Танкисты(Повесть)

Стопочку исписанных листков он положил на круглый стол, а сам снова улегся на жесткий диван, сунув под голову шинель. Но, несмотря на усталость, заснуть не смог. В гостиной стало так душно, что потянуло на улицу. Решил прогуляться.

Выйдя на крыльцо, Боев закурил и тихонечко, чтобы не споткнуться, зашагал по узкому, уложенному каменными плитами тротуару. Куда он шел, и сам не знал. Просто ему нравилась эта тихая ночь, без выстрелов и даже без зарева на горизонте. Мокрый снег безмятежно хлюпал под подошвами сапог.

Совсем мирное село, только собаки почему-то не лают… А может, тут у немцев и нет этих собак? И вечерние петухи не кричат. Все живое затаилось.

Но вот он явственно услышал песню. Пели медленно, протяжно, в два голоса. И, кажется, по-русски, хотя слов Боев не улавливал. Пели женские голоса.

Капитан прибавил шагу, и слова песни стали доходить до него. Это была какая-то странная, очевидно старинная, песня: «Белые лебедушки по озеру плывут. Белые лебедушки по ровному плывут…»

Боев увидел желтые полосы огня, прыгающие вдоль стены, и в этих полосах фигурки девушек, сидевших на бревнах.

Песня внезапно оборвалась.

— Ой, девочки, кто-то идет…

— Не бойтесь, это я, — отозвался Боев.

— А кто вы такой?

— Свой, не бойтесь.

Боев подошел ближе. В отблеске огня полевой кухни перед ним были три девушки в шинелях и зимних шапках.

— Помешал я вам, — сказал Боев.

— Помешали, — подтвердила девушка, что сидела в середине.

— А если я с вами посижу, что будет?

— Да ничего не будет, сидите, — снова сказала та же.

Он присел на бревна, сваленные у стены не то дома, не то сарая. Девушка, что оказалась рядом с ним, встала, взяла из кладки мелко нарубленные полешки и бросила их в огонь.

— Мы пойдем, Галя, отдохнем, — сказала другая, сидевшая с противоположного края. — Потом тебя сменим.

— Идите, мне теперь не скучно будет с товарищем капитаном.

Две девушки фыркнули и ушли. Осталась та, которую звали Галя. Молча начала ворошить немецким штыком угли в печурке.

— Щи или каша? — полюбопытствовал Боев.

— Приходите попробовать наших щей.

— Ну что ж, и приду.

— Приходите. Вкусные — с мылом, с синькой.

Боев понял ее не сразу.

— Да мы, товарищ капитан, белье стираем. Это не кухня, а бак с бельем, — спокойно пояснила девушка.

— Банно-прачечный отряд?

— Отряд впереди, а нас здесь всего семь девушек, два шофера да старшина Горобец.

— Пели вы хорошо, — сказал Боев.

— Где там хорошо! Разучились. По привычке только поем. Землячки мы.

— Откуда?

— Вологодские. Из Кириллова.

— Кирилло-Белозерский монастырь?

— А вы откуда знаете?

— Знаю. Кружевницы, значит?

— Раз вологодские, так уж и кружевницы?!

— Песня ваша старинная, вроде узора.

— И верно, кружевницы мы, — просто сказала девушка, — и Наташа, и Надя, и я. Так вместе и на фронт пошли. От самой Калининщины с войсками.

— Не жалеете, что попали в прачки?

— Я здесь недавно. Нас сюда направили помогать. Только вот руки от воды пухнут, как будем коклюшки держать, не знаю. Да отойдут, я думаю.

— А вы бы попросились в телефонистки или обратно в санбат.

— А стирать кто будет? — строго спросила Галя. — Кто вам стирать будет?

— Я себе сам стираю.

— А раненым? — не сдавалась она, почему-то даже обидевшись.

Боев вынул пачку папирос, закурил.

Сидели молча. Огонь разгорался сильнее. Можно было лучше рассмотреть девушку. Она широколицая, с правильными чертами лица и большими глазами. Из-под шапки выбивались подстриженные русые волосы. Говорила несколько нараспев, забавно окая:

— Хорошо ночью, тихо, вроде и войны нет.

— Война впереди, на Одере, — сказал Боев, удивившись про себя одинаковости их мыслей.

— А здесь тихо, как у нас в Кириллове зимой, — продолжала Галя. — Только снега тут настоящего нет. И морозы не те, хоть и холодно.

— Можно я к вам завтра опять в гости приду? — спросил Боев.

— Надо у девочек спросить. И у старшины Горобца тоже.

— Строго вас держит старшина?

— А чего нас держать, мы свое дело и без него знаем.

— Ну, тогда приду.

