Состояние – Питер

– Что именно? – начал он жевать.

– Счет, наши проиграли, кашель слышали? Резкий такой, будто с матом, – снова кашлянул я в благодарность соседу.

– По-моему, два-ноль, – рассмеялась крупным жемчугом Белла.

– Ночью я слышал мужской недовольный кашель, и женский тихий, словно болит голова, – встал я из-за стола, чтобы посмотреть в окно: почему же симпатичная жена друга или знакомого вызывает такое желание. Что это? Соревновательный дух или просто ты ей больше доверяешь, чем незнакомке? А если она в данный момент испытывает те же чувства, то я мог бы сейчас предложить Альберту: «Может ты прогуляешься один по этому прекрасному городу, пока я по телу твоей супруги?»

– Надо кашлять скромнее, Альберт, – снова засмеялась Белла, и ее грудь еще больше обнажилась, увидел я в прозрачное отражение окна.

В этот момент сосед раскашлялся не на шутку.

– Что теперь? – застыл с ложкой в руке Альберт.

– Он прокашлялся, что вчера переспал с моей женой, и ему понравилось, – развернулся я к парочке, облокотившись на подоконник.

– И вы так спокойно об этом говорите? – опешила Белла.

– Я уже привык, – снова я качался на волнах ее синих зрачков.

– Черт, ну и семейка! Мама мне говорила, что вы со странностями, но я не предполагал, что… – начал рисовать что-то невнятное ложкой на скатерти Альберт, так и не закончив фразу. Будто он решил ее дописать.

– Некоторые отношения строятся на скандалах, некоторые разрушаются от идиллии. У вас какой вариант? – выкинуло меня очередной волной на берег ее декольте.

Супруги взглянули друг на друга недоверчиво, как будто им только что по громкой связи озвучили то, о чем они подумали.

– Даже не знаю, но с соседями мы точно не спим? – выронил из рук ложку Альберт.

– Зато слишком много кашляете, – рассмеялся я, а вслед за мной и Белла. Последним был Альберт. До него доходило медленно: он сидел дальше всех.

– Вы часто ссоритесь? – спросила меня в лоб Белла.

– У, постоянно.

– Женитьба меняет людей: я больше не занимаюсь сексом с незнакомками, а когда-то мне это нравилось, – невербально взглянул я на Фортуну. Ей была бы неинтересна моя болтовня. Похоже, раньше в моих фантазиях было больше секса. Белла тоже смотрела на меня иначе, когда я говорил о Клодте. А теперь все больше на мужа. Надо возвращаться к искусству.

Разговор шел явно не туда, явно в сторону моей работы, он уже стоял в коридоре в ботинках, потому что мне давно уже было пора.

– То, что хозяин встал, не значит ли, что гостям пора уходить? – поправила блузку Белла.

– Не значит, хотя мне уже скоро на работу. Но у вас же есть ключи? – оторвался я от «окна», которое только что прикрыла Белла. Она поставила на стол пустую чашку, словно точку в моем непристойном предложении.

– Да, мы закроем сами, нам Фортуна все объяснила. – Альберт сооружал себе еще один бутерброд.

– А мы в Кунсткамеру. Кстати, почему она так называется?

– Кунсткамера в переводе с немецкого «комната искусства». Искусство там своеобразное, по сути, это собрание различных редкостей, исторических, художественных, антропологических.

– Чувствую себя уже на экскурсии.

– Да, было дело, в студенческие годы водил я туда туристов, – посмотрел я на гостей.

– Как интересно, – одарила меня взглядом Белла.

– Еще как, – усмехнулся я. – В этом музее полно всяких чудес. Самое интересное там, правда, спрятано в фонде хранения.

– Что именно? – закусил наполовину свой бутерброд Альберт.

– Боюсь испортить вам аппетит, – улыбнулся я Альберту улыбкой радушного хозяина. «А может, и подогреет», – перевел взгляд на Беллу. Чем больше нравится женщина, тем сильнее неприязнь к ее спутнику. Желание отобрать, присвоить, хотя бы на время, велико и надо уметь его гасить. Я умел.

– Ну, тогда я пошел, привет сокамерникам и всем тем, кто в пробирках, – оставил без внимания, без прощального взгляда замужнюю женщину, чтобы показаться как можно более независимым.

Корюшка жареная

– Что это? – посмотрела жена на пакет, который я протянул ей. Кот почуял рыбу, Фортуна – посягательство на свободу, на личное время, на какой-никакой маникюр, она внимательно посмотрела на свой, выяснить – все ли заусенцы на месте, гости ощутили неловкую паузу, которую они явно еще не репетировали и которую еще не умели держать.

