Иноземец

Он не собирался спать, пока не переменится ветер. Можно смотреть телевизор. Если телевидение работает. А это сомнительно. Если уж случалась авария, ее не устраняли всю смену. Он смотрел на гардины, он пытался думать о деле, которое обсуждалось в совете… но мысли его снова и снова возвращались к этому утру, к аудиенц-залу, к Табини, объявляющему эту проклятую месть, которой Брен вовсе не хотел — определенно он не хотел такой рекламы.

И этот проклятый пистолет — перенесли они его или нет, когда двигали кровать?

Он не в силах был терпеливо лежать и гадать, нашел кто-то оружие или не нашел. Он встал и пошарил рукой под матрасом.

Пистолет был на месте. Брен медленно выдохнул, влез на кровать, опершись коленом, и нырнул под простыню. Снова лег и уставился в темнеющий потолок.

Не раз за несколько быстролетных часов сегодняшнего утра подвергал он сомнению то, что как будто бы твердо знал. Как ни близки были они с Табини в некоторых делах, он сомневался, что хоть когда-нибудь сумел заставить Табини понять что-то новое, чего Табини не узнал раньше, от предшественника Брена на посту переводчика. Он проводил лингвистические изыскания. Диссертация, которая открыла ему дорогу к должности пайдхи, была солидной работой: анализ форм группового множественного числа в диалекте атеви-раги, которым Брен по праву гордился, но не такое уж это было открытие, просто завершение этапа, и к этой работе он многое сумел прибавить с тех пор благодаря терпеливой и свободной от религиозности помощи Табини.

Но временами их совершенно не понять, ни Табини, ни Тайги и Мони, и одному Богу известно, до чего додумаешься насчет этих новых слуг — ну и мрачные физиономии! — которых навязали Банитчи и Чжейго, — но это снова будет долгий труд. А пока что попал в страшную кашу, которую сам и заварил — не улавливал нюансов и впутался в какой-то идиотизм, которого самому не понять. Так недалеко и до полного провала. А ведь еще мечтал когда-то, что хватит таланта повторить успех первого пайдхи: тот сумел перешагнуть лингвистическую пропасть, сдвинуться с мертвой точки на уровне принципиальных понятий — да еще в самый разгар войны…

В те годы, когда земляне только спустились на планету, сперва всего несколько человек, а затем все большими и большими группами, потому что это казалось так легко… тогда столь же легко было людям верить, что они понимают атеви, — пока в один весенний день через двадцать один год после первой высадки, когда земляне мирно продвигались на континент, эта иллюзия вдруг не взорвалась у них перед носом — совершенно внезапно и по причинам, о которых до сих пор спорят между собой кандидаты на должность пайдхи.

Началась война, короткая и ожесточенная — атеви называют ее «Войной высадки»: вся передовая техника на стороне людей, огромное численное превосходство и сверхъестественная решимость со стороны атеви; те за один год изгнали людей с прибрежных земель раги, вытеснили обратно на Мосфейру, атаковали их даже в долине, которую не ожидавшие такого люди считали своим глубоким и безопасным тылом. Человеческий род в этом мире оказался на грани полного уничтожения, но тут тогдашний айчжи, четвертый по счету предшественник Табини, встретился лично с человеком, который стал потом первым пайдхи, уступил Мосфейру и позволил людям полностью отделиться от атеви на острове, где они смогут жить в безопасности и изоляции.

Мосфейра и прекращение огня — в обмен на технику, которую хотелось иметь атеви. Четвертый предшественник Табини, отнюдь не дурак, видел перед собой ясный выбор: либо заключить сделку с людьми и стать для них незаменимым, либо беспомощно смотреть, как собственные союзники-соперники превратят его землю в поле битвы за технику, которую им хочется прибрать к рукам, как перебьют всех землян до последнего и, скорее всего, попутно уничтожат источник знаний.

Так появился Договор, который предусматривал учреждение поста пайдхи и планомерную передачу человеческой техники и технологии атеви Западной Ассоциации, с таким темпом — ни предок Табини, ни первый пайдхи не были дураками — который будет поддерживать в существующем на тот момент равновесии экономику атеви и относительное могущество айчжиин разных Ассоциаций.

