Страница 9 из 12
- Этого не может быть. Не верю! Все сошли с ума. Все! Он сказал да, и она тоже!
- Сеньора Айме…
- Ана! – удивилась Айме. – Как ты прошла сюда? Откуда?
- Я не входила, сеньора, а ждала здесь вашего распоряжения. Когда я услышала, что с вами пришел сеньор Ренато, то спряталась. Вы ведь велели ни с кем не говорить, а только с тем, с кем приказали разговаривать. Не помните, сеньора?
- Мне нечего тебе сказать! Уходи!
- И куда же сеньора? Сеньор запер дверь на ключ.
- Тогда почему меня заперли здесь, как дикого зверя?
- Сеньор не доверчив, сеньора Айме, очень недоверчив. Видели бы его взгляд. На вашем месте я вела бы себя предельно осторожно, потому что сеньору Ренато похоже сказали…
- Не просто сказали, Ана. Я отправила тебя с проклятым письмом, которое у тебя отняли, и разумеется, его украл Баутиста. Чтобы купить прощение, он его отдал. И надо же так случиться, что ты потеряла письмо. Ты, дура проклятая! Бестолковая негритянка!
- А вы зачем это сделали? Если я бестолковая негритянка, зачем же дали его мне?
- Потому что превратилась в такую же дуру и отчаялась, попала в ловушку, и меня как назло все преследовали. Ана, ты снова должна мне помочь!
- Я, ай, нет, хозяйка! Если Баутиста отдал письмо ради прощения, если хозяин Ренато узнает… Ай, моя госпожа! Я не хочу снова впутываться в историю. У Баутисты руки длинные, и если он снова начнет приказывать…
- Я влеплю тебе пощечину, если не поможешь! – заверила Айме в нетерпении от возражений служанки. И сменив тон, предложила: – Я дам тебе столько, сколько хочешь, но прямо сейчас нужно выбраться отсюда.
- Как?
- Через окно туалетной комнаты. Ты попадешь в маленький дворик, где никого не бывает, и там посмотришь Хуана, который где-то неподалеку.
- А если встречу сеньора Ренато?
- Не важно. Он не знает, что ты была здесь. Это меня он не хочет видеть. Найди Хуана и скажи, чтобы подошел к маленькому окну, из которого ты вылезешь. Скажи, я жду, пусть немедленно придет, и не доводит меня до отчаяния, не сводит с ума, потому что очень дорого заплатит. Даже жизнью! Найди Хуана и сообщи ему. Сообщи!
Презрительно склонившись, Хуан пробегал взглядом из угла в угол, от крыши до пола запущенную комнату с навесом, где они столкнулись с Моникой. Это пристройка конюшни, с кучей мешков корма, стогов сена, старых упряжей, ящиков с пустыми бочками, один из которых служил столом, где стояли бутылка водки и какие-то стаканы из грубого стекла. Хуан воспользовался одним и глотнул жгучего спиртного.
- Не пейте больше, Хуан. Умоляю вас!
- У вас навязчивое желание напрасно умолять. Вы еще не поняли, что не принимаются во внимание ни просьбы, ни мольбы? Что все бесполезно?
Он замолчал, неторопливо вглядываясь, словно видел ее впервые, возможно, удивленный ее худобой, тяжелым дыханием, фиолетовыми кругами под глазами, которые делали выразительней и драматичней затаенный взгляд ясных глаз, а возможно, удивился ее красоте, подобной бледному и пылающему цветку или горящей свече, белым, изящным, как лилии, скрещенным на груди рукам, будто для молитвы или смерти.
- Хуан, вы уедете, правда? – с болью спросила Моника. – Вы пришли за лошадью, чтобы уехать?
- И почему это я уеду? – возразил Хуан спокойно, почти нахально: – Разве вы не слышали Ренато? Что никто не выйдет живым, если попытается сбежать из Кампо Реаль раньше, чем женитьба смоет оскорбление? Ренато хочет исправить мою ошибку, чтобы я вернул и восстановил запятнанную честь де Мольнар. Забавно, не так ли? Молодой Д'Отремон требует, чтобы я сделался кабальеро и дал вам свою фамилию. Свою фамилию! Как же забавно, Святая Моника! Полагаю, вы дадите мне свою. В таком случае вы назовете меня Хуан де Мольнар, Хуан де Мольнар! И я унаследую от вас пожелтевшие бумаги и небольшой развалившийся дом, – он засмеялся с горькой усмешкой и продолжил: – Ренато приказывает и следует его слушаться. Он Господь Бог, который взирает сверху, появившийся в жизни у раздетого, голодного мальчика без имени и фамилии, и говорит: «Не лги, не укради, не убей». Хотя если не убивать, можно умереть самому. Ну ладно, доставим удовольствие Ренато. Почему вы теперь так пугаетесь, когда уже согласились?
