Танкисты(Повесть)

С октября в сражении у самой Москвы его армия была в составе воссозданного Западного фронта — этот фронт теперь возглавлял тоже его старый товарищ по Белорусскому округу генерал Георгий Жуков.

Западный фронт, который германские генералы после Вяземского окружения перечеркнули на своих оперативных картах, снова уверовав в то, что колеса и колесики плана «Барбаросса» наконец закрутились без помех и осечек и снова схемы, инструкции, приказы будут выполняться в строго установленные и точно предписанные сроки, во столько-то часов ноль-ноль минут, — этот зачеркнутый, стертый с немецких карт и схем фронт новый его командующий и командующие армиями, солдаты, командиры, политработники не только возродили, но этот фронт оказал вдруг такое сопротивление, какого еще не испытывала германская машина войны с того памятного летнего дня, когда она с грохотом и треском перевалила через советскую границу.

В декабре фронт, возглавляемый Жуковым, как сжатая пружина, разжался и отбросил от столицы помятую и искореженную машину — и колеса и колесики ее соскочили со своих осей.

Закалившаяся в этих невиданных по упорству оборонительных боях армия участвовала в контрнаступлении. Именно тогда — уже не только из сводок информбюро, но и из репортажей военных корреспондентов и очерков писателей — звучная фамилия командующего армией генерала Рокоссовского перешла в народную молву.

И потому именно, что генерал Шубников в предстоящем наступлении должен выполнять приказания человека, имя которого стало легендой, человека, которого он знал и глубоко уважал еще в пору своей военной молодости, он ощутил какое-то особое чувство. Он стоял, держа руки по швам, и ожидал этих приказаний.

— Ну и как ваши танки, товарищ Шувалов, — командующий снова улыбнулся, и брови его крутыми дужками поползли вверх, — много шуму наделали?

— Конечно, танки шли своим ходом, но только ночью. Сразу же маскировались в лесу. Обратные эшелоны мы загрузили, согласно указаниям, деревянными макетами танков в брезентовых чехлах. Они ушли со станции днем.

— Я знаю. Мне доложили, что корпус рассредоточился скрытно. Я не поверил (брови Рокоссовского снова подпрыгнули вверх), послал воздушную разведку, но она ничего не обнаружила. Однако свой маскарад продолжайте. Это не помешает.

Командующему, прошедшему здесь, в Белоруссии, в двадцатые и тридцатые годы полевую академию, тоже было приятно смотреть на человека, который, как и он десять лет назад, командует теперь корпусом. И предстоящее наступление, которое должно сокрушить центральную — самую сильную и самую грозную с начала войны — германскую группировку, это наступление казалось ему поистине символичным.

Именно здесь, на этих дорогах, грейдерах, проселках и в этих лесах, развертывались самые трагические события первых дней войны. И гитлеровским генералам именно в ту пору казалось, что наконец с фатальной закономерностью воплощаются на практике теоретические предначертания стратегов германской нации и воля фюрера, в которую они окончательно уверовали в те дни и ночи.

Теперь же в обстановке полной внезапности двумя равными по мощности ударами — пусть ломают себе голову наследники Мольтке и Шлиффена — должна быть и будет (командующий верил в это твердо) сокрушена немецкая оборона и зажаты в клещи, разорваны в клочья и загнаны в кипящие котлы немецкие танковые и пехотные дивизии группы армий «Центр», той самой прославленной германскими летописцами войны группы армий «Центр», которая летом первого военного года торжествовала победу. И пусть это будет в тот же месяц — ведь через десять дней третья годовщина войны! Пусть это будет там, где тридцать шесть месяцев назад происходили события, оставившие тяжкий след в сердце каждого кадрового военного.

Рокоссовский еще раз внимательно посмотрел на Шубникова и после паузы, сделавшись вдруг очень серьезным, добавил:

— Места здесь нам с вами знакомые. Но район южнее Паричей, где вы пойдете, не простой, много заболоченных участков, рек и речек. Здесь придется потрудиться.

Командующий говорил размеренно, тщательно выговаривая каждое слово, с едва уловимым польским акцентом.

