Разбивая волны

В первое время мои родители были абсолютно счастливы. Они вместе мечтали и строили планы на будущее, которые, помимо всего прочего, включали честолюбивое намерение моего отца как можно скорее стать проректором по административной работе. В те годы папа действительно много работал, а мама сидела дома и заботилась обо мне. Потом отца уволили. Именно тогда я впервые в жизни услышала словосочетания «сокращение штатов» и «экономия бюджетных средств».

С этого момента все пошло кувырком. Почему-то мой отец больше не мог задержаться надолго ни на одной работе. Либо его увольняли, либо он увольнялся сам, выдумав для этого какую-то «вескую» причину. То ему не нравились новые коллеги, то был не по душе характер работы, которую ему приходилось выполнять, хотя настоящая причина, вероятно, заключалась в том, что отец так и не сумел найти место, которое так же полно отвечало бы его честолюбивым устремлениям, как в университете.

Хроническая безработица вполне ожидаемо привела к депрессии. Отец все чаще и чаще стал прикладываться к бутылке. Напившись, он частенько обвинял во всех своих бедах маму, поскольку она в свое время предвидела и его увольнение, и усиливающиеся проблемы с алкоголем. Иногда я даже жалела, что мама рассказала отцу о своем пророчестве, но впоследствии мне стало ясно, что на самом деле отец вел себя именно так, как и большинство людей, которые не хотят или боятся отвечать за свои поступки и решения. Увы, в конце концов отцу все же удалось убедить маму в том, что она действительно виновата. Если бы она не предвидела кризис или не рассказала о нем отцу, он, возможно, и не превратился бы в пьяницу, который не способен удержаться на работе. Нет, я вовсе не исключаю, что именно мамино пророчество подтолкнуло его к пропасти, в которую он скатился, однако дело было в том, что сам отец не видел никакого другого варианта развития событий, кроме того, который предсказала ему мама. Иными словами, он просто не стал бороться, а мамины способности использовал как предлог для оправдания своего бездействия.

Из-за этого мама даже перестала пользоваться своими способностями. А если быть точнее, то она очень старалась ими не пользоваться.

Когда отец в очередной раз оказывался без работы, деньги на жизнь зарабатывала мама. Ей, однако, очень не хотелось оставлять меня наедине с отцом надолго, поэтому на работу она могла ходить, только пока я находилась в школе. Работая всего по несколько часов в день, мама, конечно, зарабатывала очень мало: денег не хватало на самые необходимые вещи, да и папино пристрастие к выпивке обходилось нам недешево. Когда в один прекрасный день мы не смогли заплатить за квартиру, которую снимали, и хозяин пригрозил вышвырнуть нас на улицу, мама предложила переехать жить к ее матери. Ее отец и мой дедушка скончался незадолго до этого, и бабушка Мэри осталась совершенно одна. «Это только временно», – говорила мама. Она уверяла, что в Калифорнии, где жила бабушка, у папы будет больше возможностей устроиться на работу в одну из школ или колледжей, и тогда мы снова заживем как прежде. Звучало все это довольно заманчиво, да и других вариантов все равно не предвиделось. Упаковав свои немногочисленные пожитки, мы двинулись на Запад.

Как-то по пути из Миннесоты в Калифорнию – а это, если кто не знает, довольно далеко – мы остановились позавтракать в придорожном кафе в Айдахо. До сих пор помню рекламный плакат с изображением очень аппетитного, хорошо взбитого омлета из одних белков и обжаренных до золотистой корочки ломтиков ветчины. На витрине кафе было написано крупными буквами: «Омлет особый с беконом. Цена: $2.99». Шоссе, по которому мы двигались, тянулось в обоих направлениях до самого горизонта, так что мне иногда казалось – где-то там впереди находится край земли. Поля вдоль шоссе были сплошь засажены высоченной кукурузой. Под порывами ветра ее стебли сгибались, так что можно было подумать, будто кукуруза поклоняется солнцу.

Парковка оказалась забита, и даже вдоль обочины напротив стояли четыре полицейские машины. Папа пристроился сразу за ними. Запирая дверцы нашей старенькой «Хонды», он скользнул по ним взглядом, потом одернул брюки, помятые от долгого сидения за рулем, и заново заправил под ремень рубашку.

