Страница 10 из 14
– Давно это длится?
– Года два, наверное. Не знаю точно.
– Значит, это началось еще на старой квартире?! А-а! – вдруг догадался Глеб. – Так вот почему она дала тебе денег на кооператив! Плата за молчание?
– Возможно.
Ночевать Глеб остался у Лёли на диване, а утром ни свет ни заря примчалась Лера: отвела сына пораньше в школу и поехала в Бирюлево. Ее появление получилось весьма эффектным: раздался звонок в дверь, а потом крик Лёли:
– Глеб! Да скорей же!
Глеб никак не мог прийти в себя после вчерашнего, мучаясь страшным похмельем, но выглянул в коридор и ахнул: Лёля с трудом удерживала пребывавшую в полуобмороке сестру, по лицу которой текла кровь.
– Что случилось?!
– Там лед… Я упала… Я не нарочно…
И Лера отключилась. Ударилась она сильно – видимо, песцовая шапка слетела при падении, и Глебу пришлось идти ее разыскивать. В другом сугробе валялась Лерина сумка, про которую она вообще забыла. В конце концов ранку на виске промыли перекисью, Леру уложили на кровать, и Лёля все-таки отправилась на работу, строго сказав Глебу на прощание:
– Надеюсь, вы тут не поубиваете друг друга.
Глеб только вздохнул. Он сел на стул рядом с кроватью, где лежала бледная Лера, и спросил:
– Как ты? Не тошнит? Голова не кружится?
– Немножко, – прошептала Лера. – Но я просто испугалась, сотрясения нет, мне кажется.
– В глазах не двоится? Сколько пальцев ты видишь?
Лера взглянула на его оттопыренный указательный палец и чуть усмехнулась:
– Один.
Они долго молчали, потом Глеб спросил:
– Ну и кто он?
– Ты же видел!
– Все, что я видел, – его голая задница. Согласись, что по такой детали трудно опознать человека.
– Это Гена. Геннадий Приступницкий.
– Кто? Генка? Ты, что, получше не могла найти? Он же лет на пятнадцать тебя моложе.
– На восемь.
– Конечно, это меняет дело! И фамилия-то соответствующая – Преступницкий.
– Пишется через «и». От слова «приступ», а не «преступник».
– Какая разница! И как долго вы…
– Почти два года. Но мы нечасто встречались, правда! Всего раз пять… шесть…
– Ну да, или семь-восемь. И у тебя хватило наглости привести его в наш дом?
– Нет! Это только вчера. Честное слово!
– Что ты знаешь о чести, а? Ты, дрянь!
Глеб грязно выругался и вскочил со стула – Лера испуганно подалась к стенке, но он тут же справился с собой и отошел к окну:
– Рассказывай! – произнес он, не поворачиваясь.
– Знаю, я виновата. Но… Понимаешь, он так влюбился! И я не устояла…
– Влюбился, как же! – раздраженно буркнул Глеб, глядя на снежные хлопья за окном.
– В меня никто никогда не влюблялся.
Голос Леры звучал так печально, что сердце Глеба дрогнуло. «А ведь и правда!» – подумал он и обернулся: Лера сидела на кровати и растерянно смотрела на Глеба. Левая часть лица у нее опухла, а под скулой уже наливался синяк.
– А он цветы дарил, руки целовал… Говорил, что прекрасней меня нет. Что жить без меня не может. Я долго не сдавалась, правда! Даже не знаю, как это вышло… О чем я только думала!
– Ну и как тебе с ним? Нравилось? В постели?
Лера опустила голову:
– Не особенно.
– Тогда почему?
– Я не знала, как это прекратить. Он очень приставучий.
Приставучий! Это детское слово совершенно выбило Глеба из колеи – ярость, копившаяся со вчерашнего дня, иссякла, и он чувствовал какое-то болезненное сострадание, из-за чего страшно на себя злился.
– Господи, какая же ты дура! – воскликнул он, не зная, чего ему хочется больше: врезать ей как следует или… Или обнять и утешить.
– Ну да, дура, – грустно согласилась Лера. – Ты теперь со мной разведешься?
– Я еще не решил. А что ты сама думаешь?
– Гена хочет, чтобы я ушла к нему.
– Ты-то чего хочешь?
– Я хочу быть с тобой.
