Должники

– Читала сказку за Айохгу?

От неожиданности прожектерка вздрогнула.

– Господи, Полина Иванна, вы опять без стука! Так можно и заикой человека сделать.

– А я у своем дому, ны у чужом: хочу – стучу, ны хочу – мовчу. Вот заимеешь собственный, тохгда и командовай. Сказку читала?

– Какую?

– За деуку, на тэбэ похожу. Тоже усэ собой любовалася, потим хгусыней стала. Ты бы прибралася, чем зеркала дырявить. Вон, обува раскидана, платте валяется – пособирала бы, – хозяйка прошлась по маленькой комнате, привычно наводя порядок.

Полина Ивановна давно похоронила мужа, держала небольшой огород, где выращивала баклажаны, которые называла «синенькими», огурцы с помидорами, лук, чеснок, зелень, картошку, сдавала комнатенку и воспитывала жиличек, каких потом успешно выдавала замуж за молодых лейтенантов. Рука на замужество была у старушки легкой, квартирантки меняли одна другую довольно быстро. Как ни странно, бывшие съемщицы ворчливую хозяйку не забывали. По праздникам Полина Ивановна надевала атласный халат, расписанный яркими маками и подаренный ей на память одной из счастливых невест, цепляла на кончик носа очки в роговой оправе, наливала рюмку вишневой наливки собственного приготовления, не спеша, доставала из комода конверты, присланные из разных концов страны, и перечитывала не один раз каждое письмо или поздравительную открытку. Читала вслух, с выражением, посмеиваясь или вытирая слезы. Чаще рюмка пустела (тогда наливалась другая), реже оставалась нетронутой, и Полина Ивановна потом безжалостно выливала самодельный ликер в помойное ведро. Она помнила своих корреспонденток по именам, знала, как зовут их детей, была в курсе семейных ссор и примирений. После чтения на износ, аккуратно вкладывала послания в конверты, перевязывала стопку узкой шелковой лентой и прятала обратно в комод. Однажды, проходя мимо хозяйской комнаты, Тоня увидела на комоде целую коллекцию разноцветных бантиков поверх пухлых пачек. Иногда, доведенная до белого каления придирками бабки, давала себе клятву, что даже имя ее забудет, не то, чтоб писать. Сейчас бедняжка была близка к этому состоянию.

– Не трогайте, пожалуйста, мои вещи, Полина Иванна! Я специально их приготовила заранее, чтобы не тратить потом время на поиски.

– Эх, Тонька, – вздохнула хозяйка, присаживаясь рядом, – умная ты деука, а дура. Да рази ж мэнэ твои плаття волнують чи тухли? Душа болыть, шо ходышь, як опрокинута. Случилось шо?

– Все нормально. С чего вы взяли, что я переживаю?

Полина Ивановна вдруг улыбнулась. Улыбка оказалась неожиданно молодой и сбросила старушке лет двадцать.

– Свадьбу тут хгулять будэмо чи как?

– Не поняла? – вспыхнула Тоня.

– А шо ж непонятнохго? Я, милая, уж стильких замуж повыдавала, пальцив нэ хватить. Хготовьсь и ты. Бачила я вас с курсантиком твоим у прошлу субботу. И к хгадалке ходыть не надо: забэрэ вин тоби от мэнэ. Я вже и ленту купыла, с тоби нову пачку начну. Писать будышь?

– Конечно, – бесстыдно соврала «милая».

Засыпала молодая жиличка со странным чувством снисходительной жалости, симпатии и благодарности к сварливой старухе.

…Антонину Романовну ребята в школе любили. Молодая, красивая, не кричит, не придирается, ни на кого не стучит директору, не строчит возмущенные записки родителям, не унижает, не пристает с ерундой, не шушукается с учителями, здорово поет и играет на пианино, хотя там постоянно западают клавиши, и место такой рухляди на помойке, а не в школьном актовом зале. Словом, учительница пения, не выделяя любимчиков, ходила в любимчиках сама. Впрочем, это касалось только тех, кто учился, учителя же воспринимали Туманову по-другому. Они не шпыняли молодую коллегу, не бросали упреки в дешевизне авторитета, не донимали поучениями – они ее попросту не замечали. Одна лишь Инна Викторовна Могила, химичка, которая по совместительству вела физкультуру в младших классах, не скрывала симпатии к Антонине. Энергичная, громогласная, не лезущая за словом в карман Могила, шутя, жалела единственно об одном: что ее сын женат.

