Должники

– Напился? – Илюшка что-то радостно залепетал в ответ. – Счастье мое, понимаешь, что капризничать сейчас нельзя. Да ты у меня, вообще, чудный ребенок! Самый красивый и умный, правда? Дать соску? Не хочешь? Правильно, малыш, нам пустышки ни к чему. Это игрушки для слабонервных, а мы с тобой сильные люди. Пошли! – и снова двинулась от грибной раздавленной шляпки, стараясь держать левую ногу за командира.

Тропинка сужалась, идти становилось труднее. Мешали кочки, низкий кустарник, хлеставший по бокам, цеплявшийся за коляску. Тоня сбавила ход, не отрывая взгляд от едва заметной узкой полоски, натоптанной среди высокого мха. Что-то раньше этот мох под ноги не попадался. Неожиданно тропинка уткнулась в поваленное дерево и заставила остановиться. Тонечка застыла на месте, пытаясь унять нарастающий страх. Кругом пни, поваленные деревья, кусты и мох почти по колено – тупик. «Сильный человек» в коляске заплакал, что-то настойчиво требуя. Ребенка давно пора кормить, но сока больше нет, нет даже воды, булки, печенья, поэтому оставалось только гадать, чего же он хочет больше: питья или еды. Влажная кофта неприятно холодила грудь и живот. Поднялся ветер, верхушки сосен шумели и о чем-то грозно предупреждали. Их предостережение опоздало. Тоня Аренова отчетливо поняла, что заблудилась. Заблудиться в городе – неприятно, в лесу – страшно, в тайге – смертельно опасно. Надежда выбраться очень слабая, а если смотреть правде в глаза, нулевая. Надеяться в таких случаях приходится лишь на чудо, но мать должна рассчитывать на себя, потому что она в ответе за своего ребенка, и Аренова пошагала дальше. Как солдат, которому нельзя отступать. как заведенный чьей-то неизвестной рукой механизм, моля неведомую силу, чтобы завод не кончался. Не шла – спотыкалась, лавировала, продиралась вперед, упрямо толкая перед собой коляску. Лицо, искусанное комарами, горело, в волосах застряли колючки от кустов, ноги гудели от усталости и напряжения. Стемнело. Илья уже не просто плакал – кричал. Она вытащила его из коляски, прижала к себе и поняла, что сынишка опять обмочился. Продолжая баюкать плачущего малыша, достала первые ползунки, мокрые пеленку с клеенкой. Потом бережно опустила ребенка на матрасик, сдернула с себя комбинацию, обмотала сухим шелком влажную попку, укутала мальчика одеяльцем, быстро оделась, снова взяла на руки сына и принялась ласково баюкать, напевая колыбельную. Илюшка принял пустышку, постепенно успокоился. Осторожно придерживая драгоценную ношу, Тоня опустилась на мох под сосной, с наслаждением вытянула гудевшие ноги и уставилась в ночное небо. Где-то там, высоко, сияли звезды. Их величественно-равнодушный холодный свет советовал не спорить с судьбой, смириться, не тешить себя наивной надеждой, что человеку подвластно все. Мириады светящихся точек звали к себе, парализуя волю, и убеждали, что жизнь на земле не так уж прекрасна, как утверждают люди. Однако с подобным мог согласиться лишь тот, кто не знал, какой любовью способна одарить человека эта самая жизнь. Тонечка перевела взгляд на сына. «Потерпи немного, малыш, – прошептала она, нежно прикоснувшись губами к прохладной щечке, – завтра нас папа найдет. Он нас любит и никому не отдаст. Никому и ничему на свете, никогда, ни за что!» Она просидела под сосной всю ночь, грея сына собственным телом, греясь мыслями о завтрашней встрече с мужем.

