Страница 146 из 153
Подарок Баранова разбудил самые горячие мечты:
— Мы металл и на дальние острова повезём, — с надеждой сказал Шелихов, — а то меха, меха. Убеждён — нужда великая объявится в таком товаре. Металл всем надобен. — Отодвинул в сторону бруски. — Ладно, — сказал, — это впереди. — Посмотрел на купцов. — О чём разговор вели, когда я пришёл? Ты, — глянул на Полякова, — больно горячился?
— О Курилах говорили.
— Что говорить, — Шелихов положил руки на стол и, оглядев купцов, сказал: — Много говорить — ничего не делать. Надо Русь потихоньку на Курилах заводить. Вот по весне и пошлём галиот. — Оборотился к братьям Мичуриным: — Вам заняться след подготовкой сей экспедиции. В Питербурх поедете, в Москву.
— Это дело — такое мы мигом.
— Здесь не мигом, но с толком надо, — возразил Григорий Иванович, — спешка ни к чему. У нас зима впереди. Успеем, ежели по-хорошему. — Повернулся к Полякову: — Мы намедни прикидывали, что для экспедиции надобно.
Приказчик подвинул по столу исписанный лист. Шелихов взял лист, глянул, передал братьям.
— Вроде бы всё обдумали, но вы поглядите. Может, что и забыли.
И, уже больше не поясняя ничего, обратился к Михайле Сибирякову. Знал и всегда стоял на том, что ежели доверил человеку дело — пускай сам вертится, иначе и дело загубишь, и человека испортишь. Повторял часто: «Кому воз вести, тому и вожжи в руки».
— А к тебе, Михайло, — сказал, — другая просьба.
Сибиряков вопросительно взглянул на Григория Ивановича, тронул бороду тонкими пальцами.
Был Михайло цыгановат лицом. И на руки глядеть — не в лабазе купецком ему сидеть надо бы, но на скрипке по ярмаркам играть. Знать, из Сибиряковых кто-то цыганку любил. И в характере у Михайлы цыганское было. Кого хочешь уговорить мог.
— Ты с людьми, Михайло, — продолжал Шелихов, — лад быстро находишь.
У Сибирякова в глазах промелькнула усмешливая тень.
Шелихов поднял ладонь, загораживаясь от возражения.
— Это так. И хотим просить тебя подобрать для экспедиции мореходов. Палуба не улица, на ней не особенно разойдёшься. Люди лоб в лоб на палубе живут. И первое, мой тебе совет, поговори с Василием Звездочётовым. Мужик он крепкий и на островах Курильских бывал. Лучшего не сыщем, ежели он согласие даст и пойдёт на острова. А мы, — Григорий Иванович кивнул Полякову, — к губернатору.
Губернатора, однако, Шелихов с приказчиком не застали. Сказано было, что генерал по срочному делу занят. Принял купцов чиновник по особым поручениям, первое доверенное лицо губернатора Иван Никитич Закревский. Человек, хорошо известный в Иркутске.
Разговор сильно удивил Шелихова.
Закревский слушал купцов, уперев пальцы в пальцы поставленных локтями на стол рук. И то некую сферу изображал хитро переплетёнными пальцами, то острым углом они у него становились. Глаза чиновника скользили по лицам гостей, однако, что думал он, сказать было так же трудно, как и определить фигуры, в которые складывались холёные, с блестящими ногтями длинные и гибкие его пальцы.
А мысли чиновника были и вправду хитро переплетены. Закревский только что вернулся из мрачно настороженной столицы. Здесь только и разговоров было о Париже. И, глядя сейчас на двух мужиков, сидящих перед ним, — а то, что это мужики и дети, и внуки мужиков, он знал и кожей чувствовал, — подумал: «Какая же неуёмная в них сила заложена? Откуда такое и к чему это приведёт?» Острое раздражение проснулось в нём, но он не дал ему воли и начал разговор издалека. Чуть коснувшись аристократической рукой выложенных на стол металлических брусков, Закревский улыбался:
— Сей предмет будет мной представлен генералу, но я позволю сказать о другом, господин Шелихов.
Чиновник на мгновение замолк, взглянул с задумчивостью на Григория Ивановича и, изменив официальный тон на задушевный, проговорил любезно:
— Уважаемый господин Шелихов. Имя ваше широко известно. Достаточно сказать, что её величество императрица неоднократно обращала взор к вам и к делам вашей компании. Кто из купцов на священной Руси может в пример привести подобное благорасположение матушки нашей?
