Радости Рая

И эта небесно вкусная вода, посланная от Вершителя Мира, никогда не кончается на острове Блаженных. Потому что никогда не кончаются стада облаков у рогатых вершин острова, окруженных темными толпами леса. Тучи заботливо посылаются на ночную дойку Теми, Которые получили от Вершителя Мира задание спроектировать на земле не метафизический, но вполне реальный рай с физико-математическим обоснованием.

И возле одного из образцовых водохранилищ небесной воды, в естественных пещерах, задуманных проектировщиками при сотворении мира, в зеленой лощине меж сопредельных гор с сумасшедше перекошенными склонами, в чудном уголке острова, близком к стандарту райского уголка, были поселены взявшиеся откуда-то люди, мазавшиеся глиною в серебряном блеске.

Они с радостными восклицаниями доели мое бренное тело, также докушали убитого мною муфлона Берендея и в порыве неудержимого веселья пустились в пляс под барабаны – все вместе: мужчины, женщины и дети, все серебряные, все белозубые, а вместе со всеми танцевала моя Тосико, в которую совсем недавно я запустил с тылу аж четырехмиллионную армию квантородцев. Не удержавшись от соблазна, Тосико попробовала кусочек моего мясца, хотя ей было немного жалко меня. А причина этой жалости крылась в том, что из четырех миллионов атакующих нашелся-таки один молодецкий супермен, который первым въехал на своей торпеде в яйцо по имени Веста, хранимое у серебряной девчонки в таком труднодоступном для квантовых солдатиков месте. И мой солдатик Акимчик через расстояние в девять месяцев выбрался оттуда по тому же пути, которым входил, – и от него продолжили безумный марафон неисчислимые армии жаждущих земной жизни дальнейших квантовых волонтеров. Один из них вернулся на этот кусочек вселенской дороги – на остров La Gomera в архипелаге Канарских островов.

Глава 2

На то место, где меня съели, а потом во время сакрального танца разбросали по сторонам мои косточки, я вернулся бог весть каким по счету потомком моего сына от Серебряной Тосико. Значит, я вернулся к самому себе, которого убили кремниевым эолитом, ударив им по затылку, когда я спал на земле у костра по имени Александр. Уже тогда, за два шага до моего убиения, костер еле горел, догорал, таким он и запомнился; теперь же, по возвращении к Александру через жизнерадостную чехарду тысяч поколений, костер мерцал, взмаргивал красными угольями на том же месте, но на чудовищной глубине генетической памяти. Таким образом, воистину между мною и Александром ничего не было!

Я стоял в темных зарослях гигантских лавровых кустарников, возле гигантского древовидного одуванчика, имя которому было Родэй. Я смотрел в черную землю, оплетенную серыми мхами и зелеными лишайниками, и очень хотел найти собственный череп с большой круглой дырой на затылке – ведь меня убили, когда я спал вниз лицом, положив голову на скрещенные руки. Но мое желание после столь длинной чехарды поколений было настолько же романтично, насколько и неосуществимо. Из боковой туристической тропы, обозначенной поперечно выложенными на земле чурками, вышла навстречу мне девушка Алена, гид из туристического автобуса, на котором мы приехали к этому месту.

– Все уже в автобусе, ждут только вас. – Голос профессионально любезный, глаза, однако, не очень любезные.

– Я решил остаться, уезжайте без меня.

В этих глазах – изумрудных очах зеленого цвета – появилось мерцание растерянности, через шаг-другой вспыхивавшей искорками неудовольствия.

– Это нельзя, мне за вас отвечать. В стоимость билета входит страховка за ваше здоровье в случае внезапной смерти или рассечения.

– А я могу, Алена, дать вам письменную заявку, что по своей воле выхожу из турпрограммы. Хотите?

– А что будете тут делать? Ведь вы даже не знаете острова.

– Я очень хорошо знаю остров, Алена

– Но вы здесь первый раз.

– Я-то первый раз, но предки мои были отсюда.

– Что, прямо-таки с острова La Gomera?

– Прямо-таки отсюда. Мой дед или отец – кто-то из них бросил дом и переехал жить в Болгарию. А самые древние предки жили на этой вершине, в кратере, где собиралась дождевая вода.

