На острие иглы

А потом был неприятный скрип мела о пол… Было тепло оплывающей свечи рядом со мной, над которой я проводил ладонью, не ощущая ничего. И непонятно откуда возникший запах-сладкий, неясный…

И вот гулко, будто отдаваясь эхом, прозвучали в тишине пустого дома мои слова, почерпнутые из колдовской книги, дающей власть над стихиями и духами-

– Призываю тебя, дух Луны. Властью, данной мне самим сатаной, Асмодеем и Бельфегором. Приди и отдайся под волю мою!

Голова моя шла ходуном. А в глазах то мутнело, то предметы приобретали необычайную четкость…

Вокруг меня начал вращаться, набирая силу и скорость, смерч. И в этом смерче стали возникать заскорузлые руки и безумные глаза. Потоками лились кровь и гной. Чьи-то желтые когти рвали свое брюхо и оттуда вываливались внутренности, которые тут же уносил страшный вихрь. Но ничто не могло проникнуть внутрь круга, очерченного мелом и украшенного пентаграммами и именами черных царей Террора.

Дух Луны явился ко мне в теле широком и белом. Он был огромен, лицо его выражало бешенство и неуемную злобу. Точнее, не лицо, а лица Четыре. Одно там, где и положено, второе на затылке, и еще два на коленях. Он колыхался и, казалось, отражался в кривом зеркале.

– Чего хочешь, Магистр?

– Я жажду смерти.

– Чьей?

– Ты знаешь!

– Я знаю, повелитель…

С трудом я оторвал голову от подушки, будто голова моя весила не меньше пуда. И по этой голове били палками, как по пустому чугуну… Но, конечно, по ней никто не бил. Просто кто-то барабанил в дверь.

– Кто? – через силу прохрипел я.

– Зонненберг, – донеслось из-за дверей. – Подождите минутку, сейчас!

Я встал, торопливо оделся. Плеснул на пол воду из бадьи и наспех вытер очерченный мелом круг

– Вы опять больны, – с укором, будто утверждая печальную, неопровержимую истину, покачал головой Зонненберг, еще в дверях остановившись и оглядев меня изучающе.

– Немного прихворнул…

Ночная мистерия вытянула из меня все силы, Было ощущение, что вчера я очень крепко перебрал крепкого местного зелья, именуемого медовухой Со временем, может быть, это пройдет. Когда силу темного мира я буду вызывать таким же небрежным и легким движением, как сегодня ставлю кружку на стол. Но вчера я еле дополз до кровати.

– Нужно будет снова направить к вам Винера.

– Нет, ни в коем случае! – чересчур поспешно возразил я.

– О, мой друг. Вам не следует его опасаться. Он обладает непривлекательной внешностью, зато душа и помыслы его чисты и высоки

– Вы забываете, что я сам врач, и уж как-нибудь о себе позабочусь… К тому же плохая рекомендация, когда врача лечит его коллега, не правда ли?

– Верно, ха-ха! – гость рассмеялся с каким-то облегчением.

– Вы не представляете, как я благодарен вам за постоянную заботу.

– Бросьте, просто вы мне по сердцу, Эрлих. Кроме того, я считаю своим долгом заботиться о соотечественниках по праву старейшины нашей общины в этом городе. Только в последнее время заботы эти становятся все печальнее.

– Опять что-то случилось?

– О да. Ночью погиб еще один наш соотечественник. Его звали Геншель. Непонятно все это. Ему вонзили кинжал в сердце. И инкрустация на рукоятке оружия точно такая же, как на кинжале, которым закололи Бауэра. Такого рисунка я еще никогда не встречал – змея, оплетающая солнце.

Я воспринял эту весть совершенно спокойно. Ни один мускул не дрогнул на моем лице.

Да, сообщение Зонненберга меня не поразило. Иначе и не могло быть. Я не знал, как именно это произойдет, но то, что возжаждавший смерти Магистра самонадеянный Боров к утру будет мертв, в этом я не сомневался.

– Здесь кроется какая-то страшная тайна, – заметил я.

