Страница 6 из 13
– Ну и что же это значит? – проговорил он вслух. – Какую тайну вы скрываете от меня, ваше превосходительство? Или как вас полагалось называть?
Дверь за его спиной негромко скрипнула, и раздался голос Лютостанского:
– С кем вы разговариваете, Дмитрий Алексеевич? Вы не один?
Старыгин обернулся и смущенно проговорил:
– Да нет, это я сам с собой…
– Вот к чему приводит одиночество! – с мягким укором произнес Александр Николаевич. – Разговаривать с собой – это последнее дело! Жениться вам нужно! Давно пора!
– Жениться? Мне? – фыркнул Старыгин. – Еще чего?
– Но я не для того пришел, чтобы цитировать Пушкина или обсуждать вашу личную жизнь! – спохватился Лютостанский. – Как, вам удалось что-нибудь узнать? Сколько времени вам понадобится на реставрацию картины? Дня за три управитесь?
– Вы понимаете, Александр Николаевич… – протянул Старыгин смущенно, – дело в том, что реставрировать здесь нечего.
– То есть как – нечего? – Лютостанский повернулся к злополучному портрету. – Нужно убрать эту чертову кровь… извините за грубость, нужно вернуть картине ее первозданный облик…
– А это и есть ее первозданный облик, – перебил Лютостанского Дмитрий Алексеевич.
– Что вы такое говорите? – Искусствовед захлопал глазами. – Но эта кровь…
– Эта кровь написана теми же самыми красками и тем же художником, что и вся остальная картина. И тогда же – в середине шестнадцатого века.
– Да бросьте, Дмитрий Алексеевич! Вы же сами понимаете – этого не может быть!
– Понимаю, – вздохнул Старыгин, – понимаю, но ничего не могу поделать. Об этом говорит и характер письма, и спектральный анализ материалов.
– Что, вы уже успели провести спектральный анализ? – недоверчиво переспросил Лютостанский.
– Да, вот, пожалуйста, результаты! – Старыгин показал искусствоведу компьютерную распечатку.
– Как это вам удалось уговорить Константина?.. – проворчал Лютостанский, разглядывая распечатку.
– Ну, есть у меня свои маленькие секреты! К любому человеку можно найти подход!
– Ну, надо же… – Александр Николаевич просмотрел распечатку и поднял на Старыгина изумленный взгляд. – Но этого же не может быть! Это невозможно!
– Невозможно. – Старыгин развел руками. – Невозможно, но факт! Как говорил Козьма Прутков, если на клетке слона ты видишь надпись «буйвол», не верь глазам своим!
– Вам бы все шутить… но как вы это можете объяснить?
– Пока никак… но поскольку в чудеса мы с вами не верим – ведь не верим же? – я могу предположить только одно разумное объяснение. Существует не один, а два портрета адмирала Морозини кисти Тинторетто, и кто-то заменил один портрет другим.
– Но это тоже невозможно! – воскликнул Лютостанский, взмахнув руками. – Для этого этот кто-то должен был пронести второй портрет в Эрмитаж и вынести из музея первый…
– Или спрятать его где-то внутри. Эрмитаж большой, в нем многое можно спрятать. Но, впрочем, я не настаиваю на своей версии. Я просто гадаю…
– Мы с вами здесь не для того, чтобы гадать! – строго проговорил Александр Николаевич. – И если честно, меня больше волнует даже не то, как подменили портрет, а что же нам теперь делать. Картина через три дня должна лететь в Венецию…
– И чего же вы от меня хотите? – спросил Старыгин, расслышав в голосе Лютостанского робкие, умоляющие нотки. – Я же не могу сотворить чудо!
– Дмитрий Алексеевич, голубчик, вы же талантливый человек, вы же можете как-нибудь записать эту кровь? Привести картину в первозданное состояние?
– Александр Николаевич! – возмутился Старыгин. – Что вы такое говорите? Я же только что показал вам результаты анализа! Это и есть первозданное состояние картины! Тинторетто именно так задумал и написал портрет адмирала Морозини! И я не могу, не имею морального права искажать его замысел! Я не могу портить картину великого художника! Я этого себе никогда не простил бы!