– Ну а вы?

– Меня когда-то убили на этом самом месте. И даже съели, представьте, поджарили на костре и съели.

– Ладно… Времени уже нет шутить. Пишите скорее свою расписку.

– …Вот, пожалуйста.

– И все-таки в случае чего звоните на фирму. Или мне на мобильный. У вас ведь есть номер?

– Есть.

И я вскоре снова остался один, в соседстве с древовидным одуванчиком Родэем. Между ним и мною тоже ничего не было, вот поэтому я и оказался наедине с этим реликтом, который был деревцем с меня ростом, имел такие же длинные резные листья, как у простых луговых одуванчиков, а когда я по-хамски надорвал его листок – из древовидного реликта побежало такое же молочко, как у его выродившегося в траву лугового потомка.

Я вышел на туристическую трассу, окружающую весь остров в виде кошмарно измятого велосипедного колеса, лежащего ободом не горизонтально, а набекрень: начинаясь от Сан-Себастиано с восточной стороны, дорога карабкалась вверх до своей высшей точки Гараджонай на высоте 1487 метров и с этой высшей западной точки начинала косо заваливаться вниз, к северу, откуда, миновав городки Валлехермозо и Лас Розас, сползала к своей изначальной точке в Сан-Себастиано.

Итак, памятуя о том, что между мною и прошлым земного мира ничего не стоит, я направился по серпантину туристической трассы от Гараджонай по направлению к Лас Розас. Приблизившись к городку и увидев его сверху – эти симпатичные белые коробочки, накрытые красной черепицей, – я решил не следовать выкрутасам серпантинной дороги, а шагнул прямо за бордюр и, перелетев глубокую ямину ущелья, оказался как раз в зарослях зеленого тростника. Раздвигая его руками, я вышел на асфальтированном отрезке 12 января 2005 года к нарядному фисташковому дому с темно-зеленым балконом. В окружении фиговых пальм и дерев папайи, отягощенных тучными, блестящими, словно подлакированными, плодами очень приятного и аппетитного вида.

Решетчатая калитка в металлических воротах была чуть приоткрыта, видимо, здесь патриархально не стереглись посещений непрошеных гостей.

Я вошел во двор и направился по дорожке между кустами густо-кроваво-алых цветов к входу на бельэтаж. Но входить в дом не понадобилось, ибо на балконе, мимо которого я проходил, прямо над моей головою появился господин в светлых одеждах, черноволосо-напомаженный, с лысиной надо лбом, с черными закрученными усами по моде каких-то далеко оставшихся позади городских исторических закоулков.

Наклонившись через перила балкона, напомаженный человек внимательно смотрел на меня, и я снизу отметил, какой у него мясистый нос и как чисты широкие пещеры ноздрей – ничего там не кустилось и ничего оттуда не торчало.

– Волла! Если вы насчет домашнего пансионата, то этого здесь нет, – сказал господин с балкона. – Я не даю пансион и вообще к этому бизнесу отношения не имею. Идите дальше вниз, найдете офис «Луис де Сильва», там вам подскажут.

Вдруг словно пелена спала с глаз, я увидел, что передо мной один из прозорливцев – и мы разговаривали с ним на универсальном языке прозорливцев всего мира. С того места, на котором я прозрел, – что человек рожден на свет не просто для счастья, но для райского счастья, – я, двигаясь по жизни и встречая на пути подобных мне прозорливцев, легко узнавал их. Только они не все узнавали меня. И поэтому, чтобы долго не церемониться, я представился:

– Меня зовут Томазо Кастильянос. А вы, наверное, сеньор Рауль Пифагория?

– Си, это так… Но неужели вы сын… или даже внук того Томазо Кастильяноса?

– Соседа и приятеля вашего прадедушки Рауля Пифагория, – продолжил я на той же ноте. – Они оба так положили, чтобы старшие сыновья и внуки назывались только их именами.

– Но ваш отец… или дед – я уже точно не помню, сеньор Томазо Кастильянос бросил свою ферму и уехал в Болгарию, так ведь?