Страница 62 из 65
-- Очень красив, ничего не скажешь.-- Притчард не отрывал глаз от фотографии.
-- Да, красив,-- эхом отозвалась Констанс. Нашла наконец эластичные тапочки, поскорее натянула на ноги и почувствовала себя куда более уверенно.
-- Здесь он такой серьезный...-- Притчард отодвинул коробку "Клинекс", чтобы получше разглядеть Марка.
-- Он и в жизни такой серьезный,-- подтвердила Констанс.
За три недели, что провела с Притчардом, катаясь на лыжах, она почти не упоминала о Марке. Говорили обо всем на свете, но каким-то странным образом по обоюдному молчаливому согласию избегали в своих беседах говорить о нем. Катались вместе каждый день, подолгу делились мыслями о лыжной технике, о необходимости все время наклоняться грудью вперед, об умении падать, успев при этом расслабиться, об учебе Притчарда в общественной школе в Англии, о его отце, о лондонских театрах и американских писателях; серьезно обсуждали животрепещущий вопрос о том, как ощущает себя человек в двадцатилетнем и тридцатилетнем возрасте; живо воскрешали в памяти веселое время, когда наступает Рождество в Нью-Йорке, замечательные футбольные матчи, что проходили по уик-эндам в Принстонском университете; устроили даже настоящую полемику по поводу природы мужества -- это когда Констанс вдруг оробела, струсила посередине крутой лыжни: день уже клонился к вечеру, солнце заходило, и горы стали безлюдными и пустынными.
Притчард наконец оторвал взгляд от фотографии.
-- Напрасно ты обулась.-- Впервые он вдруг обратился к ней на "ты", указывая на эластичные тапочки.-- Самое приятное в лыжном спорте -- это те минуты, когда сбрасываешь эти проклятые тяжелые ботинки и разгуливаешь по теплому полу в шерстяных носках.
-- Мне приходится постоянно вести отчаянную борьбу с собой, чтобы не быть неряшливой,-- оправдывалась Констанс.
Помолчали немного, стоя напротив друг друга.
-- Ах,-- вдруг опомнилась она,-- да садись же, что ты стоишь?
-- Спасибо,-- как-то довольно официально поблагодарил он и присел на удобный стул.-- Я, впрочем, на минутку -- проститься.
-- "Проститься"? -- ничего не соображая, тупо повторила Констанс.-Куда же ты едешь?
-- Домой. По крайней мере в Англию. Подумал -- не оставить ли тебе свой адрес?
-- Конечно, конечно!
Протянув руку к бюро, он взял листок бумаги и ручку, что-то на нем написал.
-- Это адрес отеля, ну, пока не подыщу квартиру.-- И положил листок на бюро, но все еще поигрывал ручкой.-- Теперь у тебя появился еще один человек, которому можно писать,-- английский получатель писем.
-- Понятно,-- грустно откликнулась она.
-- Можешь сообщать мне, какой выпал снег, сколько раз ты съехала с вершины горы и кто накануне напился в баре до чертиков.
-- Все это так неожиданно, не находишь? -- молвила она.
Как ни странно, с самых первых дней их знакомства ей и в голову не приходило, что Притчард может уехать. Был ведь здесь, когда она приехала, и, казалось, прочно привязан к этому месту невидимыми нитями -- такая же неотъемлемая часть отеля, как мебель, теперь ей очень трудно представить себе, как обходиться целыми днями без него.
-- Что же здесь неожиданного? Просто хотел попрощаться с тобой наедине, вот и все.
"Поцелует меня на прощание или нет?.." -- гадала она. За все эти три недели он только держал ее за руку и дотронулся до нее, лишь когда поднимал после неудачного падения. Нет, стоит не шелохнувшись, загадочно улыбается, играя с ее ручкой, поразительно неразговорчив,-- словно ожидает, что она сама скажет ему.
-- Итак,-- наконец произнес он,-- надеюсь, увидимся?
-- Непременно!
-- Давай устроим прощальный обед. В меню, как обычно, телятина. Но попробую раздобыть чего-нибудь получше по такому случаю.-- Аккуратно положил ручку на стол, сказал: -- Пока,-- и вышел, закрыв за собой дверь.
Констанс уставилась в закрытую дверь, думая: "Все уезжают..." -- и чувствуя, как внутри нее закипает гнев без всяких на то причин. Понимала, что глупо, что ведет себя как маленький ребенок, который не желает, чтобы так быстро заканчивался его день рождения, но ничего не могла с собой поделать. Оглядела комнату и, нетерпеливо тряхнув головой, принялась наводить порядок. Поставила ботинки в коридор, повесила парку в кладовке, отнесла коробку с туалетной бумагой в ванную комнату, а недоеденную плитку шоколада отдала горничной. Поправила покрывало на кровати, опорожнила пепельницу и вдруг, под воздействием какого-то импульса, выбросила стержень для завивки ресниц в мусорную корзину, решив: "Тоже мне заботы! Буду я еще волноваться из-за незавитых ресниц!"
Притчард заказал бутылку бургундского, так как, по его мнению, швейцарское вино слишком слабое, чтобы пить его при расставании. За обедом почти не разговаривали; обоим казалось, что его уже в какой-то мере нет здесь. Раза два Констанс все порывалась сказать, как благодарна ему за его ангельское терпение с ней, там, в горах, но слова застревали в горле, и в результате оба чувствовали себя за этим прощальным обедом все более неловко. Притчард заказал кофе с бренди, и она тоже выпила, хотя от этого крепкого напитка у нее началась изжога. Ансамбль из трех музыкантов начал играть в тот момент, когда они пили бренди,-- разговаривать стало почти невозможно.
-- Не хочешь потанцевать? -- предложил он.
-- Нет, не хочется что-то.
-- Очень хорошо! -- похвалил ее Притчард.-- Лично я презираю танцы.
-- Пойдем отсюда, а? -- попросила она.-- Лучше прогуляемся.
Разошлись по своим комнатам -- одеться потеплее. Притчард уже ждал ее перед входом в отель, когда она появилась, в тяжелых лыжных ботинках и медвежьей шубе, которую подарил ей отец год назад. Притчард стоял, оперевшись спиной о столб, и ее не заметил. Довольно долго Констанс наблюдала за ним, пораженная: какой усталый у него вид, как он неожиданно стареет, если не чувствует, что кто-то за ним следит. Он повернулся к ней.
Зашагали по главной улице,-- звуки музыки за спиной становились все глуше. В ясную ночь звезды ярко сияли над пиками гор, поразительно голубых в это время. На вершине самой высокой горы, где кончалась подвесная канатная дорога, в сторожке горела единственная лампочка,-- там всегда можно погреться перед спуском, выпить пряного нагретого вина и съесть пару бисквитов.