– Кроется… Только бы не было больше крови… – согласно кивнул Зонненберг. – До свидания, мне нужно выполнить скорбный долг…

Когда Зонненберг покинул мой дом, я посмотрел ему вслед и рассмеялся. Смеялся я так, как не смеялся никогда – зловеще и невесело…

Аппетита у меня не было, так что обед я пропустил. Я заметил, что ем все меньше. И в зеркале в углу отражалось мое осунувшееся лицо, И мои горящие глаза сразу приковывали взор…

Полтора часа после полудня какой-то мальчишка принес записку. Он бесцеремонно стучал в мою дверь, а когда я открыл, деловито протянул мне сложенную вчетверо бумажку.

– Возьмите, барин.

– От кого?

– Не велено говорить.

Я хотел схватить его за рукав, но он проворно вывернулся и бросился прочь.

– Прощевайте, барин!

Я развернул бумажку. Там шел убористый текст на немецком языке. Почерк был немножко корявый, но не от того, что писавший был недостаточно грамотен. Наоборот, это был почерк человека, для которого письмо – занятие ежедневное и порядком поднадоевшее.

"Магистр, пишу письмо, поскольку мною движет одно стремление – помочь тебе. Твоя воля и мощь вызывают уважение и трепет, твои помыслы черны, как безлунная ночь. Но ты знаешь, как тебе не хватает Жезла Мудрых! Все твои беды от того, что нет его в твоих руках. Мы можем соединить наши устремления, и тогда у наших ног по-рабски будет распростерт весь мир. Как узнать, говорю ли я правду? Ответь мне, кто, кроме посвященных, знает о Жезле Мудрых? И помни тайную заповедь: «Сбргвито казрст». Жду вечером у входа в монастырь Спаса на Всходне.

Будь смел и зол, Магистр! И да пребудет с нами Тьма!"

Ерунда какая-то. «Сбргвито казрст» – это ж надо придумать! Полная бессмыслица. Вроде нет на земле такого уродского языка. Но мне казалось, что я слышал эти два глупых слова.

Слышал? Или, может быть, читал?

Я потянулся к ларцу, открыл книгу на первой странице. Все верно, вверху красной краской выделены эти два слова.

Что они означают? Может быть, когда-нибудь мне и это станет известно.

За заботами и визитами (меня представили еще одному важному лицу) прошел весь день. И все это время я старался не думать о вечере, о предстоящей встрече, о том, что я опять шагну во тьму и опасность. Но я знал, что это произойдет, поэтому заблаговременно выспросил, как добраться до указанного в загадочном послании места.

Вечером возвратился домой. Аппетита все так же не было, но я заставил себя съесть кусок черствого хлеба с сыром и запил его несколькими глотками вина.

Когда стрелки моих верных часов подползли к заветному делению, я окончательно решился. Пора было собираться.

Сунув за пояс два пистоля и кинжал, столько раз выручавший меня, я накинул плащ и вышел на улицу. Погода испортилась. Поднялся ветер. Рваные облака накатывали на луну, и создавалось впечатление, что твердь небесная несется куда-то с огромной скоростью.

Зная теперь по опыту, что ночью в Москве ходить одному опасно, я держал руку под плащом, и пальцы мои сжимали холодный металл. Однако до монастырских ворот – места встречи – добрался спокойно.

Я облокотился о скользкий кирпич каменной стены, не отпуская рукоятку пистоля и ожидая в любой момент нападения. Так, застыв, будто боясь нарушить баланс в окружающем мире и спугнуть что-то важное, я прождал несколько минут. И ощутил, что у меня затекла рука, потер ее пальцами.

Наконец время вышло. Но никто не спешил ко мне навстречу. И я начал уже подумывать, что меня разыграли – надо сказать, зловеще разыграли. Умело разыграли…

Я определил, что жду еще пять минут и ухожу…

Но тут со стороны густого кустарника, уходящего в глубокий овраг, возникла фигура человека.

Она приближалась, и у меня возникало какое-то неприятное ощущение. Что-то с этим человеком было не в порядке.

Когда тучи на миг приоткрыли полную луну, я лучше рассмотрел его… Контур фигуры был какой-то корявый, неестественный. Человек был очень низок. Походка вертлявая. Но не это главное. Он был горбат! И горб был уродливый, большой…

– Здравствуй, незнакомец, – произнес я по-немецки, когда он приблизился ко мне на расстояние трех метров, но ответа я не услышал. Тогда я перешел на русский:

– Вечер тебе добрый.