Страница 2 из 13
– Ну ты, это, лежи… Я чайник согрею. Ты голодная?
Она кивнула головой. Что с ней? Почему тело ее не слушается? Но она точно не парализована, в машине-то она двигалась. Значит, не так уж все и страшно.
– Олег, постой…
Он вернулся, посмотрел на нее, обхватив большим и указательным пальцами правой руки свой заросший подбородок.
– Да не спрашивай ты меня ни о чем, не знаю я! – наморщив лицо, сказал он. – Подобрал на обочине, минут сорок тому назад. Больше я ничего про тебя не знаю.
– Может, ты мне врача вызовешь?
– А что с тобой не так? Руки-ноги целы, ты, это, стресс пережила, вот тебя и забуратинило.
– Что-что?
– Ну, ты как буратино стала, не гнешься. Все пройдет.
– Я теперь, типа, в плену? – Она перешла на его язык. – Типа, да?
– Некогда мне с тобой! Вижу, что полы здесь мыть ты еще не скоро сможешь, а это значит, что мне теперь еще придется тебе картошку или яйца жарить, чтобы ты тут окончательно не окочурилась.
– У тебя сердца нет, – попробовала она взывать к его душе.
– Это у вас, у баб, сердца нет.
С этими словами он вышел из комнаты, и Зоя, лежа с закрытыми глазами, пыталась представить себе, чем хозяин этого убогого жилища занимается там, в большой комнате и на кухне.
Судя по звукам, он где-то лил воду, может, в доме нет воды, и он наливал из ведра, предположим, в миску или кастрюлю. Потом по дому поплыл запах жареных яиц. И в какой-то момент стало очень тихо. Зоя начала считать, потом сбилась со счета и на некоторое время уснула.
Открыла глаза – Олег теребил ее за плечо.
– Вот, – он протягивал ей стакан с молоком. – Правда, холодное, из холодильника, соседка дала в долг.
В мозгу сверкнула молния и осветила картинку: белая кухня, на плите кастрюлька с молоком, и звучит детский смех…
– Катя… – прошептали ее губы.
– Что, вспомнила, как тебя зовут? – Он принял из ее рук пустой стакан. Зоя вытерла губы ладонью и снова откинулась на мягкие подушки.
– У меня кольца были, – сказала она и тут же предположила: – Золотые.
– Дура, я не вор, поняла? Еще раз что-нибудь подобное скажешь – выставлю на улицу. Прямо под дождь. А ты и так больная вон какая, схватишь воспаление легких и останешься умирать где-нибудь в луже.
Перспектива безрадостная.
– Ладно, извини.
– Сейчас яйца принесу.
Она съела яичницу из двух яиц, слегка подгоревшую, но оттого показавшуюся очень вкусной. Попросила еще молока, выпила.
– Ты поспи, а я, того, тоже прилягу отдохнуть.
Зоя после ужина снова уснула.
– Ты вообще-то представляешь себе, сколько мы уже вбухали в твою балетную школу? Герман Иванович только и делает, что платит за твою учебу, твои наряды. А у нас тоже дети есть, между прочим, и их обучение стоит сама знаешь сколько. Лондон – как прорва, все сжирает.
Она хотела сказать им, что их мальчишки-близнецы там, в далеком Лондоне, наверняка тратят эти деньги на выпивку да девчонок. Она судит по тем видео и фотографиям, которые Егорка и Влад присылают ей на Фейсбук или электронную почту. Знают, шельмы, что она их не предаст, не выдаст. Они нормальные пацаны, добрые, да несерьезные.
Осиротев после смерти матери, Зоя переехала из своей квартиры к тете Ире, родной сестре мамы. Квартиру тетя Ира сразу же сдала квартирантам, а Зою поселила в маленькую комнатку рядом с комнатой своих сыновей-близнецов. Целый год Зоя привыкала и к тому, что осталась одна, без мамы, и к семье тети, с которой была слегка знакома, так как мама не очень-то роднилась с сестрой, и к квартире, где все было чужое и где она боялась до чего-либо дотронуться. Тетя Ирина и ее муж Герман Иванович относились к ней хорошо, заботились о ней, особенно же старались накормить как следует, но для нее важным было другое – занятия в частной балетной школе, где она к тому времени уже проучилась целый год. Занятия были дорогими, но Герман Иванович прямо на поминках, где собрались все их друзья и родственники, торжественно пообещал выучить «племяшку» в школе и постараться помочь ей при поступлении в «нормальный вуз».
