Кто-то оттуда

– Да ты послушай, – голос в трубке моментально переменился, исполнившись неподдельного энтузиазма, – только представь себе: бревенчатая изба среди тайги, вокруг кедры, медведи, бурундуки, зверье всякое. Приезжай, не пожалеешь! Когда там у тебя будет отпуск, так прямо сразу давай ко мне. Ну так что, лады?

Борис натянуто рассмеялся.

– Ну ты даешь… Молчал, молчал – и вдруг, как ком с горы – приезжай, и точка. Скажи лучше сперва, чем ты там хоть занимаешься, среди своих медведей и бурундуков?

– Я их стреляю, – хладнокровно ответил Вениамин. – А шкуры потом сдаю в заготконтору. Так как, ты приедешь? Слушай, я тебе сейчас объясню, как добираться. Значит так: сперва доезжаешь на поезде до Ельников. Это после Красноярска. Короче, там спросишь. Затем находишь в Ельниках аэродром. Тут, километрах в пятидесяти от моей заимки, геологи копаются, так к ним с этого аэродрома каждую неделю летает вертолет. Пролетает он, как правило, прямо над моей избой. Я договорюсь с ребятами, они тебя по пути забросят. Каждый вторник, запомни, вылет в 10:00. Подгадай приехать так, чтобы не опоздать, а то потом будешь неделю куковать.

Сказать, что Борис был озадачен – не сказать ничего. Губбель в тайге! Губбель с ружьем!! Губбель промышляет звериные шкуры!!! Театр абсурда!

После некоторой паузы, заполненной героическими усилиями не подавиться полученной порцией сногсшибательных новостей, Борис растерянно проговорил:

– Послушай, старик, все это как-то слишком неожиданно. Ты меня прямо за горло берешь.

Он опять немного помолчал, и, уже скорее с иронией в голосе, продолжил:

– Да и потом ты так подробно все расписываешь, куда ехать, где завернуть, как тормознуть… Но ведь прикинь, я еще даже и не согласился.

Некоторое время на том конце провода было тихо, потом каким-то незнакомым голосом из трубки произнесли:

– Вы сами говорили, Борис Михайлович, все были заинтригованы. Смотрите, упустите сейчас свой шанс, очень потом будете жалеть.

Борис опешил.

– Кто это говорит? Веня, алло, это ты?

Вениамин будто и не расслышал вопроса.

– Короче, Боря, – сказал он уже вполне своим голосом, – запомни: вертолет каждый вторник, в 10:00. Если не застанешь меня, располагайся в избе и жди, двери я не запираю. Все, старик, до скорой.

Борис хотел что-то возразить, но донесшиеся из телефона короткие гудки упредили его намерения, едва лишь он раскрыл рот. Сеанс межконтинентальной связи был окончен.

Борис положил трубку. Он был крайне озадачен. Звонил его старый друг, друг детства. Они жили в соседних домах, вместе ходили в школу, вместе учились на журфаке. Потом Бориса взяли на телевидение, а Вениамин устроился в одной молодежной газете. Несколько лет назад он поехал в командировку и исчез. Родители его регулярно получали денежные переводы, иногда Губбель звонил им по телефону, но где он, что он, чем занимается – об этом так никто ничего и не знал.

Вообще, нельзя сказать, чтобы Борис был слишком удивлен исчезновением своего закадычника. Несмотря на их крепкую дружбу, с некоторых пор Веня Губбель стал для лучшего друга большой загадкой. В первый раз по-настоящему остро Борис почувствовал это лет двадцать назад, когда они оба еще учились в школе. Словно ключ от ящика Пандоры, тот давний случай неожиданно отчетливо возник перед внутренним взором Бориса, потянув за собой череду воспоминаний. Там, в своих воспоминаниях, Борис видел все необыкновенно ясно, будто неким бестелесным сгустком сознания перенесся в свои школьные и студенческие годы, заново переживая все то, что хоть и не выветрилось полностью из памяти, но, по крайней мере, как казалось, безнадежно затерлось наслоениями последующих лет.

…Сперва он увидел лес у окраины большого города, той окраины, где они с другом Венькой провели свое детство и юность. Лес этот был исхожен ими вдоль и поперек и стал для них чем-то вроде родного существа. Но ведь мир устроен так, что даже в том, что является для тебя самым дорогим и близким, всегда можно найти некий зловещий уголок, источник страха и отчаяния.

Впрочем, по поводу страха и отчаяния – это, конечно, преувеличение. Лес был обихожен, если не сказать одомашнен. Светлый, широколиственный, исполосованный прямыми просеками и извилистыми утоптанными дорожками, рядом с которыми местами громоздились выполненные из толстых грубо обработанных дубовых брусьев скамейки, столы, беседки и спортивные снаряды типа гимнастических бумов или турников. Вдоль магистрального шоссе, разрезавшего лесной массив на две части, располагались многочисленные пансионаты, профилактории и пионерские лагеря.

