Страница 29 из 44
— Короче говорите, — строго перебил Степан Степанович.
— Короче так короче, — угодливо согласился Остроумов и вытер вспотевшую лысину. — Ребятки на меня страшно обиделись, что добровольно ухожу от них. Произошел пьяный шухер, после которого машина «скорой помощи» подобрала меня без сознания с тремя ножевыми ранами и со штопором вот в этом месте… — он приподнялся со стула и хлопнул себя ладонью ниже спины. — Да, да, Степан Степанович! С обыкновенным штопором, каким откупоривают бутылки, ввинченным в мое тело на всю катушку. Я истекал кровью, подыхал, как последний пес… На счастье, попал в руки к гуманному врачу. Он, не считаясь с моим прошлым, не пожалел даже своей собственной крови, чтобы влить мне. Он жизнь мою беспутную спас!.. Через его золотые руки прошел и Павлуша Мохов, имевший неосторожность заступиться за меня. Ребятки его чем-то тверденьким по темечку тюкнули.
Лицо Остроумова сделалось скорбным. Он замолчал, ожидая, что Степан Степанович задаст наводящий вопрос. Вопроса не последовало, и тогда Остроумов продолжил дальше:
— Врача, который вырвал нас с Павлушей с того света, зовут Игорем Владимировичем. Недавно, точнее в прошлое воскресенье, я встретил его в «Космосе». У Игоря Владимировича состоялся торжественный день рождения. Культурные друзья стали дарить подарки. Я был выпивши, растрогался до слез и от чистого сердца тоже вручил подарочек, — Остроумов в который уже раз провел ладонью по потеющей лысине. — А сегодня Игорь Владимирович звонит мне по телефончику и говорит, что из-за этого подарочка его тянет уголовный розыск. «Как же так, уважаемый? На свою беду я спас тебе жизнь?» — спросил он меня. Боже, что произошло со мною после этого звонка!..
— Решились на раскаяние? — усмехнулся Степан Степанович.
Остроумов растерянно замигал. Глаза его повлажнели, и слезы медленно поползли по впалым щекам.
— Я полжизни мотался по лагерям, полжизни жрал тюремный харч и таскал параши. Я почти забыл свое имя. Как собака, откликался на кличку, которую вы мне сегодня напомнили. У меня на черепе не осталось ни одного волоска, во рту нет ни одного собственного зуба, но… Почему вы, Степан Степанович, считаете, что вместе с волосами и зубами у меня исчезла совесть? Почему?! Остроумов закрыл было лицо кепкой, но сразу убрал ее. Слезы катились по его щекам и часто-часто капали на колени. Руки дрожали. Казалось, он силился сдержать слезы и не мог. И тогда он заговорил, не обращая на них внимания, облизывая кончиком языка верхнюю губу.
— В сорок седьмом году, когда я был в расцвете сил, мне отвалили пять пасок за какую-то мелочевку с дореформенными деньгами. Пусть я украл их, пусть… Но не жестоко ли за мелочевку давать такой срок? — Остроумов вытер лицо кепкой. Глаза его стали злыми, красными. — Я обалдел от возмущения и решил мстить. Мне давали срок за каждое мое дело. Я отбывал и принимался за прежнее. Опять садили… Да что базарить! Вы, Степан Степанович, все знаете. За двадцать четыре года моей преступной деятельности меня не пожалел ни один человек! И только Игорь Владимирович… Этим он перевернул все мои уголовные потроха. Я стал работать, у меня золотые руки. Хотите, я вам такие туфельки отчебучу, что ахнете! Который год не воровал…
— И не вытерпели.
Остроумова заколотил мелкий озноб. Лысина вспотела, словно на нее брызнули водой. Он вытирал голову кепкой, но она потела еще больше.
— Встретился с Павлушей Клопом, затмение нашло, магазинчик с часиками подвернулся. Люди гибнут за металл, не устоял… — тихо проговорил он и умоляюще посмотрел на Степана Степановича. — Отложите допрос на завтра. Все как на духу расскажу. Сейчас не могу говорить, мысли путаются… Для смелости выпил, таблеточку проглотил, в темечке иголкой колет… Ой, как сильно колет…
Степан Степанович вызвал сержанта и приказал увести Остроумова в следственный изолятор. Остроумов надвинул по самые уши кепку, поднялся и, заложив по тюремной привычке за спину руки, сутулясь, вышел из кабинета. Стуков проводил его хмурым взглядом. Когда дверь закрылась, проговорил:
— Вот это и есть Владимир Андреевич, рецидивист-неудачник. Необычный какой-то сегодня. Первый раз таким вижу.