Шелихов с удивлением выпрямился на стуле и посмотрел на чиновника.
Всё так же играя мягкими переливами голоса, Закревский продолжил:
— Добавлю, хотя к сказанному и добавлять не должно. Скажу, однако: имя купца Шелихова известно и за пределами России. Книга о путешествиях ваших переведена и на германский и аглицкий языки. Галиоты компании ходят через океан, и компания владеет огромными землями по побережью матёрой Америки. Так не должно ли, — здесь раздражение всё же прорвалось в голосе чиновника, — купцу сыскивать пределы?
Шелихов, уперев взор в лицо Закревского, чётко, разделяя слова, сказал:
— Едино смысл вижу в действиях державы для.
Закревский помолчал и, как бы разом устав, ответил:
— Бывают, бывают времена, господин Шелихов, когда польза отечества требует не действий, но, напротив, отсутствие оных.
И долго, долго в упор разглядывал Шелихова. Он хотел и не мог понять, что движет сидящим перед ним человеком. Наконец Закревский опустил глаза, ткнул пальцем в медную плаху:
— Казус сей я непременно представлю губернатору.
— Напрасно так, — мягко, намеренно не замечая раздражённый тон чиновника, сказал Шелихов, — не казус это, но мыслю — будущее новых земель.
Закревский на то ничего не ответил.
Возвратившись поздно вечером домой, Шелихов обнаружил в комнате терпеливо дожидавшегося его Тимофея Портянку. Тот приветливо заулыбался, но Григорий Иванович только вяло кивнул в ответ и, подвинув стул, сел молча. Посмотрел в окно.
Странное равнодушие овладело Шелиховым после разговора с Закревским. Многажды говорено ему было и людьми разными: куда-де прёшь, рожа не умытая, чёрная кость? И в Питербурхе не один чиновник останавливал, да и здесь, в Иркутске, были советчики, ан нет — слова их не доходили до него. Отскакивали. А сейчас вот на — что-то сломалось в нём. Словно ноги ему перешиб Закревский, чиновник державный.
У Тимофея сошла с лица улыбка, которой он встретил Шелихова. Он сказал твёрдо, как хорошо продуманное:
— Хозяин, я дело предложить хочу, — добавил: — Стоящее дело.
Посмотрел на Шелихова с ожиданием.
Григорий Иванович поднял глаза, в которых по-прежнему светилась только усталость.
— Ну-ну, — ответил, — какое же дело? — И слабая, недоверчивая улыбка тронула его губы.
Но Тимофей будто не заметил её, а скорее, не захотел замечать.
— Баранов, Александр Андреевич, — продолжил он с тем же напором, — отписал тебе о сухом пути на западное побережье материка Америки, что от старого индейца выведали, так вот — давай ватагу собьём, и я её поведу. Пройдём, ей-ей, пройдём... А земли сии зверем богаты, как ни одни иные. Слышишь, хозяин?
Шелихов смотрел на Тимофея в упор. В глазах, вроде бы засыпанных серым пеплом, уголёк горячий проглянул.
Тимофей пружинисто, рывком поднялся от стола, заходил по комнате.
— Ежели сей же час вернуться в Охотск, я успею на последний галиот и с весной в поход. Ну, хозяин, думай!
Шелихов пошевелил бровями, через силу улыбнулся.
— Хозяин! — наседал Тимофей, — думай же, думай! Мы пройдём!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Европейский мир содрогался от ударов, гремевших в Париже. Там происходило невероятное.
Французский король Людовик XVI был брошен своим народом в грубую телегу, под свист и улюлюканье провезён по узким улочкам на Гревскую площадь и гильотинирован. Окровавленную голову короля палач выхватил за волосы из-под ножа и, потрясая, показал ревущей в восторге толпе.
Девять месяцев спустя на Гревскую площадь та же телега привезла дочь австрийского императора и императрицы Марии Терезии, одетую в чёрное французскую королеву Марию Антуаннету. За телегой, не прекращая вязать из серой, некрашенной овечьей шерсти носки и шарфы для армии, мрачно шагали женщины Парижа. Деревянные их башмаки били в мостовую, словно повторяя раз за разом: смерть, смерть, смерть, смерть... Это были те самые женщины, которые пришли к Версальскому королевскому дворцу и потребовали хлеба. «Хлеба? — удивилась королева. — У них нет хлеба? Так пускай они едят пирожные!» Эти пирожные женщины Парижа не забыли.