Лера закрыла лицо руками, потом снова легла и повернулась к стене. Глеб так и стоял у окна, глядя на ее спину, обтянутую пестрым вязаным свитером. Глеб думал, что делать: разводиться? Или простить? Черт побери все на свете! Он представил себе громоздкую процедуру развода и все сопутствующие обстоятельства: уйти ему некуда, значит, надо разменивать квартиру… А что будет с Антошкой? Развод родителей разрушит весь его мир! Но главное, и Глеб это сознавал, он никогда не сможет выкинуть Леру ни из своей жизни, ни из своего сердца. Она мать его сына, вместе они прожили уже… Да почти двадцать лет! И пусть временами Лера его чудовищно раздражала, Глеб всегда чувствовал свою ответственность за жену – ответственность, возложенную на него Мих Ником и Раисой Семеновной, которым он обязан по гроб жизни. В глубине его души навечно запечатлелся образ трогательной девочки с тонкими косичками – как она просияла, когда он назвал ее принцессой!
– Ну ладно, – сказал Глеб, тяжко вздохнув. – Надо ехать домой. Или еще полежишь? Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
По голосу Леры было понятно, что она все это время беззвучно плакала.
– Я вызову такси.
– Хорошо. – Она встала с кровати. – Глеб, я хотела сказать… Чтобы ты не волновался. Ну, если решишь разводиться. Ты не беспокойся, я ничего с собой не сделаю. Я как-нибудь переживу, правда.
Глеб молча смотрел на жену, потом мрачно произнес:
– Мы не станем разводиться.
Домой они уехали не сразу, потому что оба внезапно ощутили зверский голод, и Глеб кое-как сварганил яичницу-глазунью – у Леры все валилось из рук, и в такси она сразу заснула, потому что предыдущую ночь совсем не спала. По дороге они заехали за сыном, который ужасно этому обрадовался. Синяк матери его впечатлил:
– Ничего себе ты навернулась! Больно, да?
Этот невыносимо длинный день все тянулся и тянулся: как нарочно телефон звонил не умолкая – лаборантка с кафедры, дипломники Глеба, приятели Антона, коллеги Леры, которым внезапно понадобилась ее помощь в каких-то организационных вопросах… Пару раз, как показалось Глебу, звонил приставучий Гена, но Лера, испуганно глянув на мужа, тут же вешала трубку. Она ничем не могла себя занять и либо бродила по квартире как потерянная, либо застывала на одном месте, рассеянно глядя в пространство. А Глеб мучился вопросом: где ему провести ночь? Спать в одной постели с женой ему категорически не хотелось, но, похоже, выхода не было: на кухонном диванчике он просто не поместился бы, идти в комнату сына было невозможно… Достать спальник и устроиться на полу? Это уж слишком. «Ладно, черт с ним! – наконец, решил Глеб. – Надеюсь, она сменила простыни…» Зайдя поздно вечером в спальню, Глеб увидел, что Лера рассматривает в зеркале свое бедро – заметив мужа, она тут же опустила подол ночной рубашки, но Глеб успел увидеть впечатляющий синяк.
– Господи! Ты и ногу ушибла! Надо йодом, что ли, помазать… Сейчас!
Глеб принес йод, опустился на пол и, как Лера ни упиралась, нарисовал ваткой кривоватую йодную сеточку, испачкав себе все пальцы – синяк стал выглядеть просто ужасающе, и Лера потянула вниз ночнушку, чтобы прикрыться. Но Глеб не дал ей это сделать:
– Сними совсем, – велел он.
Его руки сжимали ее бедра – Лера все пыталась повернуться боком, но Глеб развернул ее и притянул поближе:
– Сними, я сказал.
– Глеб… Не надо…
Но он ничего не слушал – закрыл глаза и потянул носом, впитывая ароматы йода, чистого глаженого хлопка, цветочного мыла – и самый главный, сокровенный женский запах, всегда страшно его возбуждавший. Глеб с силой сжал Лерины бедра и припал губами к ее вздрогнувшему животу – Лера тоненько вскрикнула, а Глеб подумал: «Эта женщина принадлежит мне. И будет принадлежать всегда». Он увлек жену на кровать и полночи всеми доступными способами доказывал ей эту простую истину. Утром Лера робко ему улыбнулась – ей пришлось надеть водолазку с высоким горлом, чтобы скрыть след засоса на шее. Глеб долго ее рассматривал: бледная, с тенями под глазами и фингалом на скуле, она все равно притягивала его, как магнитом, и обреченно вздохнув, он шагнул к ней, с силой обнял и поцеловал в губы, словно поставил последнюю точку: «Ты моя».