Должники

– Девчонка уж больно хорошая, Тимоша, поет душевно. Мы бы с ней такие концерты давали, на весь округ гремели бы. И на меня в юности чем-то похожа, скажи?

– Не положено советскому офицеру, летчику, руки распускать, да еще со старшим по званию. Это ж мировой скандал, Клаша, крупное чепе, понимаешь?! Еще легко отделался, мог бы запросто под суд чести попасть. А ну их в баню, давай лучше сами споем. Нашу, любимую, давай? – и, не дожидаясь ответа, подполковник затянул слабым дребезжащим тенорком: калина красна-а-ая, калина вызре-е-ела…

– Я у залеточки характер вызна-а-ала, – подхватил негромко басок.

После новогодней драки в Доме офицеров прошло три месяца. Лейтенанту Аренову влепили «строгач» с занесением в личное дело, у его жены случился выкидыш. Скандал, может, и удалось бы замять (кому охота выносит сор из избы?), но кто-то из бдительных однополчан сообщил о случившемся в штаб округа. Приезжала комиссия, разбирались на месте. Замполит с комполка пообещали себе и друг другу отыскать стукача, но слов не сдержали: из своих не признавался никто, а командование имя подписанта не выдавало. Так весь полк и вступил в новый год: с подмоченной репутацией да подлым жалобщиком, настучавшим на товарищей. Неожиданно благородно повел себя капитан Воронов, почти сразу проявив готовность к полному примирению, ни словом не намекнув влиятельному родственнику о неприятном событии. Ровно через десять дней после Нового года к штабисту прикатила супруга с кружевным голубым конвертом в руках и солидным помощником, едва достающим до локтя. А еще спустя десять дней капитану опять улыбнулась Фортуна: он получил приказ отбыть для дальнейшего прохождения службы в ГСВГ[2], попросту говоря, в Германию. Не таким везучим оказался молодой лейтенант. Впрочем, оно и понятно: без мохнатой лапы в Генштабе следует быть тише воды, ниже травы даже выпускникам академий, не то, что военных училищ. Когда нет сверху поддержки, не спасет никакая честь.

…В маленькой комнате было тихо, последнее время здесь редко слышался смех. Тонечка набрала в легкие воздух и постаралась придать голосу беспечный оттенок.

– Вчера заходила Галина, говорила, что Воронова в полку никто не поддерживает, все на твоей стороне.

– Ей лучше знать.

– Рассказывала, что дядя Володя в свое время тоже схлопотал строгий выговор в личном деле, и ничего,

– Ничего – это пустое место. Хочешь, чтобы я был таким?

– А у одного шифровальщика, когда он учился в академии, кто-то из сокурсников за пару месяцев до выпуска выкрал секретный документ, представляешь? Прямо на занятии, правда! Бедолага отошел на минутку от учебного стола, вернулся, а документа нет. Сейчас уже полковник. Смурые его хорошо знают. Он после академии тут какое-то время служил.

– И что?

– Саш, ты не думай, я ничего не боюсь: ни пустыни, ни тайги. Куда угодно за тобой поеду с закрытыми глазами.

– Вслепую с миром общаться не советую. Можно запросто споткнуться и набить себе шишек.

– Я не с миром общаюсь, с тобой. А ты не дашь мне упасть, правда?

– Спи, мне завтра рано вставать.

– Спокойной ночи, – прошептала Тоня, осторожно нащупала носовой платок, вытерла мокрые щеки и нос. Она все чаще засыпала теперь не со счастливой улыбкой на плече любимого мужа, но отвернувшись к стене, с влажным кусочком батиста, зажатым в кулаке. Все чаще равнодушно звучало «спи», все реже с восторгом прерывалось дыхание. И уже привычно менялись носовые платки, скоро из этих аккуратно подрубленных лоскутков можно будет составить неплохую коллекцию.

– Тошка.

– Что?

– Не реви, прорвемся.

– И не думаю, – счастливо огрызнулась жена.

…Шаг, еще один, осталось совсем немного, всего десять таких шагов, и она уткнется носом в зеленую дверь. А за дверью тепло, уют, сибирский кот Вилька на подоконнике – дом, в котором живет семья лейтенанта Аренова. Семья пока еще куцая, всего-то двое, но через восемь с половиной недель здесь появится третий – самый лучший, самый умный, самый красивый человек на свете, кто украсит собой маленькое семейство и наполнит жизнь истинным смыслом. Тонечка улыбнулась обледенелой дорожке, осторожно опустила ведро, почти доверху наполненное водой, и любовно погладила выпирающий из-под каракулевой шубки живот. Она готова была огладить весь мир – таким счастьем переполнялась душа.