Следующий день повторил предыдущий, в еще большей степени смахивая на кошмарный сон, чем на реальность. Тоня уже не пыталась вернуться к развилке, не искала забор – выбирала в чаще проходимые места, надеясь, что те, кто ищут, будут знать, где искать. Антонина Аренова верила не в чудо или собственную везучесть – в мужа, в его энергию, настойчивость и любовь. Только эти слагаемые могли бы снова сложить их семью. Еще молила судьбу, чтобы не заболел Илья. Можно смириться с детским плачем, но нельзя – с молчанием, когда обессиленный болезнью ребенок не издает ни звука и еле дышит. Она выбросила корзину с грибами, приноровилась сушить ползунки и пеленки, изловчилась отбиваться от комаров и упрямо не расставалась с коляской, выискивая намеки на тропки, по которым могли бы катиться колеса. Илюша то плакал, то засыпал на груди, не способной дать сыну ни капли спасительного молока. Когда солнце снова потянулось к земле, случилось первое чудо: путь перегородил ручей. Вода была холодной, прозрачной и вкусной, вкуснее Тоня ничего не пила. Она набрала полную бутылочку, умылась, напоила сынишку, напилась сама, припав к ручью, как припадают дикие звери. Затем оторвала кружево комбинации, пометила ажурной тканью кусты. Еще долго кружила вокруг, не решаясь отойти даже на несколько метров. Вдруг эхо донесло странные звуки, похожие на слабые раскаты грома. Тонечка прислушалась: где-то явно стреляли. И тут ее осенило: это же Саша их ищет, наверняка, поднял на ноги всех! Она схватила сынишку и помчалась, сломя голову, туда, где, как ей казалось, палили из ружей. Бежала долго, игнорируя плач ребенка, напуганного тряской и поведением мамы, которая неслась, как сумасшедшая, и вопила: «Мы здесь!» Наконец остановилась, задыхаясь от бега, оперлась о сосну и, прижав к себе сына, вяло удивилась тяжести тельца: мальчик два дня почти ничего не ел, а прибавил не меньше пары кило. Потом догадалась, что просто сама ослабла, побрела обратно к коляске. Илюшка хныкал, забавно причмокивая. За соску она отдала бы сейчас пять лет собственной жизни. Тоня спустила с мальчика ползунки, дождалась журчащей струйки, пристегнула к пуговицам лямки. Разгибаясь, увидела на земле соску, выпавшую из одежды сынишки. Наверное, меньше бы радовался кладоискатель, отыскавший сокровища шейха. Она бережно обтерла бесценную находку, облизнула и вставила в жадный детский рот. Пройдя еще метров пять, поняла, что двигаться дальше нет смысла: мешали страх темноты и сознание, что заниматься поисками коляски в этой ситуации глупо. Бережно прижала к себе задремавшего малыша и медленно опустилась с ним под кедр, на выступавшие из земли корявые могучие корни. Снова зажглись звезды, но смотреть вверх пропала охота: кроме надменности и насмешки от этих холодных небесных тел ждать ничего не приходилось. Она прикрыла глаза, сна не было, а были разные картинки. Выпускной в музыкальном училище, усатые красные раки на блюде, югославские белые шпильки, добытые с бешеной переплатой, пирожковая, куда они забегали с девчонками после занятий, фирменный Розочкин борщ, заправленный старым салом, кипящие в масле раздутые золотистые чебуреки, розовые помидоры с кулак. Тонечка сглотнула слюну. Странно, в умных книжках пишут, что в таких ситуациях человек думает о вечности, о зле и добре, выносит оценку прожитой жизни, размышляет о несправедливости бытия. Ей же на ум приходит одна жратва да какие-то дурацкие туфли, от которых в памяти остался только кровавый волдырь. Можно было бы предположить, что подобные мысли – от бездуховности или скудоумия, но и тут анализировать ничегошеньки не хотелось. Хотелось одного: спать. Это желание не способен перебить даже страх, что они никогда не выберутся из этой проклятой чащи. Она должна отдохнуть, иначе совсем не останется сил. Тоня привалилась к стволу, сцепила за детской спинкой руки замком и расслабилась, уяснив, что слова «сон» и «жизнь» для них сейчас равнозначны. Вторым чудом стала теплая ночь, не давшая спящим замерзнуть…

День начался с плача и бессмысленных уговоров не плакать. Мелькнула мысль: как быстро в таких случаях сходят с ума? От безнадежности, от голода, от недосыпа. Антонина ужаснулась собственному эгоизму и крепко прижала сына к себе, словно просила прощения за предательское малодушие.

Когда солнце зависло над головой, они набрели на кусты голубики. Это стало третьим, очевидно, последним чудом. Бог, как известно, троицу любит, после ведет счет человек. Срывая мелкие, сизо-голубые ягоды, Тонечка испытывала почти такой же экстаз, как верующий – при виде чудотворной иконы. Она благоговейно сдула с голубики невидимые соринки, надкусила ягодку и, не удержавшись, глотнула. Сын, возмутившись, поведением мамы, заплакал. «Шейчаш, моя радошть, шейчаш», – шепелявила Тоня, торопливо раздавливая языком сладковатую нежную плоть. Затем вывалила на дрожащую ладонь драгоценную кашицу, поднесла сынишке.