А это означало, что, невзирая ни на каких соперников, земляне и земная техника будут благополучно пребывать в руках предка Табини. Война была остановлена… Атеви с Мосфейры были переселены на прибрежные земли раги, принадлежавшие лично айчжи земли, куда более богатые, чем их прежние поля; айчжи раги пожертвовал огромным богатством, но это был мудрый, очень мудрый маневр, который обеспечил мир — и дал атеви с Мосфейры и другим атеви-раги все до последней эти чертовы штучки, о которых они мечтали.

Люди оказались под этим солнцем не по своей воле. И (постоянная, хоть не упоминаемая истина) люди до сего дня не могли вести дела с атеви по своей воле или к своей выгоде. Люди проиграли войну: малочисленные, без средств к существованию; их единственная станция скоро разрушится, а число их падало и там, наверху, и здесь, внизу… Высадка на планету была для них последним, единственным выходом.

Невозможно скрыть свою чужеродность, невозможно доверять существам, на язык которых нельзя перевести слово дружба, невозможно прямо сказать, чего люди на самом деле хотели от этого соглашения, потому что атеви в целом не доверяли — вот тоже чужое, не поддающееся переводу на их язык слово, народу, настолько глупому, чтобы высадиться, не спросив даже разрешения, и обладающему секретами, которые он пока еще не выдал.

Пайдхи не рассказывал всего, что знал, — но договор обязывал его медленно и постепенно передавать все, чем владели люди, в качестве арендной платы за остров Мосфейра — и укреплять мощь единственного дружественного к землянам правительства на планете, чтобы то могло держать в руках самых непримиримых врагов Мосфейры. Айчжи тех дней хотел получить мощное огнестрельное оружие — атеви имели заряжающиеся с дула ружья и нескладные пушки, и к пулям с высокой убойной силой рвались всей душой (что за жуткий оборот речи!).

Вот тогда Бретано вынужден был провести самые тяжелые переговоры из всех, что выпадали на долю его и всех остальных пайдхи. Когда айчжи нажимал, требуя конструкций, которые дали бы в руки раги устрашающий арсенал, Бретано вынужден был доказывать, что такое оружие наверняка окажется и у соперников раги, а раги сейчас и без того имеют превосходство. Неужели они хотят нарушить равновесие?

От Бретано требовали новейших промышленных методов — а он возражал, указывая, какими экологическими потерями это обойдется для планеты. Весь комитет, стоящий за ним, а потом и за его наследниками, начал медленный, рассчитанный на века, труд — постоянно направлять науку атеви в русло экологического мировоззрения…

А заодно — в сторону создания материальных ресурсов, которые смогут послужить людям с Земли.

Единственная тактика, экологическая философия… с надеждой исключить войну из умонастроений атеви, строить исследовательские ракеты вместо боевых, железные дороги вместо пушек, научить думать о том, что станет с низовьями реки, если в верхнем течении сбрасывать в нее мусор, думать о том, что будет, когда ветер понесет ядовитые химикаты через лес или токсичные вещества попадут в грунтовые воды, — слава Богу, атеви восприняли эту идею, потому что она затронула какие-то культурные извилины, уже сложившиеся в ментальности раги, по крайней мере. Она так утвердилась в последующих поколениях, что в последней половине столетия маленькие дети уже учили наизусть стихи о чистых реках — пока тактики на Мосфейре (в полной безопасности на Мосфейре, в отличие от пайдхи) раздумывали и решали, развитие каких отраслей промышленности они отважатся поддержать и какие отрасли атеви должны развивать, чтобы люди получили нужные им стартовые установки и космические аппараты.

Не упоминаемая вслух двухсотлетняя программа, о которой знал каждый человек, и пайдхи тоже знал, а потому жил, боясь собственных мыслей, — ибо даже если атеви догадываются теперь, что развитие космической программы означает создание материалов, столь же нужных людям, как и им самим, даже если он мог сидеть на заседаниях космического совета и подозревать, что каждый атеви в зале догадывается о таких возможностях их разработок, все равно это был вопрос, который он никогда не ставил ни перед ними, ни перед теми атеви, которых знал лучше всех, — потому что это была одна из самых непроходимых чащоб в мышлении атеви: как они отреагируют на это знание, когда станет невозможно его игнорировать. И уж тем более он не имел представления, чем это обернется за пределами двора Табини, по всей стране — ведь популярные романы все еще изображают землян злодеями, и в пьесах матчими эти злодеи появляются в тени, в небай (в тени — потому что атеви не могут добыть актеров-людей)…