Лютостанский растерянно молчал, и тогда Старыгин добавил еще один аргумент:
– Вы же знаете, что перед отправкой картину обследуют независимые эксперты, назначенные страховой компанией. Они, несомненно, заметят мою самодеятельность и поймут, что картина переписана только что. Как мы это будем объяснять?
– Ох, Дмитрий Алексеевич! – Лютостанский покаянно опустил голову. – Простите старика! Сам не знаю, что на меня нашло. Как я мог вам такое предложить…
– От безысходности! – подсказал Старыгин.
– Вот именно, от безысходности! Я просто не представляю, что нам делать! Все документы уже подписаны, все договоренности достигнуты, причем на самом высоком уровне… нет, менять что-либо уже поздно! Невозможно!
Лютостанский принялся нервно ходить по кабинету, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Наконец он остановился и повернулся к Старыгину:
– Выхода нет. Придется отправлять картину в Венецию в таком виде. Но вот что, Дмитрий Алексеевич. Вы полетите с ней.
– В Венецию? – переспросил Старыгин.
– Ну да, в Венецию! Куда же еще? Между прочим, не самое худшее место на свете!
– Венеция прекрасна, – кивнул Старыгин, – но как же…
– И не возражайте! У вас ведь открыта шенгенская виза?
– Открыта, но…
– И итальянский язык вы знаете превосходно…
– Но у меня здесь много дел…
– А все остальные дела подождут! В общем, решено – вы едете с картиной в Венецию. Собирайтесь…
– Руки! – рявкнул мастер Якопо. – Сколько раз я тебе говорил, остолоп, – руки!
– Что не так с этими руками, учитель? – Джакомо, новый ученик, на Троицу пришедший из Падуи, смотрел исподлобья, дерзко смотрел, не так, как подобает ученику. Но мастер Якопо вдруг смягчился. Он сам был когда-то таким же – дерзил своему великому учителю Тициану, не слушал его советы.
– Они вялые! – Мастер Якопо отобрал у ученика кисть и двумя сильными мазками поправил руки святого Луки, над которым работал ученик. – Сколько раз я тебе говорил – руки передают характер человека даже больше, чем лицо! Поэтому уделяй им больше внимания. Видишь, что написано там? – он показал толстым пальцем, измазанным краской, на выписанный над камином девиз: «Рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана». – Это не пустые слова! Если ты хочешь работать в моей мастерской, старайся соответствовать этому девизу! Работай над рисунком, работай над колоритом!
– Я стараюсь, учитель!
В это время к мастеру Якопо подошла хромоногая служанка Лючия.
– Господин, там к вам пришел какой-то человек.
– Что еще за человек? – Мастер недовольно отвернулся от неоконченной картины. – Ты же знаешь, что меня нельзя беспокоить во время работы!
– Но он очень настаивает… он сказал, что его прислал господин граф Фоскари.
– Фоскари? – Мастер Якопо нахмурился. – Ладно, я поговорю с ним.
Он вышел из мастерской, остановился на пороге прихожей, увидел невысокого белобрысого слугу, который с любопытством оглядывался по сторонам.
– Тебя правда прислал граф Фоскари? – осведомился мастер.
– Он самый. – Посланец горделиво вскинул голову, как будто родовитость и влиятельность его господина перешли отчасти и на него. – Меня послал его сиятельство граф. Только об этом никому не следует говорить.
– Коли так, ты сам меньше об этом болтай.
– А я и не болтаю… я сказал только вашей служанке, а больше ни одной живой душе.
– С таким же успехом ты мог написать об этом на стене рыбного рынка. Ладно, говори, что угодно твоему господину.
Посланец снова приосанился и проговорил с самым важным видом:
– Его сиятельство граф просил вас незамедлительно прийти в его дворец.
– Так уж и незамедлительно!
– Так они велели передать вашей милости.
– Ладно, считай, что ты все мне передал.
Посланец явно не спешил уходить. Прочитав немудреное выражение его лица, мастер Якопо полез в кошель, выудил там мелкую монету и вложил в руку посыльного: