Страница 112 из 115
О чертеже Сибири, направленном Петром Годуновым в Сибирский приказ, проведали вездесущие иностранцы и постарались достать его. Клаас Прютц, находившийся в составе шведского посольства короля Карла XI, выпросил у князя Воротынского, царского родственника, чертёж буквально на несколько часов, давая обещание не копировать его. Своё обещание настырный швед, конечно же, не сдержал и работу Годунова перерисовал. Копии годуновского чертежа, целиком и по частям, попали в Западную Европу и другими путями. Один фрагмент чертежа смог приобрести Витсен. Так космографический труд тобольского воеводы Петра Годунова привлёк внимание западных картографов, нашёл отражение в развитии европейской картографии, способствуя расширению географических представлений о России в Западной Европе.
Дежнёв мог встретиться и с другим знаменитым тобольским обитателем — Семёном Ульяновичем Ремезовым, человеком разносторонних интересов, картографом, архитектором, писателем. Во время последнего посещения Тобольска Ремезову было 29 лет (он родился в 1642 году), то есть он достиг вполне зрелого возраста. Его природная любознательность, жажда знаний наверняка могли побудить его к встрече с замечательным первопроходцем. Правда, картографическая деятельность Ремезова падает на более позднее время — последние годы XVII — начало XVIII века, когда Семёна Ивановича Дежнёва уже не было в живых. Но об экспедиции Дежнёва Ремезов, несомненно, знал и использовал сведения о ней, полученные если не лично от Дежнёва, то от Крижанича либо от других сведущих людей.
Попытался Семён Иванович отыскать племянника Ивашку или узнать что-либо о его судьбе. Помог всеведущий Паисий Веретенников, ещё более постаревший, ссутулившийся.
— Племянника Ивашку ищешь? — переспросил он Дежнёва. — Не найдёшь Ивашку в Тобольске. В Тюмени он теперь служит.
— Не знаешь, дети у них с Татьянкой есть?
— Надо полагать, есть. Когда уезжали в Тюмень, жёнка Ивашкина ходила брюхатой.
— Дай-то Бог. Что знаешь о Татаринове?
— Что ему сделается? Этот нас с тобой переживёт.
— Внуков-то прибавилось?
— Каждый год прибавляется. В Москву, значит, путь держишь, атаман? Корнея-Кирилла проведаешь?
— Нет, не проведаю.
— Пошто так?
— Не понравился он мне. Либо княжеским высокомерием пропитался, либо иночество вытравило в нём всё живое. Не пойму.
— Может, и нет уже его в живых...
— Может, и нет. Плох он был, как мне показалось.
— Тогда царство ему небесное, коли помер. А Лександру проведаешь? Хороший он мужик, хоть и татарин.
— Этого непременно проведаю.
Дом Татаринова был наполнен детворой разного возраста, неугомонной, крикливой. Младший его сын уехал служить куда-то на юг воеводства, на границу с землями кочевников. А всю свою детвору оставил на попечение деда. Обрадовался Лександра визиту старого сослуживца, долго не отпускал, расспрашивал, угощал домашней снедью.
В Тобольске Дежнёв с товарищами провёл около полутора месяцев. В августе тронулись в дальнейший путь по Иртышу, Тоболу, Туре. В Верхотурье отряд прибыл уже в ноябре, когда реки у берегов окаймлял ледяной припой. Надвигалась зима. Тяжело нагруженные лодки шли против течения медленно, как ни напрягали свои усилия гребцы.
На Верхотурской таможенной заставе производили последний досмотр государевой казны. Таможенный и заставный голова Сила Садилов, осматривавший казну, заметил, что некоторые холщовые метки были повреждены и на них нанесены заплаты и заметны разрывы, наспех заштопанные. Голова потребовал, чтобы начальник отряда и целовальники, непосредственно отвечавшие за мягкую рухлядь, представили письменное объяснение порчи мешков. Дежнёв и целовальники Иван Самойлов и Гаврила Карпов составили для верхотурской таможни «сказку», в которой и дали подробное объяснение. Во время остановки в Тобольске соболиная казна была сложена для хранения в амбар, где некоторые мешки прогрызли мыши. Пришлось «мышьи пробоины» наспех зашивать, накладывать на них заплаты. Случились повреждения и во время плавания от Тобольска до Верхотурья.
— Примем к сведению ваше объяснение, — бесстрастно сказал голова Сила Садилов. — А уж как московская власть оценит ваш груз — это её дело.
Сказку Дежнёва и двух целовальников голова вместе со своей отпиской отправил в Сибирский приказ.
