Страница 3 из 6
Замечательно: она, наконец, может, вечером прогуляться!
Бежит, прибравшись в мастерской, к себе в комнатушку на половине прислуги, тащит из-под койки сундучок с вещами.
Выбор небольшой. Лиловая юбка с оборками, серая кофточка, базарные башмаки. Стоя у окна она тщательно причесывается, застегивает пуговицы на воротничке.
«Напудриться»!
От неожиданно возникшей мысли ее бросает в жар. Она в растерянности, прикусила губу. Извлекает со дна сундучка бережно хранимую перламутровую пудреницу, оставшуюся от старшей сестры, давит на защелку.
Рисовой пудры – на донышке, дунь, и ничего не останется.
Она глядится в тусклое зеркальце, проводит неуверенно вытертой бархоткой по щекам, кончику носа.
«Ужас: публичная женщина»! – вихрем проносится в голове.
Схватив с гвоздика влажное полотенце она трет что есть силы лицо…
Вечерний Житомир – в душных сумерках, парит после короткого дождя. По Чудновской и прилегающих к ней улочках еврейского квартала слоняются люди. Еще не закрылись мастерские – портняжные, сапожные, краснодеревщиков, жестянщиков. Пылает огонь в кузнях, стучат молотки, проезжают мимо груженные мешками телеги. Обогнав ее прошагала мимо группа хасидов в лапсердаках и шляпах, торопящаяся в синагогу.
– Подайте Христа ради погорельцам!
Баба в тряпье с младенцем на руках. Загородила половину тротуара, тянет в сторону прохожих черную от грязи руку.
Она обходит, стараясь не запачкать ботинки, дождевые лужицы. Вокруг горы мусора, полусгнившая рухлядь. Вонища, хоть рот затыкай. Под забором, облепив рыбьи кишки, алчно гудит рой изумрудных мух. Пятясь задом, волочит сквозь кусты грязную кость собака, мальчишка на крыше сарайчика целится в нее камнем.
Она сворачивает с Чудновской на Кафедральную.
– А я вот морду тебе сейчас расквашу! – Ты и поймешь!
Кучка мастеровых у дверей трактира. Столпились, хватают один другого за грудки.
Она выразительно размахивает зонтиком, одолженным на вечер у горничной Людмилы, бежит мимо. Замедлила шаг, глядит с любопытством: на той стороне улицы фонарщик на стремянке орудует в раскрытом фонаре. Мгновение, и затеплились стеклянные стенки плафона, мягкий свет облил островок тротуара . Фонарщик спустился на землю, подхватил стремянку, устремился к другому столбу.
На улице все больше народа. Она остановилась перед витриной шляпного магазина, глядит во все глаза.
– К нам, милая барышня! – выбегает из распахнутых дверей приказчик в голубой косоворотке. – Милости просим!
Она в нерешительности. Ужасно хочется войти…
– За погляд денег не берем! – вертится ужом приказчик. – Шляпы загляденье! Парижская мода!
Ой, да ладно! Не съедят же, в конце-концов…
Она бродит зачарованно вдоль застекленных шкафов. Сон наяву, разбегаются глаза. Шляпки на любой вкус, любое время года, любую погоду. Велюровые, фетровые, из шелка, соломки. Отделка из страусовых перьев, искусственных цветов, чучел птиц. С шелковыми и кружевными лентами завязок, кисейными наколками, закрывающими шею, красивыми булавками из меди и серебра.
Выскользнула из портьеры, закрывающей боковую дверь, дама в строгом платье, глядит в ее сторону, шепчется о чем-то с приказчиком.
– А вот эту примерьте! – кидается тот из-за прилавка.
Уловил ее взгляд, достает с полки… невозможно оторваться. Миниатюрная малиновая шляпка. Без полей, наподобие раковины, на тулье букетик из перышек попугая, серебряная булавка с голубым камнем. Она уже видит себя в шляпке, по всему видать – из Парижа. Чудо, чудо! Наклонить чуточку на правую бровь, выпустить из-под края локончик…
– Позвольте!
Приказчик, похоже, хочет ей помочь, пробует снять с головы ее соломенную стыдобу огородного пугала.
– Нет, нет, спасибо!
Она бежит стремительно к выходу.
– Барышня, постойте! – доносится вслед.
Она на тротуаре, обгоняет прохожих. Впереди суматоха, слышны полицейские свистки.
– Ломбард ограбили! – слышится в толпе.
