Иноземец

Что значит «все», Брен не имел представления. Но ему оставалось лишь распрощаться по всем правилам церемониала.

«Прямо в аэропорт», очевидно, означало именно это: прямо вниз по лестницам, в Бу-чжавид, до самого нижнего внутреннего уровня, где находилась железнодорожная станция, соединенная веткой с железнодорожной системой всего континента.

Эта станция в самом сердце Бу-чжавида очень хорошо охранялась станция, которой могли пользоваться только най'айчжиин, сам айчжи и его персонал; для обычных пассажиров был другой вокзал, чуть ниже по склону.

Повсюду были охранники — ничего необычного, так всегда, сколько он тут ни бывал. Брен полагал, что они несут постоянную охрану путей и вагонов, которые дожидались здесь, — ответственные власти не могли знать, когда у кого-нибудь возникнет желание воспользоваться этими вагонами или когда у кого-нибудь другого возникнет желание причинить вред этим вагонам или их пассажирам.

Их ожидал вагон — с виду товарный. Его прицепят к проходящему поезду, и он двинется в путь, как самый обыкновенный товарный вагон, один среди сотен таких же, не выделяясь накрашенными на борту и, легко догадаться, постоянно меняющимися номерами.

Это был вагон Табини — роскошно обставленный зал заседаний на колесах. Вот сюда и привел его Банитчи.

— Полагаю, кто-то его проверил, — сказал Брен.

Он уже пользовался этим вагоном — но лишь раз в год ездил в нем по своим собственным делам, во время регулярных поездок в аэропорт, и уж, конечно, не тогда, когда речь шла о кровной мести. Вся процедура вызывала у него какое-то сюрреалистическое ощущение.

— Направляется в аэропорт, — сказал Банитчи, просмотрев бумаги, никаких вопросов. Не нервничайте, нади Брен. Уверяю, мы не перепутаем вас с багажом.

Банитчи шутил. А Брен боялся. Он нервничал, пока шел сюда, нервничал на платформе, но все же прошел в заднюю часть этого лишенного окон вагона и опустился в мягкое кресло, не имея возможности видеть ничего, кроме роскоши вокруг и единственного телевизионного экрана, показывающего станцию и торопливых рабочих. Он испытывал ошеломляющее чувство — словно его проглотили живьем и выплюнули туда, где ни один землянин никогда о нем не услышит. Он никому не сообщил, куда уезжает, он так и не позвонил Диане Хэнкс и не послал письма домой — теперь у него уже не было твердой уверенности, что Банитчи доставит это письмо, даже если написать его сию минуту и попросить передать на почту.

— Вы едете со мной? — спросил Брен.

— Конечно. — Банитчи стоял, глядя на экран монитора. — А! Вот она.

Со стороны лифта появилась тележка, загруженная высоким штабелем белых пластмассовых ящиков. Тележка катилась к их вагону, сзади ее толкала Чжейго. Вот тележка появилась в дверях вагона уже не изображением на экране, а вполне реальная, и застряла на неровном порожке. Чжейго дергала ее и бранилась, Банитчи пошел помочь. Брен поднялся, чтобы предложить и свои силы, но тут колесики перекатились через порог и из-за ящиков показался Тано — он толкнул тележку с другой стороны и тоже вошел в вагон.

На этой тележке, думал в смятении Брен, наверное, все, что было у меня в жилище, если, конечно, три четверти ящиков не содержат багаж Банитчи и Чжейго. Они не стали снимать груз с тележки — просто закрепили ее у передней стенки целой паутиной ремней.

И никакого толку возражать или протестовать. Любые вопросы в эту минуту только рассердят тех, кто старается отправить нас в дорогу со всем необходимым. Брен вернулся к своему кресло, сел и больше не трогался с места, а Банитчи и Чжейго подошли к выходу, хотя, впрочем, порога не переступили, только подписали какие-то бумаги и потолковали с охранниками.

Через некоторое время они вернулись в вагон, сказали, что поезд уже на подходе и их прицепят через несколько минут. Тано тем временем предложил ему какой-то безалкогольный напиток, он взял, чисто машинально, а потом появился Алгини и принес Банитчи на подпись еще одну, последнюю бумагу.