В Верхотурье ожидали становления зимнего пути и через европейскую часть страны двигались по зимнику на подводах. Вновь прошли Соликамск, Великий Устюг, Тотьму, Вологду, Ярославль.
В Великом Устюге нахлынули воспоминания. Перед глазами встали картины далёкой молодости. Родной русский Север. Спокойная Двина, её приток Пинега. А там родительский дом... От воспоминаний резко защемило сердце, спёрло дыхание. Дежнёв попытался сделать несколько шагов к саням, но резкая боль пронзила грудь в области сердца.
«Неужели это конец?» — подумал он, пошатываясь.
Целовальники заметили его состояние.
— Тебе плохо, Семён Иванович? — воскликнул участливо Самойлов и подхватил Дежнёва под руки.
— Не знаю, что случилось со мной. Сердце пошаливает. Неужели это конец? — с трудом выговорил Дежнёв.
— Ну вот ещё, что надумал, — стал успокаивать его Самойлов. — До твоего конца ещё далеко. Всех нас переживёшь.
— Други, уложите меня в сани и накройте тулупом, — попросил Семён Иванович. — Прими, Иван, начальство над отрядом.
Это распоряжение относилось к Ивану Самойлову.
На этот раз обошлось. Могучий организм Дежнёва смог победить. Дня через три острая сердечная боль прошла, и Дежнёв смог подняться. Самойлов доставал для него в деревнях, встречавшихся на пути, горячего молока.
В Москву отряд въехал ярославским трактом через Сретенские ворота 25 декабря 1671 года. Был день Рождества, ясный и морозный. Город оглашался праздничным перезвоном колоколов. Гудел мощным басом Иван Великий. Нарядные боярские возки объезжали сибиряков. Знатные бояре спешили на богослужение в кремлёвские соборы. У ворот Китай-города несли караульную службу стрельцы с секирами. На Красной площади у торговых рядов толпился народ. Что-то выкрикивали бирючи с лобного места.
По случаю рождественского праздника в Сибирском приказе был неприсутственный день. Лишь нёс дежурство дежурный подьячий. В тот же день прибытия Дежнёв явился в Сибирский приказ и сдал дежурному подьячему всю якутскую почту. Дежурный препроводил весь отряд на постоялый двор. Участники отряда, промышленные и служилые люди, разбрелись по праздничной Москве. Одни заходили в храмы и выстаивали службу, другие шли в кабаки. И, забывая грозные напутствия воеводы Барятинского, нещадно прикладывались к кружкам с зельем. Третьи бродили по улицам и с любопытством взирали на праздничную Москву.
Дежнёв, ощущая тяжёлую усталость и недомогание, беспробудно спал на постоялом дворе в течение нескольких дней. Охрану у ценного груза всё же выставил и наказал целовальникам по очереди следить за охраной и за грузом. Приём соболиной казны отложили до конца праздников.
Хотя Дежнёв продолжал чувствовать себя неважно — сильное сердцебиение и голова кружилась, с окончанием праздничных дней он явился в приказ. На прежнем месте за большим столом сидел дьяк Котельников, как будто и не постаревший, такой же отменно вежливый.
— С приездом, наш атаман, — приветствовал он Дежнёва. — С чем на этот раз пожаловал?
— Да вот... на этот раз с мягкой рухлядью.
— Что-то выглядишь, Семён Иванович, нехорошо. Осунулся, побледнел. Нездоровится?
— Есть малость. Должно, переутомился в дороге.
— Да ты садись. У своих ведь. Пусть передачей ясачной казны займутся твои целовальники. А мы пригласим приёмщиком и оценщиком мягкой рухляди именитого гостя Остафья Филатьева.
— Слышал это имя.
— Ещё бы не слышать. Его приказчики вели торговые операции и у вас, в Восточной Сибири. И ты мог не раз их встретить, в Якутске. Остафий для нас свой человек.
Пригласили именитого купца Филатьева, жившего неподалёку. С помощью приказного купец сверил по описи общее количество шкурок, убедился в их отменном качестве и дал заключение, что казна целиком доставлена в Москву в сохранности. Об этом свидетельствовала «приёмная роспись», составленная Филатьевым. Она убеждает нас в том, что никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей допущено в пути не было, и объяснения начальника отряда о вынужденном вскрытии сум и мешков кажутся нам убедительными. Подмоченные шкурки на вынужденных стоянках удалось просушить. А на объеденные мышами несколько шкурок за время их хранения в тобольском амбаре Филатьев не стал обращать внимания. Естественная убыль в такой большой партии за время столь долгого и трудного пути неизбежна.