– Лешку моего, конечно, можно отбить, да внучку жалко. У нее, если честно, прекрасная мать.

Если бы не эта искренняя прямолинейная женщина, Тоне пришлось бы туго. Когда смотрят не на тебя, а сквозь, в голове происходят сдвиги, и не всегда эти сдвиги благоприятно сказываются на судьбе.

Сын Инны Викторовны жил отдельно от матери, в двухкомнатной квартире на территории военного городка. Капитан ВВС обучал курсантов летному делу. Сегодня семья собиралась отметить в узком кругу радостное событие – тридцатилетие единственного среди трех женщин мужчины, который с минуты на минуту должен подъехать за матерью.

У Тумановой было «окно», предметники разошлись по классам, учительская пустовала, и преподавательница пения с удовольствием угощалась шоколадными конфетами, внимательно слушая коллегу-многостаночницу.

– Замуж я выскочила рано, совсем девчонкой. Тебе сколько лет, Тонечка?

– Через месяц исполнится двадцать.

– Я вышла почти такой же, в девятнадцать, а Сережке стукнуло тогда двадцать один. Познакомились мы за месяц до его выпуска. Через неделю он сделал мне предложение, через две расписались. Любила его страшно, до потери сознания. Бывало, проснусь среди ночи и думаю: Господи, если ты есть, спасибо тебе большое за все! – Инна Викторовна помолчала, затем добавила с грустной улыбкой. – Видно, за это «если» и поплатилась… В роддом муж еще успел меня отвезти, а вот забрать не смог. Забирали моя мама и комполка, в котором Сережа служил. Хороший мужик был Иван Романович, настоящий. Только не повезло ему, и трех дней не прошло, как полк принял, а тут такое ЧП, – она взяла «Белочку», развернула обертку с симпатичным зверьком на картинке, удивленно посмотрела, как будто не понимала, зачем ей это, снова завернула и бросила обратно в целлофановый пакет с пестрой блестящей кучкой. Молодая учительница машинально отметила его ценность: с такими фантиками лет пятнадцать назад можно запросто было считаться первой богачкой двора. Инна Викторовна бросила взгляд на часы. – Что-то именинник мой запаздывает. Наверное, опять не могут договориться, кому собаку выгуливать. Представляешь, приобрели пса, а гулять с ним некому. У одной – две школы, музыкальная и обычная, у другой – работа, у третьего – сплошные полеты. Говорила им: не берите! Животное – не игрушка, времени требует, забот. Так разве ж послушают?

– Инна Викторовна, а почему муж не смог вас из роддома забрать? Заболел?

– Может, еще чайку? Водки нет, давай хоть чаем за сына моего чокнемся?

– Чаем нельзя, плохая примета. И, если честно, я, кажется, начаевничалась на год вперед, сейчас булькать начну.

– А ты в приметы не верь, ерунда все это. Верь лучше в свои силы и в того, кого любишь, – Инна Викторовна замолчала, прислушиваясь к шагам за дверью. Кто-то протопал мимо учительской, и снова все стихло. – Скоро перемена. Тонечка, не сочтешь за труд вымыть чашки? А конфеты забери себе, ладно? Мне все равно шоколад нельзя, печень пошаливать стала. Так о чем ты спрашивала?

– Вы говорили, муж не смог приехать за вами в роддом. Почему?

Инна Викторовна устало вздохнула – так вздыхает учитель от непроходимой тупости ученика.

– Разбился он… Что-то у них там с мотором стряслось, а катапульта не сработала. Мне потом объясняли, но я же не понимаю в этом ничего. Абсолютная техническая тупица.

– Вы не тупица. Простите меня, я не знала.

– Откуда тебе знать? Я обычно о своей жизни никому не докладываю. Это в первый и, надеюсь, в последний раз разоткровенничалась. Не люблю, когда жалеют. Нет мужа – и нет, но почему – кому какое дело?

– А ваш сын пошел в летное, потому что старался быть таким, как отец, или просто романтики захотелось? Вы не пытались его отговорить?

– Пыталась. Да только Лешка мой весь в отца: что решил – не собьешь.

– И неужели у вас больше никого не было за всю жизнь? – вырвалось неожиданно у Антонины. – Ох, простите меня, Инна Викторовна! Наверное, это очень бестактный вопрос, извините.