– Кафе, похоже, переполнено, – заметил он. – Так что давайте завтракайте быстрее. Нам нужно добраться до Калифорнии еще до полуночи.

Я выбралась из салона, прижимая к груди своего любимого плюшевого медведя. Мама взяла меня за свободную руку, и мы вошли вслед за папой в кафе. Он был прав: в зале яблоку негде было упасть, но собравшиеся там люди не ели – лишь некоторые торопливо пили кофе или колу. Они были чем-то обеспокоены, и над толпой витал тревожный гул множества голосов. Я почти сразу поняла, что случилось что-то нехорошее, и посмотрела на маму, но она лишь молча покачала головой и, прижав к губам палец, кивнула в сторону папы. Никаких разговоров без слов, никакого чтения мыслей – вот что означала эта небольшая пантомима. Именно на этих условиях отец согласился на переезд к бабушке. Мне, однако, оказалось достаточно просто прислушаться, чтобы понять, в чем дело. Я, правда, улавливала лишь отдельные обрывки фраз, однако за то время, пока официантка вела нас к свободному столику, мне удалось составить довольно полную картину происшедшего.

– …Он отсутствует уже больше сорока восьми часов…

– Господи, ему же всего девять! Он, наверно, ужасно напуган!..

– Бедняга Майк, он так тяжело это переживает. Ему кажется – это он во всем виноват!

Кто это – Майк? Наверное, отец пропавшего мальчика, решила я, когда мы заняли места в полукабинете. Он был рассчитан на шестерых, поэтому я посадила своего медведя на отдельное место, как будто он тоже человек и будет завтракать вместе с нами. За соседним столом сидели несколько полицейских, которые, наклонившись друг к другу, о чем-то вполголоса переговаривались. На столе перед ними была расстелена карта, в которую они то и дело тыкали карандашами и пальцами.

Наш заказ был совсем простым: «Омлет особый» для папы, французские тосты с повидлом для меня и овсянка маме. Мой медведь заказал горшочек липового меда, правда, только в моем воображении. Пока мы ожидали заказ, папа просматривал раздел вакансий в калифорнийской газете, которую бабушка Мэри прислала ему по электронной почте.

Наконец принесли еду. Я быстро расправилась с тостами и даже облизала пальцы, на которых осталось немного повидла. Мама к своей овсянке даже не притронулась – должно быть, потому, что она выглядела как оконная замазка и к тому же пахла масляной краской, но, возможно, маме было не до еды. Прихлебывая жидкий чай, она смотрела поверх моей головы в соседний полукабинет, где продолжали совещаться офицеры полиции.

Я обернулась. Оказывается, пока я ела, к полицейским подошел какой-то мужчина в обычной одежде. Садиться он не стал – просто стоял рядом. Глаза у него налились кровью и покраснели, словно он долго тер их кулаками или плакал. Я, впрочем, не сомневалась, что последнее вернее и что передо мной – отец пропавшего мальчика. Чтобы понять это, мне даже не нужно было читать его мысли: все это было написано у него на лице.

Я посмотрела на маму. Мне хотелось рассказать ей о своей догадке, но я сдержалась. Мама крепко сжимала в кулаке чайную ложечку, ее лицо стало неестественно белым, а взгляд – напряженным, устремленным в пустоту.

Папа тоже посмотрел на маму и выругался. Ему был хорошо знаком этот взгляд – он упоминал его каждый раз, когда ругал маму за ясновидение.

– Шейла, твою мать!.. Прекрати сейчас же!

Мама резко встала, задев бедром столик. Стаканы на нем закачались, я едва успела поймать свой недопитый апельсиновый сок.

– Извини, Брэд, – сказала мама отцу. – Я должна кое-что сделать.

Папа смял в кулаке газету и взглянул на маму чуть ли не с ненавистью, но она уже шла к столику, за которым совещались полицейские. Мужчина с заплаканными глазами – отец мальчика – отступил в сторону, чтобы дать ей место, и мама, повернувшись к нему, что-то сказала.