Зоя же себя в нормальном вузе не видела. Ей неинтересно было ничего, кроме танца. Безусловно, незрелая в своих планах и фантазиях, она видела себя только на сцене, весьма смутно представляя весь путь танцовщицы от учащейся хореографического училища (куда не поступила) до прима-балерины Большого театра. И напрасно тетя Ира внушала ей мысль о том, что ей нужно получить нормальное образование, получить специальность.
– Я – танцовщица, – говорила она, собирая свой рюкзачок, набивая его до отказа: майка, полотенце, пуанты, моток пластыря, гель для обезболивания, коробочка со шпильками.
– Это не профессия, – увещевала ее тетка, – а так, одно баловство. Кем ты будешь, чем будешь заниматься? Танцульками? Они же не прокормят тебя, а мы с Германом Ивановичем…
Ей было уже двадцать, до окончания балетной школы оставался ровно год, и упреков со стороны родни становилось все больше и больше. Конечно, больше всех Зое доставалось от тети Иры. Если не попрекала балетной школой, так начинала озвучивать суммы, которые тратились на ее пачки, пуанты, купальники, даже сетки для волос! А ведь все это стоило не так уж и дорого, если учесть те деньги, что семейство получало от аренды маминой квартиры. Когда же Зоя попробовала заявить, что хочет жить самостоятельно, в своей квартире, в семье произошел скандал, тетя Ира быстро поставила ее на место, заявив, что несет ответственность за нее перед покойной сестрой и что, пока Зоя не станет зарабатывать сама, ни о какой самостоятельности не может быть и речи. Герман Иванович во время этих ссор все больше отмалчивался или тихо поддакивал жене.
– Зоенька, дочка, да успокойся ты уже! Занимайся своими танцами, а там видно будет, – говорил он ей, когда они оставались одни дома. – Не обращай внимания на Ирочку, она же тебе только добра желает.
Зоя все чаще стала ночевать у подружек, которые жили кто в общежитии, а кто на съемных квартирах. Она завидовала их самостоятельности, в то время как они завидовали ей, домашней девушке, у которой была крыша над головой, бесплатная еда и карманные деньги.
Девушки не тешили себя иллюзиями, все знали, что после окончания школы в лучшем случае устроятся в кордебалет или будут работать в массовках в театрах. Никто не грезил Большим театром, не обольщалась на этот счет и Зоя. Возможно, не будь она в таких сложных отношениях с родными, то послушалась бы их совета и поступила бы куда-нибудь в «нормальный» вуз или хотя бы в театральный. Но как-то уж так сложилось, что она хотела танцевать и ни о чем, кроме танцев, и думать не могла.
Дома, когда никого не было, она танцевала придуманные ею фантазийные танцы, была сама себе хореографом и меньше всего заботилась о том, как этот ее талант можно будет использовать на профессиональной сцене. Конечно, у нее нет имени и вряд ли когда будет, но что-то подсказывало ей, что она на верном пути.
Однажды ее пригласил на разговор преподаватель классического танца Сергей Пастухов. Он сказал прямо, глядя ей в глаза, что во время одной из репетиций на нее обратил внимание один человек, который пожелал познакомиться с ней поближе. Что это означало, ей не надо было объяснять. Девочкам такие предложения поступали довольно часто. Кто-то эти приглашения игнорировал, но большинство все же соглашались и становились любовницами состоятельных мужчин. Все смотрели на это по-разному, но в их среде не принято было осуждать такие вещи.
– Если ты согласишься, – сказал Пастухов, бледный худой мужчина с пышными русыми волосами (поговаривали, что он их наращивает), в черном эластичном костюме, – то я помогу тебе найти хорошую работу. У меня есть кое-какие планы относительно тебя.
– В Большой возьмут? – усмехнулась Зоя. – Не иначе!
Однако, может, настроение у нее в тот день было хорошее, и солнце светило по-весеннему ярко, да и покуражиться ей захотелось. Она согласилась, приехала в ресторан, опоздав на четверть часа, и когда увидела серьезного мужчину в костюме, поджидавшего ее за столиком, то как-то даже запаниковала. Она представляла себе хрестоматийного бабника (приторная физиономия, брюшко, противные губы, влажный взгляд – таким был любовник ее подруги Оленьки), а тут вдруг – солидный мужчина очень приятной наружности, строгий, подтянутый. Ему бы заводами да пароходами руководить, а не девушку балетную в койку укладывать. По его строгому и приличному виду не чувствовалось, что он запал на нее как мужчина.