Подошел дежурный офицер и сказал командующему, что его просит к телефону маршал Жуков.

Рокоссовский встал и направился к телефону. Минуты через две он вернулся, молча застегнул свое кожаное пальто, надел фуражку с золотым ремешком и пожал каждому, кто был в комнате, руку. А потом, уже в дверях, сказал всем:

— Желаю успеха.

Шубников проводил командующего до машины. Тот сел рядом с шофером и, обращаясь к адъютанту, сказал:

— Поедем к Панову.

Три «виллиса» и бронетранспортер скрылись в темноте. Шубников снял фуражку, вытер свой лысеющий лоб.

— Сколько у него таких хозяйств, а к нам заехал.

— Он сказал, что по пути, — ответил начальник политотдела Кузьмин.

— По пути не по пути, а заехал. Фронт — это же махина!

Майор Вагнер порезался, и это его разозлило. Он давно не брился сам — каждое утро, как прибыл сюда, в группу армий «Центр», заходил в казино к парикмахеру. А сегодня пришлось бриться в туалете рядом со служебным кабинетом — бритва, тюбик крема и лезвия у него на всякий случай всегда лежали в портфеле в металлическом несессере. Царапина кровоточила, и Вагнер, усевшись за стол, прикладывал к подбородку чистый белый платок и одновременно собирал листки с текстом, отпечатанным на машинке. Наконец он аккуратно сложил листки, зажал рычаг сшивателя и вложил их в картонную папку.

Он работал всю ночь — потому и брился в туалете — и только к утру наконец понял, что все стало на свои места, можно идти к генералу с обоснованным и точным докладом. Да, с обоснованным. А, признаться, ночью он испытывал неприятные минуты: не все складывалось, не все сходилось. В разведсводках, показаниях пленных, наблюдениях с переднего края, радиограммах зафронтовой агентуры было столько путаницы, противоречий, а иногда — откровенного, черт возьми, скудоумия. Но майор Вагнер применил свою старую методу: прежде всего думать за противника и не считать, как некоторые его учителя, русских дураками, военными профанами и недоучками. Он хорошо помнил, работая в штабе Манштейна на Дону и позже — на Курской дуге: этот вот прусский подход к противнику, как к идиоту, который обязательно совершит какую-нибудь нелепость, — этот подход приносил потом неисчислимые беды. Вагнер был худородный офицерик, его отец и дед не служили в штабах кайзера — они скромно месили тесто в Цвикау. И он тоже, до того как его призвали в армию, работал в кондитерской отца. Но после прихода Гитлера Вагнер окончил офицерскую школу, сразу же проявил способности к штабной работе — и это заметило начальство. Позже, работая в военной разведке, он чувствовал косые взгляды этих родовитых «фонов» с полковничьими и генеральскими погонами, но он уже знал себе цену и уверенно, не тушуясь перед «кадыками», докладывал свои прогнозы о предполагаемых действиях противника.

Сегодня он после этой бессонной ночи спокойно и точно доложит разведобстановку.

Он знал, что фюрер, ставка и генштаб сухопутных войск дали ориентировочный, строго секретный прогноз. Генерал, который вместе с ним прибыл для уточнения разведданных в группу армий «Центр», ознакомил с этим прогнозом Вагнера и поручил ему дать свои соображения и уточнения. Это было особенно важно потому, что командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Буш слал в генштаб довольно тревожные телеграммы.

Но генштаб полагал, что русские, пытавшиеся зимой и весной пробиться в глубь Белоруссии, исчерпали свои наступательные потенции и остановились надолго. Генштабу было известно, что русское командование уже в мае приказало войскам перейти к обороне. Сейчас они проводят наступательные операции на Ленинградском фронте и в Карелии. Где они будут наступать летом? Генштаб называл два района — Украина и Прибалтика. Быть может — Румыния.

Генерал-фельдмаршал Модель — командующий группой армий «Северная Украина», весьма крупный военный авторитет, — был уверен, что русские будут наступать против его участка фронта: ведь именно там они сосредоточили свои основные ударные силы — четыре танковые армии.