- Хуан, неужели вы не понимаете? – возражала Моника, задыхаясь от боли.
- Конечно же понимаю! Самое главное, что Ренато Д'Отремон не страдает, потому что ни о чем не подозревает, что может оскорбить или унизить. Он выше всех. Разве я не говорил об этом? – и взорвался внезапным гневом: – Но он не выше всех! Он ниже любой грязи, человек, как и все остальные. Хуже, гораздо хуже, гораздо смешнее, потому что стоял у алтаря со потаскухой. О, ну конечно же, так нельзя говорить. История теперь совсем иная. Она стояла у алтаря чистой и непорочной, а вы, Святая Моника, бегали на пляж, встречая «Люцифер». Ждали меня обнаженной и горящей на прохладном песке, чтобы кинуться на шею, задушить поцелуями, напоить своим дыханием и лаской. Вы пережидали шторм в моих объятиях, прыгали по темным скалам, чтобы попрощаться со мной, когда я уносил в руках запах ваших волос с жаждой вернуться и схватить за горло, как колючку. Вы любовница Хуана Дьявола, Святая Моника, – он снова жестоко засмеялся и грубо завершил: – А теперь не нужно брать слов назад. Я спросил, а вы согласились. Да!
Только ослепший от отчаяния человек мог так жестоко говорить с бледной задыхающейся женщиной. Она напоминала соломинку, которую вертел неистовый шторм; но она вскинула голову, устремив на него взор, словно держась за крест выбранного ею мученичества, распиная себя, и призналась покорно и печально:
- Я согласилась, правда. А что мне оставалось? Как должна я ответить Ренато? Я сказала да, но вы…
- Я тоже согласился, это правда. Я хочу увидеть, до чего мы докатимся: вы в своем безумии, а Ренато в своем слабоумии. А эта проклятая сучка, циничная притворщица, придумавшая эту ложь, заслуживает, чтобы ее растоптали ногами, и тоже хочет увидеть, как далеко все зайдет. И пошла на все, даже лгать в лицо. Конечно же, это сделано великолепно. Она знала, что вы способны это выдержать, – и засомневавшись, с внезапным подозрением спросил: – А вы случаем не договорились обе?
- Что вы говорите, Хуан? С ума сошли? Как могла я…?
- Вы слишком хорошо вышли из положения! Все словно отрепетировано! Даже появление сеньоры Д'Отремон. С каким ужасом и отвращением она смотрела мне в лицо!
- Хуан, сжальтесь…
- Сжальтесь! Я знаю вас, счастливых, благородного происхождения, с голубой кровью, что значит это слово? Сжальтесь! Вы только и используете его. Я никому не сочувствую, потому что меня никогда не жалели.
- Ренато вам сочувствует. У него есть дружелюбие, доброта, желание вам помочь наперекор всему. Слышали бы вы, как он защищал вас, оправдывал, вспоминая вас в детстве, заявляя о готовности относиться к вам по-братски.
- Как к брату!
Хуан закусил губу и отвернулся. Несмотря на злобу и ярость, он не мог опровергнуть слова Моники. Он вспомнил, как ребенком Ренато принес все свои сбережения и готов был следовать за ним. Как Ренато нашел его в грязной таверне, в подземелье тюрьмы, подумал о его чистых глазах, верных руках, а также о последних словах Бертолоци, той правде, в которую верил наполовину. Он помнил изучающий взгляд Франсиско Д'Отремона, когда тот сжимал его руку, тряс, словно пытался проникнуть в его сердце и кровь, всмотреться в душу, понять, действительно ли его сын этот презренный мальчишка, приговоренный к виселице безумным желанием мести Бертолоци, которого Хуан иногда звал отцом. Прошлое, подобно горькой пене, дымкой отвращения пронеслось перед глазами, и воспоминание исчезло, как испуганный зверь, когда он грубо отмахнулся от него:
- О, хватит! Чего вы добиваетесь? Чего ждете от меня?
- Уезжайте, Хуан. На коленях вас умоляю. К чему все доводить до конца? К чему так упорно стремиться проливать кровь? Я совершенно уверена, что в вашей душе есть сострадание. Сжальтесь, ведь вы способны понять. Вы не зверь, а человек, Хуан, и как мужчина должны сделать это для бедной женщины, которая умоляет, просит. Уезжайте, Хуан! Скажите да!