«Что за бумага? — спросил себя Брен. — О чем в ней говорится? Может, о моей ссылке и аресте в Мальгури?»

В тюрьме вдовствующей айчжи, где она умирает, — эта печально известная, разобиженная на весь мир женщина, дважды не получившая пост айчжи.

Интересно, а она может выбирать себе место жительства, или слухи не врут?.. Слухи о том, что ей, обидевшей Табини, теперь очень мало что можно выбирать по своей воле.

Реактивный самолет быстро поднимался над беспорядочно расползшимся Шечиданом — среди скопища черепичных крыш глаз выделял три или четыре крупных центральных здания: общественный «Регистрационный центр», «Сельскохозяйственная ассоциация», длинный комплекс «Шечиданской стальной компании», шпиль «Западной горной и промышленной», административный корпус «Аэрокосмической корпорации Патанади». Заключительный разворот, уже с выходом на курс, под крылом самолета пронесся Бу-чжавид, проскользнул укрепленный холм, переплетенные квадраты террас и садов — Брену даже показалось, что он заметил тот самый дворик, где живет… и в мгновенном всплеске страха подумал, увидит ли когда-нибудь свою квартиру снова…

Они достигли крейсерской высоты — выше предполагаемого потолка какого-нибудь случайного частного пилота. Появилась выпивка. Заботливый Тано. Умелый и опытный Тано. Брен надулся — он не хотел, чтобы ему начал нравиться Тано, заменивший слуг, которых он очень любил, которые работали с ним с самого его прибытия в Шечидан и которых теперь, наверное, перевели к какому-нибудь безликому бюрократу, не удосужившись даже объяснить причин. Это несправедливо по отношению к ним. Это несправедливо по отношению к нему. Они ему нравились, хотя они наверняка не поняли бы даже самой идеи понятия «нравиться». Он привык к ним — а они исчезли.

Но нечего дуться на Тано и Алгини — новые слуги ничем не заслужили несправедливого отношения; он это понимал и, соблюдая положенную атевийскую вежливость, старался не проявлять своей обиды и недовольства, не показывать вообще никаких эмоций по отношению к этим двум чужакам. Он сидел, откинувшись на спинку, с ничего не выражающим лицом (насколько ему удавалось), и смотрел на проплывающую под крылом землю и облака, мечтая, чтобы вместо Мальгури самолет летел на Мосфейру, к покою и защищенности.

И еще он мечтал, чтобы Банитчи и Чжейго были культурно или биологически приспособлены понимать слова «друг» и «союзник». Да, об этом он тоже мечтал. С таким же успехом можно мечтать перейти Мосфейрский пролив босиком.

Противно ныло в животе. Сию минуту Брен был почти убежден, что сделал очень серьезную ошибку, не позвонив Диане Хэнкс сразу после покушения, пока шла еще погоня и поиски, пока можно было — до того, как Банитчи и Чжейго получили приказ не подпускать его к телефону.

Но тогда он об этом даже не подумал — сейчас он и припомнить не мог, о чем вообще думал тогда, видимо, испытал умственный шок, сначала стараясь игнорировать всю эту историю и выглядеть смельчаком перед Банитчи; потом взялся самолично «улаживать», пусть даже из-за страха, что Хэнкс возьмет ситуацию под свой контроль, — понимал, что не может удержать дела в руках, понимал — а все равно отрицал, что события уже вышли из-под контроля.

А теперь, насколько можно понять, уже выбирать не из чего и дальнейшее от тебя не зависит, раз не захотел открыто взбунтоваться после приглашения Табини уехать в поместье — тогда, несколько часов назад, — в самом деле, не устраивать же скандал в том далеком захолустном аэропорту, орать «убийство», «похищение» и просить у случайных встречных спасения от айчжи.

Дурацкие мысли. Такие же дурацкие, как мысль отказаться от приглашения Табини при тех обстоятельствах, — и теперь дурацкие, когда начал думать о телефоне в поместье на озере, о том, чтобы позвонить на Мосфейру оттуда, куда его везут; заказ на переговоры с Мосфейрой попадет обратно в Бу-чжавид на разрешение, и снова замкнется тот же проклятый круг…