Страница 3 из 12
Однако и в зоне ничего не было, ни друзей, ни приятелей. Один. Правда, «подельники» обещали «замочить» за то, что сдал их банду. Пришёл с повинной. При возможности, конечно. Страшно.
Главное лекарство от мозгов в колонии – это труд и суета. Надо много трудиться и много бегать туда-сюда. В этом случае мысли куда-то теряются. Они улетучиваются, и голове легко. Хорошо ни о чём не думать. По звонку разбудят, по звонку накормят, по звонку выведут на работу и прогонят с работы. Мысли приходят только во время отдыха. Если совсем не отдыхать, то можно продержаться до самого отбоя. Усталость возьмет своё, и голова, едва коснувшись подушки, провалится в спасительный сон. Все бы хорошо. Остаётся только утро… Опять утро и опять пять часов. Как по звонку будильника, мозг проснётся и заставит Босого открыть глаза. Что за напасть?
Босой не ходил на работу в промзону. С его силёнкой там нечего было делать. В лесном лагере пилили лес. Огромные стволы деревьев привозили в лагерь лесовозы. Они возили лес круглые сутки, несмотря ни на какую погоду. Лагерная промышленная зона была огромной территорией. На ней в несколько рядов дыбились металлом пилорамы. Скрип железных цепей и вой пил сливался в одну какофонию. Зеки пилили лес в три смены. Таких доходяг, как он, не любили. Работа в промзоне была денежной. При выполнении плана «мужики» получали приличные (даже по меркам воли) деньги. Каждый человек в бригаде был на виду. Нахлебников не терпели и быстро избавлялись от них. Близко не подпускали к денежной работе. Босой подвизался помощником у плотника. Где рамы в бараке починить, где скамейку в курилке подправить. Это так, для ларька. Заработная плата была копеечной, но это было не главное. Главное – быть, как все. Чтоб на курёху можно было в лабазе один раз в месяц отовариться. Вместе с рабочими его бригады. Основной же работой у Босого был чай. Он считался по лагерным меркам «баночником», проще «шнырём», ещё проще – готовил чай. Заваривал его в трехлитровой банке по заказу работников баланды или зеков, которые не выходили на работу. Кому крепкого чая, кому чифира. Ещё в его обязанности входил контроль за барачными шнырями. Это была ответственная работа. Наверное, блатные поставили его контролировать свою собственную кухню в силу его возраста и статьи. Забот хватало. Блатные жили большой семейкой и с большой обслугой соответственно. Смотрящий за бараком, по прозвищу Хан, был суров и крепок на кулак. От его ударов «шныри» летали по бараку, не задевая половых досок. Одним словом, веселуха. Приходилось ухо держать востро. Забот хватало на весь день. С избытком. Босой был на «движухе» – как здесь говорят. Ночь приходила незаметно. Смеркается на севере быстро.
Босой проснулся и посмотрел на старенькие наручные часы. Пять утра. Он несколько раз моргнул глазами, разгоняя остатки сна, и притих, ожидая повторения вчерашнего. Несколько раз перевернувшись с боку на бок, он с надеждой подумал: «Вдруг проскочит? Вдруг придёт шесть утра без приключений?». Прошло пятнадцать минут. Тихо. Сосед с нижнего яруса начал говорить во сне, громко и неразборчиво.
– Может, мне вчера утром показалось, – подумал Босой. Ему так хотелось, чтобы это было правдой, но этого не случилось. В утренних сумерках тюремного барака, как раз напротив шконаря Босого, старческий голос тихо сказал:
– Не спишь?
От неожиданности и страха Босой замёрз в одну секунду. Предательские мурашки пробежались по спине и щекам.
– Ответить, не ответить? – мелькнуло в голове у Босого.
Голос, будто читая его мысли, сказал:
– Поговорим, чего молчать. Ничего тут нет особенного. Это только попусту языком молотить – грех, а если по делу, то сплошная польза для человека. В разговорах человек спасается. Есть кому душу излить – вдвойне ценно. Давай поговорим, раз уж не спишь.
– Поспишь тут! – передёрнулся Босой и ему показалось, что от этих слов «голос» будто ухмыльнулся в пугающей пустоте.
– На всё воля Божья! Человек – его создание. Значит, Бог волен решать так, как считает нужным. Ничего не делается без промысла Божьего. За все дела – худые и добрые – ждёт человеков расплата. Кому при жизни достаётся благость Божия, кому после смерти. Одним ад кромешный на земле, другим – на небесах. Всё по-разному. Вот и ты страдаешь за свои грехи….
– Кто ты? – стараясь приглушить взволнованный голос, готовый перейти на крик, спросил Босой.
– Какая тебе разница? Если ты говоришь, что Бога нет, тогда и объясняй моё появление сам.
– Так не бывает! Тебя нет, а голос мне кажется! Значит, я сошёл с ума!
