Ведро на обочине

Андрей открыл для себя это состояние мира всего лишь пару месяцев назад, и не потому, что он был монах-отшельник, живший в лесной глухомани, или не от мира сего, или, вообще, инопланетянин какой-нибудь. Нет. Просто человеку какое-то время везло – он занимался делом, которое ему нравилось и даже доставляло некоторое физическое удовольствие. За этим делом, как за стеной, он умудрился прятаться от кошмаров экономических экспериментов, проводимых вслепую, лет десять, не меньше. Он занимался одним проектом, который был кому-то нужен. Для чего – не ясно, но был нужен и поэтому имел стабильный приток денежных средств. Не большое, но стабильное финансирование, что позволило сотрудникам института вести размеренный, а по нынешним временам, можно сказать, беззаботный образ жизни.

В своё время проект этот долго согласовывался, пересогласовывался, разрабатывался, корректировался, дорабатывался – в общем, все, включая и Андрея, были заняты и на окружающий мир взирали искоса и с некоторым недоумением.

Но рано или поздно всё заканчивается: и плохое, и хорошее – всё, и этот момент завершения пришёлся на то время, когда всё уже было сделано, и требовалось лишь подписать заключительные бумаги, чтобы работа всего института вышла в свет, и при поддержке сверху получила бы широкое признание, что позволило бы сотрудникам института перейти на другой уровень финансирования, и которая открывала бы всем широкие возможности карьерного роста, получения более высокой зарплаты, признания не только внутри страны, но и вполне возможно за рубежом…

В общем, очень похоже на то как это бывало раньше… Когда? Очень и очень давно. Так давно, что и вспоминать не хочется.

Но так уж получилось (пути их – ну, тех самых, что обитают «наверху», неисповедимы для простых людей), что того, кто поддерживал проект сверху (это в учебниках пишут, что поддержки располагаются снизу, а в жизни, как всегда, всё наоборот – поддерживают сверху) убрали, заменив на другого, и тот, не теряя времени, прислал своих представителей в институт, с тем чтобы ознакомиться с состоянием дел.

Представители прибыли на дорогих автомобилях чёрного цвета и, быстро рассредоточившись по кабинетам, перевернули всё с ног на голову и закрыли проект. Потом они добрались до бюджета института, организовали ремонт в правом крыле здания и строительство левого крыла. Далее случилось то, что и должно было произойти – денежные средства, которыми располагал институт, утекли куда-то, и новое руководство приняло решение сократить расходы организации за счёт сотрудников и сдать часть помещений в аренду.

В общем, всё стало как у людей. Вот только Андрюша перестал узнавать свой, можно сказать родной, институт как снаружи, так и изнутри.

Снаружи здание очень быстро обставили со всех сторон строительными лесами. Разорванные листы целлофана и зеленая сетка надёжно скрыли фасад от любопытных взглядов спешащих мимо пешеходов. Шаткая и рахитичная конструкция из досок, сколоченных вкривь и вкось, поднималась под самую крышу, и, видимо, по причине своей ненадёжности, и хочется верить, что только по этой причине, но никто никогда не видел на ней рабочих. Хотя, знающие люди утверждали, что однажды там был замечен какой-то человек неопределённой национальности с ведром и мастерком, который весь день соскребал что-то со стены. Что он там нашёл – узнать не получилось, потому что гражданин исчез в этот же день вместе со своим ведром и больше не появлялся. Должно быть, ему стало смертельно скучно работать в одиночку.

Внутри тоже всё переменилось. Если раньше Андрей, проходя по коридорам, встречался, чуть ли не на каждом шагу, со своими коллегами, деловито снующими с пачками бумаг или сосредоточенно обсуждающими варианты решения какой-нибудь проблемы, то нынче обширные коридоры пугали своей тишиной и пустотой. В кабинетах царило уныние. Те, кого ещё не успели «сократить» или сам не уволился, сидели за своими столами и с отсутствующим видом, будто зомби, таращились на экраны компьютеров, вяло собирая цветные квадратики или шарики, раскладывая нудные пасьянсы, или гоняли мячик в настольный теннис – в общем, убивали свое драгоценное время как могли.