И все же зловещий уголок, источник если и не страха и отчаяния, то, во всяком случае, слухов и всевозможных темных историй, в этом раю для пионеров и пенсионеров все же существовал. Назывался этот зловещий уголок соответственно – Черной Дорогой. Хотя черной эта дорога вовсе не была. Да и дороги, собственно, никакой не было. Черная Дорога – это было место. Место, пользовавшееся дурной репутацией, место, к которому окрестные мальчишки испытывали суеверный страх, однако оно, это место, одновременно обладало для них огромной притягательной силой, ибо было настоящей сокровищницей для всей этой малолетней шатии. Покопавшись в земле, особенно в районе Осинового оврага, там можно было найти гильзы от патронов, пули, иностранные монеты и пуговицы, даже ордена, а иногда находили и, страшно сказать, – черепа. Ходили слухи, что во время войны в этих местах был фашистский концлагерь. Много позже, после начала пресловутой «перестройки», появилась новая версия, согласно которой это НКВД еще перед войной расстреливало тут то ли поляков, то ли кого-то еще.

Не надо объяснять, что все эти находки и связанные с ними сплетни ужасно интриговали местных мальчишек. Любимым их занятием во время школьных перерывов было набиться галдящей оравой в сортир и рассказывать там друг другу всякие жуткие истории про черные ужасы Черной Дороги. И вот однажды, когда на одной из переменок (кажется, это было перед последним уроком) Лешка-мегафон, прыщавый верзила с луженой глоткой, сидя на подоконнике, травил окружившим его одноклассникам очередную байку, Вениамин, находившийся рядом и с неприкрытым скептицизмом внимавший рассказчику, вдруг возьми да и брякни сдуру:

– Ладно трепаться, фигня все это.

Сказал – и сам испугался сказанного. Наступила нехорошая тишина. Лешка, еще секунду назад веселый и оживленный, замер, как хищник, почуявший добычу. Не поворачивая головы к сидевшему сбоку от него Веньке, он произнес:

– Не понял, что фигня?

В его голосе звучала угроза.

– То, что ты тут нам наплел, то и фигня, – Вениамин понимал, что нарывается, но остановиться он уже не мог. – Что, думаешь, как здоровый, так ничего тебе и сказать нельзя? А я, между прочим, несколько раз ходил на Черную Дорогу ночью. Ночью! Ни хрена там нет никаких привидений, понял?

Лешка встал, повернулся лицом к Губбелю и начал разминать кисти.

– Я тебе щас рога обламывать буду, – спокойно, как человек, знающий свое дело, объявил он.

Ситуация принимала крайне нежелательный оборот, причем не только для Веньки, но и для Бориса. Понятно ведь, что ему опять придется вступаться за дурака, а иметь дело с Лехой Борису совсем не хотелось. Леха был деревенский, из соседнего села, а они, деревенские, составляли в школе очень спаянную кодлу и стояли друг за дружку горой. Стоило одному из них только свистнуть, как мигом собиралась вся честна компания, а дай время – еще и подкрепление из села поднаедет на мотоциклах.

Обложив мысленно Губбеля всеми пришедшими на ум ругательными словами, Борис собрался было уже встрять в назревающую свару, как вдруг чей-то знакомый голос негромко произнес:

– Отставить мордобой.

Сомнений быть не могло – голос принадлежал Василию. В общей дискуссии он не участвовал, стоя в сторонке с полузнакомым типом из соседней школы и обговаривая с ним какие-то их дела.

Василий – это была его кличка, производная от фамилии – Васильев. В классе он занимал ячейку, так сказать, неформального лидера. И занимал не без оснований. Он был умен, ловок, достаточно красноречив, когда хотел. Всегда при деньгах. Говорили, что он фарцует. Во всяком случае, Борис неоднократно видел его в компании с какими-то великовозрастными лбами, некоторые из которых явно уже закончили школу. Помимо всего прочего, говорили еще, что Василий чем-то занимается, правда, как правило, не уточняя, чем именно: может быть, боксом, может быть, чем-то восточным, а может быть и вовсе ничем. В любом случае, несмотря на свои весьма скромные габариты, драться он умел, хотя и не любил, стараясь все проблемы улаживать без мордобоя. Однако, в сколько-нибудь явном заступничестве за слабых он прежде никогда замечен не был, поэтому неожиданное его вмешательство в разгоравшийся между Лехой-мегафоном и Губбелем конфликт подавляющим большинством присутствовавших в сортире воспринималось с нескрываемым любопытством. Правда, были и недовольные. Кто-то, кажется, Стручок, разочарованно заныл: