Последний сеанс

– Почему нет? – вслух рассуждал Артем. – Может мне не нужно было заниматься бизнесом. Может все, что произошло со мной за эти семь лет, все это было к лучшему. Теперь, оказавшись на свободе, я найду настоящее призвание! Я всегда был творческим человеком! Может я и пью от этого – что не нашел призвание!

Артем полез в интернет, нашел курсы режиссеров, курсы сценаристов, заметался в растерянности – три года учиться! Три года! Нет, ему так долго нельзя… Выпил еще, а на утро забыл о новых планах.

– Ты стал много пить, сын, – заметил отец в аэропорту, куда Артем приехал его проводить, –занимаешься спортом?

Артем проклинал себя, что поддался на провинциальный страх отца опоздать на самолет. Он не хотел везти его так рано, но отец пригрозил, что в таком случае поедет сам – электричкой. Они выехали чуть ли не за пять часов до вылета и, как на зло, не встряли ни в одну пробку. Артем изнывал в кафе Шереметьево, потягивая сок и ожидая, когда объявят рейс Москва-Ереван.

Очередные мечты о новой жизни разбились на первом же занятии Артема по каратэ. Упорными тренировками он задумал приучить себя к совершенному владению тела и сознания. Тренер, пожилой и сильно усатый мужик в спортивных трусах, демонстрируя приемы на длинном дохлом подростке, в восьми случаях из десяти звучно пускал газы.

– В жопу карате, – весомо сказал Артем. – Мне нужно что-то исключительное и быстрое!

Очистительные, раскрывающие самосознание и новые способности практики йоги – вот что поможет ему разом покончить со всеми духовными несовершенствами. Артем представлял, как просыпается с восходом солнца где-нибудь в дышащих утренним паром Гималаях. Свободный и отрешенный, он поворачивает аскетическое лицо на Восток и усаживается в позу лотоса. Достигший духовного совершенства, он возвращается в Москву. Встречает Севу, с мудрой улыбкой наблюдает за его суетливостью и говорит ему только:

– Сева…

И Сева все понимает.

Потом он встречает вдруг ее и ощущает, что в его сердце нет больше ненависти, а только одна жалость. Жалость, к этой старой убогой жирной дуре. Он говорит ей:

– Ты…

И она тоже все понимает.

Но не было ни одного дня, когда бы Артем не пил. И ни одного утра, когда бы он не чувствовал похмелье. Какие уж тут практики:

– Ничтожество, ноль, слабак… Бутылки бы вынес – вот тебе и очистительная практика! – пояснил тот, что в голове.

– Давно хотел спросить тебя, норди… – отец проводил взглядом высокую брюнетку в шляпке. Ее легкий изящный чемоданчик скользил за ней, как диванная собачка. – Ты достаточно спишь с женщинами? Я знаю, ты много работаешь. Это похвально, но молодому человеку необходимо спать с женщинами, – закончил отец, поднял брови домиком и с шумом, не вынув ложку из чашки, отхлебнул сладкого чаю.

– Все дело в поганой квартире, – догадался Артем. Мне не освободиться, пока я живу здесь.

Эту квартиру купила ему она. Сделала ремонт и выбрала мебель тоже она. Артем решил продать квартиру, купить другую на свой вкус, чтобы на свой вкус в ней жить. С квартирой дела пошли немного лучше. Этой игрой он развлекался больше недели и даже меньше пил. Он позвонил в первое попавшееся среди рекламных объявлений агентство. Разговором с риэлторшей остался доволен. Голос у риэлторши был привлекательным, мягким и низким. При встрече оказалось, что сама она тоже – вполне себе. Звали ее немного странно – то ли Жанна, то ли Анфиса.

Задница у Жанны оказалась превосходной – большой, круглой, молочно-белой, очень гладкой. Перед дверью она обычно долго подбирала ключи от нужной квартиры из огромной тяжелой связки с желтыми бумажными ярлыками. Анфиса разворачивалась лицом к стене. Артем стягивал с Анфисы джинсы, как гармошку, вместе с трусами, одним движением вниз, до упора в меховую опушку ботинок, и, вдохновляясь лишь молочно-белой мякотью задницы, старательно сопел. Потом они недолго ходили по пустой квартире, мерили шагами метры, задирали головы, рассматривая потолки, стучали по стенам и расходились у подъезда, повернувшись друг к другу спинами. Так было раза четыре. Может и пять. Потом Жанна звонила ему – утром и вечером, но Артем не взял трубку. Она позвонила с незнакомого номера, и он ответил, что уже нашел квартиру.

Отец обнял Артема на прощание:

– Я всегда говорю матери: нам было тяжело оплачивать его проживание в Москве и учебу в течение пяти лет, но он оправдал все наши вложения. Мы гордимся тобой, норди!

Артем едва выдержал три дня, что отец был с ним в Москве. Он считал часы и минуты до его отлета. Казалось, он не мог дышать рядом с отцом. С трудом выносил их медленные прогулки по Москве, длинные вечерние рассказы о родственниках – обо всех Артемовых дядьях, братьях, троюродных, четвероюродных, которых Артем и не помнил уже. Он думал, что приехав из аэропорта один, с облечением вздохнет.

Артем вернулся, поставил машину на парковку, вошел в пустую свою квартиру, по которой еще утром ходил отец, собирая вещи в чемодан. И никакого облегчения не почувствовал. Наоборот, сел и разрыдался. Рыдал долго. Ползал по большой кровати, бил безвольными кулаками подушки, зарывался с головой под одеяло.

Он не понимал, в чем дело. Не понимал, почему ничего из того, что он запланировал, не работает. Почему ему не в кайф его свобода. Почему ему ничего не в кайф. И ничто так долго не занимало его мысли, как бешеная злость на нее. Но и ее уже нет. Совсем нет. Он жил, как хотел. С ней или без нее. Но как хотел. Он совершенствовался, он не ленился, он ходил на мастер-классы, занимался спортом и правильно питался. Почему ему так плохо? Почему единственное его чувство – животная злость на нее? Он не понимал.

Когда-то на одном тренинге Артему посоветовали завести коробку с материальными свидетельствами своих успехов. Коробку было велено регулярно доставать, просматривать эти самые успехи и хвалить себя. Чем полнее коробочка, тем выше самооценка и вера в себя. Артем нагнулся, вытянул из-под кровати коробку, на которой несколько лет назад беззастенчиво вывел маркером: «Мои успехи». Под успехами он подразумевал тогда диплом об образовании, диплом о втором высшем образовании, грамоты и сертификаты об окончании курсов, тренингов и мастер-классов.

– Я балдею от тебя! Вот это ничтожество! – обрадовался находке тот, другой, что в голове. И Артем был совершенно согласен с ним на этот раз. Он хотел было вывалить все эти фантики прямо с балкона, но потом сбегал за бутылкой, махнул стакан:

– Я – Ничтожество. Верно!

Взял клей, взял первый сверху сертификат, пукнул из тюбика на бумагу:

– На вечную память! – и приложил к стене ванной.

К ночи, регулярно присасываясь к бутылке, он принципиально криво и неряшливо обклеил мятыми достижениями шоколадный итальянский кафель своего стильного санузла.

Это было в начале октября. К ноябрю Артем определил свое состояние, как счастливое дегенератство. Пил, не совестясь. Дул косяки. Смотрел только порнуху. По утрам иногда онанировал, но чаще нет – мерзкий голос мешал сосредоточиться. Беззвучно горланил:

– Мечтал о свободе, великолепный мальчик мой! Ну-ну, клево ты ей распорядился! Смотри, я тебе какое кино какое покажу. Называется «Следуй мечте!». Глянь сюда: сидит пьяный олух, два дня не мывшись, на кухне в грязных трусах – онанирует и бухает, как свинья. Молодой топ-менеджер крупного холдинга не видит перспектив для профессионального роста в России! Ха-ха-ха… Профессионального роста – трах с доставкой в кабинет. Вместо ланча – ага, начальница на диете… – но тут до гипоталамуса доходила новая порция алкогольного блаженства и голос затыкался, пропищав сладко на прощание: Ага, ничтожество…

– Чтоб она сдохла, чтоб ее покалечили, чтоб ее за решетку упрятали, – метался по квартире Артем, не зная, куда спрятаться от страшных картинок прошлого – несправедливо ведь, мать ее… Ему плохо, очень плохо. А ей? – Как всегда. А может даже лучше. Немыслимо! Невозможно! Она испоганила ему жизнь. Выпотрошила его. Уничтожила. И она за это не ответит? Неужели она сейчас может где-то смеяться? С удовольствием есть? С кем-то трахаться – ну, конечно, с таким же щенком, как он был когда-то. Ему-то сейчас – почти тридцатник, староват уже для нее, старой суки.