— Как девочки.

— Ну вот, вы и девочек боитесь.

— Не боюсь я их. Что мне бояться? Девочки у нас дружные, хорошие.

— Значит, завтра приду, — повторил Боев, вставая. — Но мы так и не познакомились. Я капитан Боев. А вы?

— Зачем вам?

— Просто чтобы знать, к кому идти в гости.

— Ну, Галя я, Галя Васильева.

— До свиданья, Галя.

Девушка промолчала. Она снова возилась у печки, вороша головешки немецким штыком.

Утро сумрачное. Чуть виднеются зимние скелеты лиственного леса. Бронетранспортеры — в тесной колонне, один за другим. Через небольшой интервал — танки, вытянувшие длинные пушечные стволы. Девять танков…

Штурмбанфюрер Клейн надел кожаные перчатки и размеренным шагом подошел к переднему бронетранспортеру. У крыла бронетранспортера притулился длинный солдат без головного убора. Рыжие, давно не стриженные волосы обсыпаны снегом.

— Этот? — спросил Клейн.

— Так точно, — ответил плотный фельдфебель в танковом шлеме и черном комбинезоне, сделав шаг вперед.

— Фамилия?

— Густав Шиллер, — тихо ответил рыжий солдат.

— Фамилия знаменитая, — усмехнулся штурмбанфюрер. И сразу очень громко, так, чтобы слышали все — и те, что находились у бронетранспортера, и те, что стояли поодаль, едва виднеясь в утренней мгле, — металлическим голосом произнес: — Оставить товарищей, изменить родине, фюреру, чтобы спасти свою шкуру, как ты мог это сделать, рыжая свинья? Или тебе лучше болтаться на осине с петлей на шее, чем служить в боевом строю? Или ты рассчитывал, что они не пошлют тебя в Сибирь? Отвечай!

Рыжий солдат молчал. В белесых ресницах блестели снежинки.

— Ты откуда родом? Только не врать, мы проверим!

— Из Померании, — тихо ответил солдат.

— Город?

— Деревня Химмельпфорт, — еще тише сказал солдат.

Эсэсовец снял перчатки, отстегнул планшет, достал карту.

— Химмельпфорт в двух километрах отсюда, — услужливо подсказал фельдфебель. — Это та самая деревня, куда мы в разведку ходили.

— Ах вот оно что! — Эсэсовец мельком взглянул на карту и снова сложил ее. — Домой захотелось? Кто у тебя в Химмельпфорте?

— Жена и сын.

— У честной немецкой крестьянки, которую сейчас мучают и терзают русские, муж — выродок и трус!.. Ты дошел до деревни?

— Нет, мы его задержали на опушке у дороги, — снова вмешался фельдфебель.

— Где оружие?

Солдат молчал.

— И оружие бросил, мерзавец?

Эсэсовец неторопливо отстегнул свою кобуру, вынул парабеллум и, не целясь, всадил в солдата пять пуль — от левого предплечья до правого бедра. Тот упал без крика, уткнувшись лицом в снег.

— Вот так, — удовлетворенно сказал штурмбанфюрер Клейн и очень громко скомандовал: — По машинам!

Возле эсэсовца остались только офицеры и фельдфебель.

— Ну, что вы обнаружили в деревне? — спросил Клейн фельдфебеля, вытерев кожаной перчаткой замоченный снегом парабеллум, и спрятал его в кобуру.

— Деревня занята русскими. Несколько орудий, крытые машины.

— Прорваться через деревню можно?

— Я думаю, что это большой риск, — заметил молчавший до этого майор.

— На войне все риск, — веско отрезал эсэсовец и снова вытащил из планшета карту. Видно, ему нравилась эта процедура: доставать карту, разворачивать ее, находить нужные пункты и затем с важным видом отдавать приказ четким, хорошо поставленным голосом.

По существу, Фридрих Клейн впервые отдавал боевые приказы, хотя солдатами командовал не впервые и приказы тоже отдавал. Но то были другие солдаты и другие приказы. Он служил в карательных частях и знал эту службу неплохо. Там, на экзекуциях, и обрел он этот металл в голосе и умение не только коротко, а и образно (так, по крайней мере, казалось ему самому) формулировать задачу. Умел Клейн и другое — небольшими силами подавить волю большой массы людей. И гордился этим умением. Если нужно, он смог бы — Клейн нисколько в том не сомневался — с помощью десятка хороших автоматчиков за полчаса ликвидировать всю эту кичливую толпу в танкистских шлемах, считавшую себя бывалыми фронтовиками, прошедшими огонь, воду и медные трубы. Ликвидировать вот так же, как ликвидировал сейчас этого рыжего негодяя.