— Не от таблеток ли? предположил Антон и поморщился брезгливо. — Какую только дрянь не глотают.
— Возможно, — согласился Степан Степанович. Задумчиво помял в пальцах сигарету. — А Игорь Владимирович предупредил-таки Остроумова. Не утерпел.
Антон придвинул к себе оставленные сержантом часы, промолчал. В поведении Айрапетова на сей раз не было логики. Его телефонный звонок, если он на самом деле состоялся, мог явиться сигналом тревоги для Остроумова. Рассчитывать на джентльменский жест матерого уголовника мог только наивный человек. Айрапетов впечатление наивного не производил. Не верилось и в то, что Остроумов действительно шел в уголовный розыск с повинной и случайно нарвался на постового милиционера.
Сомнений не вызывали только шесть золотых часов. Ровно столько исчезло их из магазина. Значит, соврал Мохов, что успел продать часы. Видимо, Остроумов хватанул себе львиную долю. Овальные, в изящных коробочках-упаковках, оклеенных изнутри красным шелком, часики лежали перед Антоном на столе.
— Сейчас поеду в следственный изолятор, покажу эти часы Костыреву и Мохову, — вдруг сказал Антон.
— Попробуй, — согласился Степан Степанович. — Может быть, это что-нибудь и даст.
На Костырева часы не произвели ни малейшего впечатления. Замкнутый и угрюмый, уже остриженный под машинку, он, несмотря на все старания Антона, ничего не хотел говорить. Полностью отрицал знакомство с Остроумовым, Айрапетовым и электромехаником с подстанции Лаптевым, признав лишь одного монтера Валерку Шумилкина. Когда же Антон заикнулся о загадочных письмах, вообще превратился в истукана и перестал разговаривать.
Мохов, как и прошлый раз, заявился на допрос с видом бывалого уголовника, словно роль подследственного доставляла ему большое удовольствие. Не дожидаясь, когда Антон заговорит, спросил:
— Раскололся Федька? Обвиниловку подписывать, начальничек, да?
— До обвинительного заключения еще далеко, — спокойно сказал Антон и положил на стол часы. — Узнаете?
Всего на секунду растерялся Мохов. Скорее даже — удивился. Но ответил равнодушно:
— Нет, не узнаю.
— Эти часики принес в уголовный розыск Остроумов Владимир Андреевич, — Антон сделал паузу. — Кудрявого помните?
Мохова будто по лбу ударили. Ошарашенно заморгав, он несколько раз проглотил слюну и вдруг закричал:
— Опять путаешь, гражданин начальник! Никаких ни кудрявых, ни лысых не знаю!
— А Игоря Владимировича Айрапетова?
— Никого не знаю! Не возьму на себя мокруху! Не возьму!.. Чужое дело шьешь? Хочешь, чтобы Пашка Мохов заложил?.. Не выйдет!
— Ну, что вы кричите, Мохов? С Остроумовым срок вместе отбывали, попали в пьяную драку. Айрапетов оказывал вам медицинскую помощь. В кафе «Космос» с ним шампанское пили, московского инженера ездили встречать на вокзал.
Мохов судорожно глотнул:
— Так, а часы при чем? Антон улыбнулся:
— Вот и я думаю: чего вы раскричались?
— На барахолке я толкнул часики! По дешевке на барахолке! — опять почти завизжал Мохов.
— Кто сейчас туда за часами ходит? — с усмешкой спросил Антон.
— А ты попробуй золотые купи в магазине. Попробуй… Не густо их в магазине. Это в сельмагах они лежат, а в городе мигом раскупаются.
— Как часы попали к Остроумову? — Антон нахмурился. — Хватит, Мохов, врать.
Мохов ударил кулаком по тощей груди.
— Никого не заложу! Не знаю. Пусть Федька Костырев раскалывается, его дело.
Антон внимательно смотрел на Мохова и понимал, что вся моховская бравада от трусости. Но почему он не боится Костырева? Почему все сваливает на него?
В уголовный розыск Антон вернулся только к концу рабочего дня. Степан Степанович был на каком-то совещании. На его столе лежала записка: «Антоша! Звонил Голубев. Самолет намного опаздывает. Игорь ведет себя хорошо. Контактов — никаких. Ждет. Ночевать приходи ко мне. Слава тоже будет. Домочадцы на даче. Потолкуем мужской компанией», — прочитал Антон и, сев за стол, устало подпер руками подбородок.