Нетерпеливые

Сын Человеческий быстрым шагом подошел к нему и, игнорируя неуклюжую попытку защититься, возложил ладонь на лоб.

Я мотнул головой, старясь прогнать наваждение и успокоить ослепленные близкой вспышкой глаза.

– Сержант! У вас есть оружие? – быстро спросил «папа».

– Да, – ошеломленно пробормотал тот, не в состоянии оторвать взгляда от трех пепельных кучек. – Да, есть. Штатное. По расписанию. Как положено.

– Усыпляющее? Парализующее? Резиновые пули?

– Парализующее. Три-пи-эм…

– Стреляйте!

– Что? – сержант уставился на Папанова. – К-куда?

Я чуть было не повторил его вопрос. За спиной тоже загомонили. «Папа» что-то понял, раньше всех нас. Только что?

И потом – стрелять в Него? Кто же на такое способен?

– Стреляйте, я приказываю! Ну! На поражение!

Я говорил – он производит впечатление. «Папе» невозможно отказать, даже когда он просит. А уж если начинает приказывать, да еще так безапелляционно…

Охранники нехотя достали оружие, подняли стволы на уровень глаз. Мне показалось, или тот, что в центре, действительно сделал все быстрее других?

– Огонь! Ну! – надрывался «папа».

Холодная вспышка разверзлась прямо передо мной. На какое-то время я ослеп, перед глазами прыгали цветные пятна. Слитный многоголосый вздох… Что там происходит?

– Чтоб я сдох!

Среднего охранника больше не было, легкий вечерний бриз играл его пеплом, закручивая в воздухе странные узоры.

Но оставшиеся уже успели нажать на курки. Я все видел собственными глазами, но так и не смог поверить. У правого охранника короткое скошенное дуло пистолета со звучным хлопком раскрылось, словно цветок, рукоять оружия раскалилась и покраснела, он выронил бесполезную уже железку на асфальт. Другой с безмерным удивлением смотрел на капсулу парализатора. Она выкатилась из дула, словно шарик в детском бильярде, упала, звонко подпрыгнула несколько раз и покатилась прочь.

Сержант с проклятиями раз за разом жал на курок, но внутри пистолета лишь что-то щелкало. Осечка. Осечка. Осечка.

Неожиданно Сын Человеческий простер к нам руку. У меня екнуло сердце и, думаю, не у меня одного. Голос, тот же Голос, что и в лаборатории, произнес:

«Не искушайте, Помощники».

«Папа» снова скомандовал:

– Сержант! Стреляйте!

Охранники испуганно уставились на него, потом на то, что еще совсем недавно было их товарищем. Второй охранник и сержант отбросили пистолеты в сторону брезгливым жестом, словно это была какая-то непристойность.

– Я больше ни в кого не буду стрелять… – тихо сказал сержант, четко, по-военному отдал «папе» Иммануилу честь и, развернувшись, медленно побрел обратно к Институту. Оставшийся охранник, подумав с минуту, кивнул нам всем, и смело пошел прямо к Нему.

Еще через несколько секунд и он сгинул в бешеной вспышке.

Больше никто не осмелился пойти за Ним, каждый из нас слышал эти слова: «Не искушайте…»

Сын Человеческий ступил на переход.

Откуда здесь, на этой глухой улице, взялась вдруг машина? Не знаю. Мы только и успели услышать нарастающий рев мотора, а из-за поворота уже вынеслась черная лакированная иномарка. Отсверкивая хромом и полировкой, она летела точно на Него. Я невольно хотел зажмуриться, но заставил себя держать глаза открытыми.

Может быть, лучше мне было не видеть. Примерно в полуметре от Него, когда столкновение казалось уже неизбежным, ревущая клаксоном машина вдруг натолкнулась на невидимую стену. Нет, она не собралась в гармошку, как обычно бывает при лобовом столкновении, она просто моментально остановилась. Колеса продолжали вертеться с бешеной скоростью, но машина замерла на месте. Уползло вниз тонированное стекло, удивленный водитель высунулся посмотреть вниз. Он, наверное, подумал, что застрял.

