Страница 12 из 49
Полковник Пантелеев — сухонький и уже в летах — прервал тягостное молчание:
— Товарищ генерал, разрешите задать вопрос?
— В чем дело? — Шубников повернул свою толстую шею.
— Это ваше собственное решение?
Шубников нахмурился:
— Какое это имеет отношение к делу?
— Скажи им, Николай Егорыч, — произнес молчавший до сих пор начальник политотдела полковник Кузьмин. — Скажи им, не томи. Пусть люди знают.
— Это решение представителя Ставки.
Все облегченно вздохнули — так, по крайней мере, показалось Шубникову. Им, видимо, не больно-то хотелось выполнять такой приказ командира корпуса. Хотя, разумеется, они бы выполнили: люди военные.
Шубников еще раз оглядел всех: крупного Куценко, маленького, видно, изрядно замерзшего Пантелеева, раненного в голову, совсем молодого майора Ковалева — командира танковой бригады, очкастого, профессорского вида (а он и был профессор) Векслера, гладкого и чистого Бородина (где он здесь моется, черт его дери!). Выходит, все они были готовы к худшему. Не могли же эти повоевавшие уже командиры не понимать, что с ними стало бы завтра, ну, послезавтра.
— Задача ясна? — уже мягче спросил Шубников.
Командиры свернули карты и молча стали расходиться.
— Постой, Семен Захарыч, — окликнул он Куценко, — дело есть.
— Я понял вас, Николай Егорыч.
— Что ты понял?
— Моя дорога ясная — на Кузьмичи, на прорыв.
— Почему твоя? Разве только у тебя остались танки?
— Моя. Я первый вышел на Боковку, да и танков у меня побольше, чем у других.
— Ну ладно, что нам друг перед другом темнить. Будешь командиром танковой группы. Пойдешь по дороге и сорвешь заслон…
— Понятно… Отвлекающий удар…
Шубников обнял его.
— Ты все понимаешь, танкист. Ну, будь здоров. Хороший ты командир!
— Хочу спросить тебя, Николай Егорыч. — Куценко впервые назвал генерала на «ты».
— Спрашивай, Семен Захарыч.
— Как думаешь, мы хорошо воевали?
— Думаю, что хорошо. Во всяком случае, ты воевал, как надо.
— А что же произошло? Почему так все вышло?
— Ты старый вояка, Семен, и не мог не заметить, что немцы здесь свеженькие, с колес.
— Да, я это заметил, и даже сам тебе докладывал об этом, когда взяли в Боковке два состава с имуществом.
— И куда они шли, эти составы?
— Я не генштаб, не знаю. Но думаю, туда шли, на юг.
— И я так думаю, Семен.
— Значит, мы не зря тут шуровали?
Генерал опять обнял Куценко и произнес совсем тихо:
— Нам еще спасибо скажут.
— Положим, там, на юге, о нас не знают, не ведают.
— Разве это важно, Семен, знают, не знают. Для дела воюем.
— Для дела, Николай Егорыч. Благодарю тебя за добрые слова. Ты у меня с души камень снял.
Куценко повернулся и, не оборачиваясь, пошел, почти побежал в сторону рощи, где угрюмо урчали танковые моторы и блестели огоньки костров.
Когда комбриг скрылся за елками, к Шубникову подошел Середа:
— Все танки передаются Куценко?
— Все.
— Подготовить письменный приказ?
— Не надо. Бородин устно передаст по бригадам.
— Может быть, следует зафиксировать это решение? Ведь пробиться через Кузьмичи практически невозможно.
Генерал начал злиться:
— Может быть, вы хотите возглавить танковую группу вместо Куценко?
— Если прикажете…
— Не прикажу, — спокойно сказал Шубников, — выполняйте свои обязанности.
Он повернулся к Середе спиной, забравшись на сиденье «виллиса», и развернул карту.
К машине подошел замполит Кузьмин, протянул Шубникову голубенький листок тонкой бумаги.
— Ты видел это? Тут про тебя.