Хотя, иногда случались необычные вспышки активности, когда кто-нибудь вдруг врывался в комнату и с заговорщицким видом начинал нашептывать на ухо первому попавшемуся сотруднику, как некто Борис Семенович или Семен Борисович…

– Какой еще Борис Семенович или Семен Борисович? – переспрашивают, не сразу уяснив о ком идет речь.

– Ну, тот из отдела «нелинейных решений»… Неужто не помнишь?

– А! Тот… Вспомнил, вспомнил, и что же этот пройдоха подыскал для себя?

– Ты знаешь, он очень удачно пристроился, насовсем уехав из страны, и там его приняли хорошо, и дали работу очень похожую на ту, которую он вёл здесь, и сейчас он и в ус не дует, хотя с рождения был лысый и бритый, как бильярдный шар.

– Да что ты говоришь?! Все-таки есть жизнь за пределами нашего мировоззрения… Ну?.. И как он это сделал? – нервно притоптывая ножкой, требуют разъяснить детали.

Через полчаса, а иногда и того меньше, об этом уже знал весь институт. Все начинали активно бегать из комнаты в комнату, живо обсуждая услышанное. На какое-то время жизнь возвращалась в коридоры: хлопали двери, слышались возбуждённые голоса и быстрые шаги, эхом отдающиеся под высокими потолками, но затем кто-то выглядывал в окно, где за немытым стеклом торчали ржавые балки и неструганные доски строительных лесов, болтались клочья целлофана и зеленой сетки, и как-то быстро начинал угасать.

Это состояние увядания, подобно инфекционному заболеванию, стремительно передавалось соседям, разговоры затихали сами собой, тишина возвращалась под институтские своды, и все с обреченным видом возвращались за свои столы, где привычными жестами разворачивали на экранах виртуальное поле боя и продолжали размещать квадратики или гасить разноцветные шарики.

Денег, чтобы продолжать работу, не осталось, да и предыдущая программа исследований теперешним руководством считалась ересью, а упорствующих в своих заблуждениях еретиков, как известно, принято изводить любыми доступными способами. Новая же программа находилась в непрерывном состоянии изменения, улучшения и сокращения.

От всего этого Андрей чуть было не заболел и не слёг в больницу. И было от чего. Все-таки привычная жизнь рушится не в результате стихийного бедствия: наводнения, землетрясения, извержения, цунами, …, а по причине сверхъестественной жадности и наглости тех, кого и знать не знал, но от которых, почему-то, зависел.

Пару недель он бюллетенил под предлогом «острого респираторного заболевания», поскольку «хроническая хандра на почве регулярного недофинансирования» современной медициной в качестве диагноза не признается (это пока их такое не коснулось, но всему свое время), однако, кое-как оправился. Бледный и осунувшийся вернулся в родной институт, и принялся вести сам с собой тот бесконечный диалог о смысле жизни, о справедливости и скором возмездии, который сейчас звучал у него в голове на разные голоса, словно там собрался небольшой, но весьма оживленный митинг.

Поезд резко затормозил так, что пассажиров, столпившихся в проходе между сиденьями, вначале изо всех сил мотнуло в одну сторону, и все повалились друг на друга, а затем под дружные возмущённые крики в другую. Андрей, поднявшись со своего места, почувствовал, как пол уходит у него из-под ног, и завалился на своего соседа, который, по счастью, оказавшись человеком культурным и сдержанным, лишь поморщился от неудовольствия, но кивком головы дал понять, что принимает извинения. Андрей подхватил свои вещи и вывалился вместе с толпой из душного вагона.

Он пошёл по перрону, с наслаждением вдыхая воздух, сладкий от аромата трав, полевых цветов, который свежий ветерок приносил с окружающих полей. Толпа очень быстро редела, разбредаясь в разные стороны. Поезд ушёл, унося с собой остатки городской суеты, и вокруг опустилась такая тишина, что у Андрея в голове голоса, спорившие до хрипоты, разом замолчали, удивляясь тому, что такое спокойствие и умиротворение ещё возможно найти на этой планете. А всего лишь стоило проехать около часа на пригородной электричке.