– Чей, когда?
– Адисмана ломбард! Только что!
– Адисмана?
– Ага, на Острожской который. Рядом с бакалеей…
Ей по по себе. На сегодня, пожалуй, хватит, пора домой. Сворачивает в переулок, чтобы сократить путь, останавливается. В переулке темно, мрачные какие-то постройки по сторонам. Не хватало еще заблудиться…
Она не успевает повернуть назад. Мимо, едва не задев колесами, проносится грохоча коляска, заваливается набок, опрокидывается. Бьется пытаясь подняться лошадь, выбираются наружу какие-то люди, бегут вдоль деревьев. Один, в мятом картузе, волочит ногу, отстает. Стаскивает с плеча сумку, размахивается широко – сумка летит в заросли крапивы. Оборачивается в ее сторону…
– Ярослав, Кирилл! – кричит. – Не задерживайтесь, уходите дворами! Я остаюсь!
Парень ковыляет решительно в ее сторону. Она оцепенела, ноги как ватные, не слушаются: сейчас начнет душить!
– Тихо!
Он обнимает ее рукой за плечи. Совсем еще мальчишка. Пышный чуб из-под околышка фуражки, дышит прерывисто, тяжело…
– Иди спокойно! Я твой миленок, ясно? Гуляем…
Прилаживается поудобней:
– Не дрожи, не съем…Голову положи на плечо…
Из темноты в конце переулка показываются верхоконные. Скачут по мостовой, надвигаются, загарцевали рядом. Полицейские. Шашки на перевязи, кобуры.
– Кто такие? – перегнулся с седла старшой.
– Фабричные, – отзывается парень. – С маслобойки.
– Людей бегущих видали? С коляски энтой… – старшой указывает на опрокинутую пролетку.
– Видали. Двоих али троих. Один, кажись, с сумкой. Побегли в сторону Рыбной…
– Ага, давай! – трогают коней полицейские.
Топот копыт, всадники исчезают за углом.
– Накось, выкуси! – парень смачно сплевывает под ноги. – Фараоны хреновы!
Оборачивается воровато по сторонам, ковыляет к кустам крапивы, возвращается с сумкой.
Они идут бок о бок, парень прикрывает полой рубахи сумку, старается не хромать.
– Живешь где?
– На Чудновской.
Свернув за угол они выходят на перекресток. В жидком свете фонарей можно разглядеть его лицо. Чернобровый, синие-пресиние глаза. Совсем не страшный.
– Учишься? Гимназистка?
– Работаю. У мадам Рубинчик. Белошвейкой.
– А, у сахарозаводчицы? Слыхал… О том, что видела, ни слова! – у него посуровел голос.– Никому, никогда! Проболтаешься, пожалеешь. Поняла?
Она кивает молча в ответ.
Испарился он внезапно. Подтолкнул слегка в спину, когда они огибали башню водокачки, пропал из виду.
Она не помнит, как добралась до дому. Долго стучала в калитку. Сонный сторож о чем-то спрашивал, она не отвечала. Перебежала двор с цветочными клумбами, завернула к флигелю. Поднялась по скрипучей лестнице, отперла дверь. Ворочалась в постели, вставала, пила воду. В мыслях вертелось безостановочно: опрокинутая коляска… полицейские в седлах… синеглазый парень…
– Новость слыхала? – спросила утром усаживаясь за машинку Меланья Тихоновна. – Ломбард Адисмана ограбили. Анархисты, вроде бы. Денег, грят, тыщи полторы унесли, если не больше. Самого едва на тот свет не спровадили…. Вид у тебя… – покосилась из-под очков. – Спала плохо?
– Да, чего-то. Комары заели…
– По дому скучаешь. Эх-хе-хе… Ну, давай за работу. Воз и тележка еще шитья впереди…
1904-й год: газетная хроника.
Январь:
«Новое время»:
Москва. «Придерживаясь старого обычая большая часть населения Москвы встречала Новый год с бокалами вина в клубах и ресторанах. Начиная от «Эрмитажа» и «Тестова» и кончая «Стрельной» и «Яра», везде царило оживление и веселье. Почти до рассвета мчались по городу тройки развозя по домам публику, хотя и преисполненную светлых надежд, но достаточно уставшую и опустошившую карманы».
Владивосток. «Сегодня здешние японцы мирно праздновали свой Новый год. Относительно переговоров между Японией и Россией ничего не известно».