Какими наивными вспоминались сейчас «ахи» и «охи» из писем тети Розы, узнавшей, куда отбывает ее «бедная девочка», какими надуманными – собственные страхи. Она боялась морозов, когда обычный плевок превращается на лету в ледышку, медведей, шатающихся за гарнизонным забором, комаров, чьи укусы могут оказаться смертельными, изоляции от большого мира, где есть кино, магазины и ванные с душем вместо оцинкованного корыта. Смешно и глупо! Опасаться надо не зверей – людей, и страшен только тот холод, который в душе. А если любимый человек охотно вызывается потереть мочалкой мокрую спину, то любое корыто покажется драгоценным сосудом. Тонечка вновь была счастлива и спокойна. Позади остались непонимание, обида, равнодушие, которые изгрызали похлеще любого дикого зверя. Просветы за прошедший год, конечно, случались: каракулевая шуба, торжественно врученная в январе, неподдельная тревога в марте, когда Тоня долго выкарабкивалась из тяжелого бронхита, грозившего перейти в пневмонию, сумасшедшая ночь в июне. Раньше память хваталась за эти моменты, как утопающий – за сучок, плывущий навстречу, потому что появлялась надежда: все образуется. Теперь отпала нужда за что-то цепляться, наоборот, судьба сама поддерживала их на плаву, засыпая подарками. Сначала – назначением в эту заснеженную Тмутаракань, потом – друзьями, а главное – сыном, толкавшимся сейчас в животе. В том, что родится мальчик, сомневаться не приходилось: так яростно заявлять о себе может только мужчина. Тонечка прислушалась к своим ощущениям: так и есть, бьется! Из такого буяна, наверняка, вырастет настоящий мужик – смелый, сильный, жадный до жизни, твердо знающий, чего хочет, и умеющий добиваться поставленной цели. Возможно, он станет, как и его отец, летчиком, а то и космонавтом, может быть, ученым или знаменитым артистом, строителем, журналистом, врачом – сын будет достойным родительской гордости. А когда родителям придется уйти из жизни, они постараются сделать это без страха и сожалений, что жили не так, как хотелось. Когда человек предлагает миру подобную замену, смерти бояться унизительно и глупо.

Тонечка храбро вытерла варежкой мокрый нос, решительно взялась за железную дужку: хватит мечтать, надо действовать. Скоро вернется Саша, а в доме хоть шаром покати и не прибрано. Какому мужу понравится жить с такой лентяйкой?

– А я вот спрошу твоего благоверного, почему он разрешает жене таскать полные ведра? Да еще в мороз и по льду!

– Ой, привет, Никонов! – улыбнулась она, обернувшись на голос. – Ты уже освободился? Значит, сейчас и Санька заявится. А у меня еще конь не валялся, представляешь?

– Коняга должен землю пахать, но не траву без толку мять. А вот ты, дорогуша, себя точно угробишь, если будешь зимой полные ведра тягать. У тебя, Антонина, совсем крыша съехала? В твоем положении так рисковать! Ребенка потерять хочешь?

– Тьфу, типун тебе на язык, Женька! Времени ни на что не хватает, только глаза раскрыла – полдня нет, моргнула – уже вечер. Если по двадцать раз за водой ходить, вообще, ничего не успеть.

– Тебе, если честно, и одного раза нельзя. Я, например, свою Ленку, когда она рожать собралась, от всей домашней работы освободил, даже чай с кофе в постель подавал да еще сахар ложкой размешивал. А ты своего Аренова избаловала, так нельзя, дорогая. Мы, мужики, от рождения эгоисты: балдеем, когда вокруг нас начинают носиться, но к хорошему привыкаем быстро. Не подала рюмку к обеду, носки не заштопала, брюки не погладила – пошел на таран. Давай ведро!

За разговором они незаметно подошли к редкому низкому частоколу. Старший лейтенант нащупал свободной рукой щеколду калитки. – Почему не задвинута?

2

Группа советских войск в Германии