-то слои накопленных воспоминаний.

– Тормози. – сказал вдруг Баллард, когда от ближайшего из холмов путников отделяло несколько сот метров.

Рядом находились груды валунов, нагретые парящим солнцем. Профессор призвал Пьера поскорее зайти за эти валуны. Здесь, в образовавшейся тени, мужчины присели на пыльную землю и пропустили по несколько глотков тёплой воды из фляг.

Баллард расчехлил небольшой походный бинокль, который уже давно заприметил Пьер. Удерживая устройство в руках, профессор подкручивал лимб, выбирая какие-то настройки, затем он посмотрел на Пьера и проговорил:

– Ты должно быть всё недоумеваешь по поводу этих лошадей, которых мы с собой притащили, и почему у нас нет инструмента?

Пьер лишь пожал плечами и ничего не ответил.

– Вот, возьми и посмотри туда, к подножью холма. – Баллард протянул компаньону бинокль – Только осторожней, смотри, чтобы прямой солнечный луч не попал в окуляр, рискуешь получить ожог сетчатки.

Пьер принял бинокль, затем вышел из тени валунов и осторожно направил устройство в нужную сторону. То, что он увидел должно было оставить в нём неизгладимый след, посеяв панику и страх. Однако, сам того не понимая почему, его не покинуло присутствие духа. И хотя от увиденного могло перехватить дыхание, Пьер обнаружил, что он владел собой как никогда ранее.

Там, на расстоянии около трёх ста метров от позиции, которую заняли путники, у самого подножья первого из холмов, из стороны в сторону сновали муравьи.

Пьер сперва отодвинул от себя линзы бинокля, чтобы убедиться, верно ли он использовал прибор, но сомнений не оставалось, у подножья холма сновали муравьи, каждый из которых был высотой со среднюю собаку, породы немецкой овчарки. Длина туловища каждого насекомого была не менее внушительной, и Пьер, на глаз, определил её как полтора– один и восемь метров, что в принципе соответствовало росту взрослого человека.

Гигантские муравьи были заняты своими делами, они сновали из стороны в сторону, то исчезая в овальных проходах, оставленных в земной поверхности, то вновь появляясь из них.

Не потребовалось обладать излишней наблюдательностью, чтобы понять, что ходы в земле были связаны с гигантскими холмами, которые, по всей очевидности были муравейниками.

Отведя бинокль от глаз, Пьер прикрыл глаза и в его сознании всплыли образы из его детского видения, посетившего его в лесу, недалеко от Артуа. Он вновь мчался по извилистым ходам муравейника, теперь, однако, он замечал, что странные, казавшиеся ему тогда необычными, внутренние своды ходов были сделаны из песчаника.

–Впечатляет, не так ли? – спросил Баллард, не покидая своего места – Можешь представить, каково было нам, когда мы нашли это место.

Пьер ничего не ответил и вновь приставил бинокль к глазам. Теперь он увидел, как сразу несколько муравьёв показались на поверхности, покинув свои ходы, удерживая в мощных челюстях крупные золотые самородки. Насекомые, повинуясь одной только им понятной логике, выкладывали самородки на поверхности, позволяя горячим лучам солнца нагревать их. Теперь Пьер видел, что обширное пространство на некотором удалении от подножия холма было буквально устлано золотыми самородками.

Пьер вернулся обратно, в тень большого валуна и передал бинокль обратно Балларду, профессор бережно убрал прибор в чехол.

– Зачем они это делают? – спросил мужчина, после того как промочил горло небольшой порцией воды.

Профессор снял ненадолго шляпу и вытер вспотевший лоб, затем вернул головной убор на своё место и ответил:

– Есть здесь кое какая легенда. – ответил Баллард, словно извлекая какие-то воспоминания из наиболее удалённых закоулков своей памяти – Всё, что мы здесь обнаружили ещё во время нашего первого визита на остров, так или иначе перекликалось с мифами о Тапробане, земле Иоанна Пресвитера. Согласно рукописям, оставленным Селевеком первым Никатором, который долгое время служил личным телохранителем Александра Македонского и сопровождал завоевателя во всех его походах, его личные послы и курьеры в городе Паталипутра, что в Индии, докладывали о делах тамошнего раджи с островной автономией. Селевек Никатор, в частности, подчёркивает такой любопытный момент, он говорит, что у Тапробаны нагретая поверхность, из-за постоянно яркого солнца днём. При этом, даже ночью, когда воздух в почти что пустынной местности становится прохладным, почва не успевает остыть. Но причина скудной растительности заключается в том, что помимо испепеляющего солнца, в недрах острова находится ледяное ядро.

Пьер предпочёл воздержаться от комментария по этому поводу, обнаруживая, что Баллард и сам довольно скептически относился к подобного рода утверждениям древности.

– Ледяное ядро удерживает остров на поверхности Индийского океана, не позволяя ему утонуть. – пояснил Баллард, улыбаясь – Разумеется не стоит воспринимать это высказывание буквально. Следует вспомнить, что сами поиски Тапробаны выглядели как бесконечная череда бесплодных попыток, сменявших одна другую. Те же путешественники, кому якобы удавалось достичь острова, позже не могли найти его. Это разновидность тех мифов о островах, которые открытые однажды, уже никогда не могут быть найдены вновь.

Пьер хорошо понимал, о чём говорил профессор. Сложившаяся ещё в начале шестнадцатого века литературная традиция «изолариев»4 создала предпосылку к сильной популярности таких мифов. Но на политическом уровне, правящие элиты ведущих держав, спонсирующие большинство географических открытий, не могли удовлетвориться одной лишь фабулой, и нужны были объяснения, почему на выделенные ими деньги результат не был достигнут. Благодаря популярности «изолариев», у горе-путешественников появилась возможность ссылаться на феномен «странствующего острова», который меняет своё местоположение в водах ежечасно.

4

От итальянского l'isola – остров, в данном случае разновидность литературного направления, сюжет произведений которого, главным образом, связан с тем или иным островом;