Страница 11 из 12
Теплоходики перемещались целый день и по другим маршрутам, к остальным островам, которым, казалось, не было счету. А когда папа купил у кого-то старую деревянную лодку, мы смогли путешествовать сами. Так мы попали по протоке внутрь острова Хачин, где обнаружилось еще одно озеро – Белое. Вода в нем просвечивалась до дна на любой глубине, так что малютки-угорьки и их родители не могли спрятать свою личную жизнь от любопытных глаз в тине и камышах. Вообще в Хачине заключено 13 внутренних озер… Не буду ни вспоминать, ни рассказывать, как однажды, двадцать лет спустя, я обнаружила вместо Осташкова совсем другой, мертвый город. Но, признаюсь, когда наступает переутомление, мне до сих пор снится мой Осташков из прошлой жизни.
К моим девяти годам «подоспел» переезд в новую квартиру. Поскольку родители были многодетными, папа написал письмо депутату Бауманского района. Им по совместительству с должностью главы государства, Генерального секретаря ЦК КПСС, был Леонид Ильич Брежнев. И неожиданно нам дали целую квартиру на Покровке. Мы с папой поехали ее смотреть, он по какой-то надобности ненадолго ушел, а я осталась ждать, сидя на лестнице, когда мимо меня промелькнуло неземное создание – худенькая, необычайной красоты девочка примерно моего возраста в пончо, которое на долгие годы стало предметом моих грез. Девочка внимательно осмотрела меня и, ужасно смешно картавя, поздоровалась.
Получается, что я первой познакомилась с нашими соседями Лецкими, ставшими впоследствии настолько близкими и родными, что мы не закрывали дверь квартиры, чтобы они всегда могли зайти. В комнате Марины (той самой девочки) была слышна наша кукушка, прилежно отрабатывающая на кухне каждые полчаса. А иногда, когда к нам приходили гости с детьми, и чаще: папа вставал на сундук под часами и переводил стрелки. Хитрость заключалась в том, что после придачи ускорения течению времени надо было совершить полный суточный круг, и к концу всем приходилось нелегко. Особенно тем, кто вынужденно наслаждался концертом через стенку, не заказывая музыку. Думаю, что самые счастливые часы в жизни Марины наступали, когда часы ломались и их относили в ремонт.
Мы тоже заходили порой в гости к Лецким и тогда замечали бесшумно передвигающуюся миниатюрную бабушку. Эстер Иосифовна (на самом деле Эсфирь) была женой известного советского резидента Леонида Абрамовича Анулова (настоящая фамилия Москович) – организатора нелегальной агентурной сети «Красная капелла» в Швейцарии, прошедшего по возвращении на родину по лагерям и ссылкам. Леонид Абрамович был засекречен настолько, что в 1974 году его похоронили под псевдонимом. Эсфирь Иосифовна резидентом не была, но всегда сопровождала мужа в качестве прикрытия. Году в 1931-м им пришлось взять на задание семилетнего сына, и тот ни разу не проговорился, что его родители – граждане СССР. А Эсфирь однажды чуть не провалила задание: в поезде женщину окликнул проводник, знавший ее под другой фамилией. Она обернулась. Поняв все, заплакала и мгновенно придумала, будто то была фамилия ее первого и погибшего мужа. От Эстер Иосифовны мне достался дорожный сундук, с которым она путешествовала по Европе. Я же использовала его как шкаф: там вполне помещался весь мой гардероб.
Уже взрослой я стала крестной Марины и ее сына Сережи. Крестилась и ее мама Ирма Леонидовна.
Нам удалось привлечь внимание не только Лецких. Неординарная внешность папы и мамы, их многодетность привлекли внимание семьи, живущей по другую сторону двора, где мы гуляли. Так мы познакомились с Делоне. Семья включала бабушку, маму и двух девочек. Старшая, Катя, была на год младше меня. Вторая, Даша, родилась на пару месяцев ранее нашей Дарьи. С семьей Делоне мы дружим по сей день. Только бабушки уже нет в живых. Наталья Николаевна была первым человеком на моей памяти, кто вышел из коммунистической партии, поскольку она стала христианкой. Родившаяся, как и наша мама, в 1941 году, ее дочь, тетя Лена, – сильная, смешливая, отважная – чуть позже стала активной прихожанкой Николо-Кузнецкого храма. Моя подруга Катя, выйдя замуж за нашего друга детства Алешу Емельянова, стала матушкой, Даша – замечательный художник. Это, конечно, незаслуженно короткий рассказ о долгих и разных годах жизни бок о бок с семьей Делоне. Счастливой жизни.