– Рыба.

– Знаешь, в чем проблема рыбы? Ее надо чистить.

– Знаю.

– Огурцами пахнет, – не стала она брать пакет. Он повисел какое-то время на моих пальцах, потом лег на стол рядом с раковиной.

– Потому что корюшка. Пожаришь? – словно кот, подходил я и так и эдак, чтобы полакомиться рыбкой.

– Если почистишь.

– Я не умею.

– Что ты сказал, не слышу? – включила она воду, чтобы набрать в чайник.

– Я не умею.

– Надо же было так оглохнуть, – потрепала она свое ушко. – Сегодня после пресс-конференции пошли на Петропавловку сделать залп, – увидела недоуменные лица гостей Фортуна. – По традиции самый почетный гость фестиваля должен стрельнуть из пушки. В общем, режиссеру, который стрелял, девяносто два. Пришлось держать его, чтобы ветром не сдуло, к тому же плохо слышит. Мне, как переводчице, пришлось инструктировать его вплоть до выстрела.

– Контузило, – поставил свой диагноз Альберт.

– Это надолго? Как ты думаешь.

– Пока рыбу не почистишь, – улыбнулся я. – Кстати, а как дедушка?

– Начал слышать.

– Клин клином.

– Это пройдет? – снова потерла рукой свое ухо Фортуна. Она вспомнила, как, глядя на Неву после выстрела, почувствовала себя оглушенной рыбой, что плывет кверху брюхом по течению. Ее что-то спрашивает француз, но она глуха и нема. Внизу на берегу мужик с коляской смотрит грустно на кораблики. Коляска, словно якорь, тянет его мечты на дно. Фортуне на миг показалось, что она слышит, как плачет ребенок. Режиссер дергал ее за рукав.

– Надеюсь. Но я буду любить тебя и глухой. Не бойся.

– Я не боюсь, я не слышу.

– Но рыбу-то ты можешь почистить. Это же корюшка… – прибавил я драматизма.

– Красивое имя, – прокомментировала Белла.

– Ну, так что? Что будем делать с рыбой? – посмотрел я любя на жену.

– Отпусти обратно, – улыбнулась Фортуна. – Могу пожарить.

– Давайте я почищу, – вызвалась Белла. Встала из-за стола и сняла с вешалки фартук.

– Вот это я понимаю, – с уважением посмотрел я на нее. «Вот она настоящая женщина: поймает, почистит, пожарит, накормит. Повезло тебе, Альберт», – посмотрел я на ее мужа. Тот оторвался от куска бумаги, на котором что-то рисовал: «Я знаю». И неожиданно заговорил:

– О, с этим у нее проблем нет. Помню, однажды на даче заваливается к нам сосед с гусем под мышкой.

– У собак еле отбил, – положил он птицу на пол, в надежде, что та, если не полетит, то хотя бы пойдет. – Смотрю, окружили кого-то, лают. Хорош гусь, – попытался поднять он ему шею, вытянув ее вверх.

– Хорош-то хорош, только надо его срочно резать, а то потеряем птицу.

– Резать?

– Ну да. Пока совсем не дал дубу. Жалко терять такую красивую птицу.

– Ты так думаешь? – снова попытался он поднять голову гусю.

– Сам не видишь что ли.

– Ты умеешь резать?

– Я нет.

– Я тоже не умею.

– И тут появилась прекрасная Белла, – предвосхитил я рассказ Альберта.

– Точно. Она знала, как разделывать утку, потому что отец ее был охотником, был и есть. Но это я узнал позже, когда уже мы поженились.

– Хорош гусь, – коротко усмехнулся я.

– Я бы сказала гусыня, – добавила Фортуна.

– Да, она была прекрасна, но курила.

– А сейчас? – усмехнулась Белла.

– А сейчас не куришь.

– Курила? Так это и была искра, Альберт, – пошутил я. «А так жди, пока ты разгоришься».

– Это еще не все, – добавил он. – Хотите расскажу?

– Еще бы.

– Тем временем Белла уже казнила гуся и положила голову на край раковины. А ощипанную тушку сунула в духовку. Едва она ее закрыла, как в дом ворвалась возбужденная соседка и сразу оказалась на кухне: «Извиняюсь за вторжение, вы гусака, случайно, моего не видели. Все остальные пришли, а он нет. Даже не знаю, где теперь искать», – смотрела она мне в глаза. Они, в свою очередь, наблюдали за кошаком, который не преминул воспользоваться замешательством, запрыгнул на раковину и нежно прихватив голову гуся, будто мышь, соскочил на пол и медленно пошел вдоль стены.