– Если ты не видишь меня, то это не означает, что меня нет. Твой ум в порядке. Я существую…. Успокойся.
– А если ты существуешь, то прошу тебя, исчезни из моей жизни…. Зачем я тебе? Почто ты пришел мучить меня?!
– Бог любит тебя! Он дал тебе понять, что ты ещё не совсем потерянный человек.
– Так ведь я убийца! Как меня Бог любить-то может? Разве он любит таких грешников, как я?
– Бог раздражается не на тех, кто грешит, а на тех, кто не кается. Что ему до праведников! Он грешников любит не меньше, а, может, больше. В тебе осталось что-то от человека. Тебя мучает совесть. На звуки твоей совести я и пришел. Согласись, что в вашей современной жизни немного найдется человеков, имеющих это удивительное чувство. Бог сжалился над тобой. За твоё злодеяние гореть тебе в аду. Погибнуть мучительной смертью, а тебя лишь посадили в тюрьму. За колючую проволоку. По- житейски это несправедливо. Ты убил человека. Молодую девушку. За смерть – смерть. Разве можешь ты сравнить её кончину и свой срок в тюрьме? Её уже давно нет на белом свете, а ты жив-здоров. Видишь небо, облака, рассвет. Разве девушке этого не хотелось? Так же как тебе жить? По промыслу Божьему ты оказался здесь. Терпи и радуйся. Могло быть хуже. Могло случиться страшное для тебя событие на этом свете – смерть без покаяния. Ты не умер, ты живешь. Этот факт говорит о многом. За свои злодеяния каждый человек получает по заслугам. Ничто не остаётся у Господа без ответа. Ни хорошее, ни плохое. Кайся, молись, проси прощения у Господа Бога нашего. Чтобы даровал Он тебе милость свою. Простил тебе твои страшные грехи.
– Как же! – ухмыльнулся невидимому собеседнику Босой. – Мои подельники ни в чёрта, ни в Бога не верят. Убивали вместе со мною. Однако устроились не чета мне. Один остался на местной зоне. Ещё на пересылке слышал, что он пошел в «красные». Завхозом зоны работает. В кожаном пиджаке разгуливает. Ему мусора сами водки наливают. А второй денег заплатил – и по больницам шкуру трёт. Говорит, что «рак» у него. Собирается комиссоваться. Врёт, собака серая! Денег много – вот и болеет. Знаем мы эти болезни. Получается, раз денег нет, то тебя ждет кара Господня. Будешь от работы подыхать и от голода. Деньги есть – и никакого Бога не надо.
– Не торопись с выводами. Никто не знает промысла Божия. Ты не думай о других. Ты о себе думай. Когда предстанешь перед Господом Богом на страшном суде, на кого будешь ссылаться?
– До страшного суда ещё дожить надо, – зло прохрипел Босой.
– Босой! Угомонись! С кем ты в такую рань трещишь?
Голос зека с нижней шконки подействовал на Босого, как ушат холодной воды, вылитый на него в знойный день. Он дёрнулся всем телом и зажал рот рукой.
– Больше ни звука, – подумал про себя он. – Если рассказать кому, то хана. Засмеют. Приколистов хватает. Не отмажешься. На крайняк признают сумасшедшим. После такого «косяка» недолго и в «угол съехать».
Над шконкой пронёсся легкий смешок, и всё стихло.
«Обиженные» расплескали по коридору воду и принялись за уборку. Когда завыла сирена, Босой был уже на ногах. Надоело ворочаться с боку на бок.
День не заладился с самого подъёма. После утренней проверки у Босого вдруг засосало под ложечкой. Такая тоска напала – хоть вой. Он угрюмо покосился на курящих возле двери зеков и, сгорбившись, пошёл в барак. Зашёл в «биндяк» к плотнику и рухнул на деревянную скамейку. Плотник Колян, пенсионного возраста мужик, покосился на Босого, но ничего говорить и спрашивать не стал. Своих проблем хватает. До завтрака сидели молча. Выкурили по сигарете, по звонку, не сговариваясь, одели лагерные лепни и вышли строиться на завтрак. Чёрная масса отряда сгрудилась возле железной решётки локальной системы. Наконец ключник открыл дверку, и зеки повалили на площадку перед решёткой на построение. Тех, кто не работал в лесу или на пилораме, на завтрак, обед и ужин водили только строем по пять человек в ряду. До столовой было недалеко, порядка ста метров ходу. Расстояние мало волновало кого-либо из начальства. Порядок есть порядок. Если приказал хозяин зоны водить зеков в столовую строем, то будут водить. В соседней зоне водят под барабанный бой. И ничего, привыкли. Контролёры матерными криками выгнали зазевавшихся зеков из барака на улицу. Холодный северный ветер пробежался по макушкам голов и затих, оставив на теле «гусиную кожу». Несмотря на то, что на дворе был июнь, холода не сдавались.