В новой жизни меня неожиданно ждала отдельная комната и новая французская школа, находящаяся в Лялином переулке – почти напротив нашего дома. Музыкальную решили оставить: добираться до нее с Покровки было столько же, как и от прежнего места жительства. Всех нас подстерегал непривычный метраж, потрясающий не только воображение, но и… физическое тело. Младшенький Петя принялся бегать по коридору, кататься на велосипеде, играть в футбол и тут же сломал руку. В день, когда ему снимали гипс, палец на руке сломала Таня.
Осташков был первым местом папиного служения. Его назначили вторым священником в храме того самого отца Владимира Шусты, который содействовал рукоположению. Спустя пару лет наша семья оказалась совсем в другом месте. На погосте Чурилово, то есть на кладбище при деревне Васильково, находящейся в 8 километрах от города Кувшиново. И я была уверена, что на погост папу перевели. Но папа поправил, все произошло не так:
– Там был священник. И когда он ушел в отпуск на месяц, владыка Гермоген благословил меня поехать послужить вместо него. Мне там понравилось: очень хороший народ, и я понравился старосте…
– Марье Алексеевне? – перебиваю отца.
– Да. И она все сделала, чтобы меня перевели. Только спросила меня: «Вы бы хотели у нас остаться?» Я, собственно, не думал об этом, у меня и мысли не было изменять Осташкову, но сказал, что мне понравилось. И через несколько месяцев я уже там служил.
Формально наш новый приход располагался на 80 километров ближе к Москве, чем Осташков. Фактически же до Селигера можно было добраться на прямом поезде с апокалиптическим номером 666. Вооруженный «числом зверя» поезд устремлялся из Москвы в Осташков, куда благополучно приезжал в комфортные 6 утра. А вот в Кувшиново состав прибывал в 2 часа ночи. Добраться туда можно было и днем, но почему-то все пути в светлое время суток были только многопересадочными. Их мы освоили тоже, но позже. Для начала папа решил, что самым коротким будет понятный ему путь – прямой поезд. Все бы ничего, но наш приход располагался не в самом городе, а в 8 километрах от Кувшиново, в деревне Васильково. Днем, особенно в хорошую погоду, мимо Васильково по сельской дороге пыхтел автобус-пазик, кондукторша которого, не сходя со своего сиденья возле водителя, зычно оповещала на каждой остановке: «Кто взошел в заду, передавайте на билет». На ночь же (а также в выходные, в дождливую погоду или в мороз) движение городского транспорта замирало, так что приходилось идти пешком.
Словом, однажды теплой летней ночью, с рюкзаками, полными вещей и провианта (снабжение села в 70-х годах достойно отдельного описания), мы с отцом спустились из вагона на землю, обещавшую стать родной на ближайшие годы. Ночь, тишина. Ни улицы, ни фонаря, ни тем более аптеки – одна лишь железнодорожная насыпь да дорога между бараками.
– Знаешь, от поезда до дома на два километра ближе, чем от автостанции. Всего-то шесть. На целых две тысячи метров меньше. И на четыре тысячи шагов.
Мне всегда хотелось верить, что я похожа на папу, но уже тогда я понимала: есть в нас кое-что разное. Он всегда, в любой ситуации оставался оптимистом. А еще был сыном учительницы математики. Мне же по наследству досталось его бескрайнее воображение и, как мы помним, неумение считать, связанное с мамиными филологическими генами. Поэтому радость его от вычитания из тысяч шагов двух часов ночи, умноженная на мои 10 лет, выглядела неуместной.
Сначала мы шли на равных. Бодро миновали речку Вонючку, на самом деле звавшуюся Тухлянкой (обитатели города Кувшиново, коих мы ласково именовали кувшины и кувшинки, страшно обижались, когда москвичи коверкали название единственной водной артерии), вышли из города, и дорогу сразу обступил лес. Страшно не было, но идти надоело, и я решила отставать и канючить. Понимая, что вариантов отступления нет, идти вперед больше не хотелось, а вот капризничать – очень даже.