Сын Человеческий взмахнул рукой и синеватая вспышка, изрядно приглушенная темными стеклами, полыхнула в салоне. Водитель исчез, лишь стекала по лакированному борту привычная пепельная струйка. Едва Он перешел дорогу, как машина рванулась с места, словно кто-то отпустил, наконец, державший ее трос. Промчавшись через всю улицу, она перелетела через бордюрный камень тротуара и исчезла за углом дома. Через мгновение оттуда донесся грохот и отчаянный металлический лязг.

– Он стал настолько силен, что может не только творить чудеса, но и дарить Благодать на расстоянии… – пробормотал «папа».

А Он уходил.

На углу улицы Сын Человеческий обернулся и, словно на прощанье, долго смотрел на нас. Не знаю, как другим, но мне показалось, что Он заглянул в самые отдаленные уголки моей души. Его глаза… тот странный неземной свет, что поразил меня в первый раз, казалось, стократ усилился в них.

Внезапно я снова услышал Голос:

«Царство мира соделалось Царствием Господа нашего…»

Он ушел, а мы еще долго стояли, не в силах пошевелиться. Там, впереди, на фоне быстро темнеющего осеннего неба, как далекие грозовые зарницы, то и дело высверкивали холодные сиреневые вспышки.

По пустынной улице ветер игриво нес невесомые частички пепла. Вместе с ними в безумном хороводе все кружилась и кружилась босоногая девочка.

«Папа» Иммануил устало опустился на бордюрный камень, уронил голову на руки.

– Вот, значит, как… Тем, кто способен возлюбить всех, Он дарит Благодать, а тем, кто нет… Такие Ему не нужны. Практично, Юрий вы не находите?

Лакушев молча кивнул. Теологу сейчас, похоже, было не до разговоров.

– Может, надо куда-то сообщить? – молодой голос дрожал от пережитого волнения. Не знаю, кто это. Наверное, из группы обслуживания.

– И что? – «Папа» поднял голову. – Как прикажете его остановить? Танками? Бомбардировкой с воздуха? Поймите, Он с каждым мгновением становится все сильнее… С каждым таким вот, – академик ткнул рукой в девочку, потом в стоящего на коленях меломана, – Его сила растет. Каждую секунду они питают Его своей верой и любовью. Что вы сможете противопоставить этому? И кто пойдет с Ним воевать? Вы же видели, как Это действует!

Он почти кричал.

– Но почему так? Эти вспышки, пепел… Тот, первый, он же…

Папанов переглянулся с Ахметьевым, проговорил:

– Настоящий Спаситель был Сыном Божьим. А этого сделали мы, люди. Он – Сын Человеческий. Он и ведет себя по-человечески. Мы с вами слишком нетерпеливы и слишком непримиримы. Мы не умеем ждать результатов своих трудов, нам нужна победа – и немедленно! И прощать тех, кто не может быть с нами, мы тоже не умеем. Он – плоть от плоти нашей, а значит, тоже не хочет ждать и тоже не умеет прощать. Слышали, Он сказал про Царство Господа? Оно нужно Ему СЕЙЧАС! И Он дает Благодать всем страждущим. Тех, кто не может возлюбить всех и вся, кто в грядущем Царстве Господа окажется неприкаянным изгоем, он испепеляет, дабы они не осквернили своими мыслями Великую Любовь и Добро! Понятно теперь?

– Что же теперь будет? – спросил чей-то сдавленный голос.

Ахметьев мрачно процитировал:

– …доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего. И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи…

– Откуда это?

– «Апокалипсис». Откровение Иоанна Богослова, – ответил за помощника «папа» Иммануил. – Вы хотите знать, что будет? Еще до конца сегодняшнего дня Благодать снизойдет на весь город. Завтра непросветленных не останется и в области. На третий день Это охватит полстраны. К пятому дню Сын Человеческий перехватит все каналы связи, все спутники, все ретрансляторы, и Благодать распространится по всему миру.

Он замолчал.

– А дальше?.. – выдавил из себя все тот же голос.

Иммануил Арсенович оглянулся, и все пораженно вздрогнули: академик разом постарел, глаза запали, привычно подтянутое моложавое лицо изрезали морщины.

– Утром седьмого дня по опустевшим городам Земли будут бродить лишь сто сорок четыре тысячи вселюбящих, абсолютно праведных существ. Им не о чем будет говорить друг с другом, и на мир опустится тишина. Лишь бескрайнее море серого пепла будет тихо шуршать под ногами запечатленных.