— Нет, комиссар, не видел. — Генерал взял листок в руки, стал читать.
Под эпиграфом «Штык в землю» шел короткий текст, напечатанный довольно небрежно, с ошибками: вместо «у» какой-то странный знак, «й» вообще пропущено, вместо мягких — твердые знаки. Но суть была ясна: листовка адресовалась «доблестным танкистам» окруженного мехкорпуса и призывала немедленно сдаваться в плен, который даст «хлеб, тепло и освобождение от произвола комиссаров и тупиц-командиров». Хотя «честным офицерам» тоже были обещаны разные блага, а в самом конце сообщалось: «Генерал Шубников, который завел вас в этот мешок, давно бросил вас и улетел на самолете в Москву».
Шубников скомкал листовку, бросил на снег.
— Надо бы сохранить на память, — улыбаясь всем своим широким лицом, сказал Кузьмин и поднял листовку. — Отличается от прошлогодних: тон иной, и обращение персональное — специально для нас напечатали. Фирма не жалеет затрат. Видно, мы их тут действительно напугали.
— Да, видно, так, Иван.
— Верховный Главнокомандующий вызывает, — сказал Поливанов и протянул через стол трубку представителю Ставки.
Генерал армии без вступлений (видимо, так уж было заведено) доложил обстановку.
Трубка молчала.
Выдержав минутную паузу, он сказал:
— Я закончил.
В трубке раздался легкий кашель, а затем вопрос:
— Ваше решение?
— Уничтожить матчасть, выводить людей.
Опять пауза и новый вопрос:
— Всю матчасть?
— Да, всю.
— А если драться?
— Драться бесполезно. Люди будут потеряны. Корпус как боевая единица перестанет существовать.
— Вы уже отдали приказ?
— Да, отдал.
Опять пауза.
— Что делать с Шубниковым?
— Я полагаю, поручить ему заново сформировать корпус, передислоцировав штабы и людей в район Воронежа.
— В награду за то, что попал в окружение и потерял технику? — В трубке послышалось глухое покашливание.
— Шубников выполнил приказ. Окружение не его вина.
— Окружение есть окружение…
После длительной паузы в трубке раздался щелчок, а за ним голос, уже более спокойный, ровный:
— Вы уверены, что Манштейн с вашего направления новых дивизий не получит?
— В ближайшие три месяца не получит. В этом уверен. В тех, что окружали Шубникова, осталось теперь полштата танков и в лучшем случае треть штатной мотопехоты. Их выведут на пополнение.
— Вы полагаете, что немцы приняли прорыв корпуса за начало крупной операции?
— Да, это так. В ином случае они бы не бросили резервы, предназначавшиеся Манштейну.
— Изменения в подготовке «Сатурна» вам, надеюсь, известны?
— Я в курсе дела.
Снова пауза, а затем очень тихо:
— Когда выйдет Шубников, вы мне позвоните. Если выйдет, конечно.
И трубка затихла. На этот раз совсем. Генерал армии подержал ее у уха еще несколько секунд, затем осторожно положил на рычаг аппарата.
Мысленно генерал армии всегда называл Сталина тем псевдонимом, который был принят для шифровок: то Васильевым, то Ивановым. И не потому, что не понимал, что значит имя Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас он подумал: «„Уран“, „Сатурн“ — уже не немцы, а мы держим в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых названиях».
Операция по окружению сталинградской группировки генерала Паулюса закончилась успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая, с не менее серьезными целями — «Сатурн», или, как недавно ее переименовал Генштаб, несколько сузив цель, «Малый Сатурн». Она должна сокрушить весь германский фронт на юге.
Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто не мог поручиться, что именно сейчас происходит у Днепра, у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный август под Ельней и доклад Ставке о первом — первом в Европе! — отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были городок и деревни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, когда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в подмосковные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил этого полностью — пусть пройдет время, историки возьмут старые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все, как было. Но одно ясно — победу одержали дивизии, вооруженные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего отступления. И обученных бойцов, кадровых командиров в них насчитывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряжение народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием собственной силы.