Страница 5 из 6
– Все, – говорю я через час, – Больше не могу. Отдыхаем. Осталось еще? – слышно бульканье.
– Поспи, – говорит он, закусив, – я тебя разбужу.
Я тут же проваливаюсь в сон. Львы мне не снятся…
– Ты едешь или нет? – он трясет меня за плечо.
– Куда? Сколько времени?
– Полчетвертого уже, Вставай, вставай!
Через минуту забираемся в кабину какого-то грузовика. Едем по синусоиде под песню «Миллион, миллион алых роз». Точнее, шофер поет, а Сашка подпевает.
Трясет, и безумно хочется спать. От курева болит голова. Сашка что-то монотонно бубнит шоферу… Толчок. Я просыпаюсь.
– И тут я ей влындил, – заканчивает Сашка.
– Лес? – спрашиваю я.
Водитель кивает:
– Лес. Ворсма. Сашок, давай стакан.
Мне уже все равно. Я что-то устал. До меня доносится резкий запах самогона, стало быть, угощает водила. На закуску луковица, порезанная на четвертинки. И соль. Все не так плохо. Значит, вот она, Ворсма.
– А лес-то где? – спрашиваю я.
– Там, – водила машет рукой, – километра три и направо.
– Так добрось.
– Не-а Мне – назад, в Тумботино.
Мы долго прощаемся. Сашку даже целуют в рот. Машина срывается с места и уезжает на удивление прямо.
Минут через сорок мы доходим. Уже рассвет – мы первые! Ни одного лесовика… Идем каким-то буреломом вглубь.
– Саш! – кричу я, – у тебя есть что-нибудь?
– Нет пока. Вот сейчас болота перейдем – там лес грибной, я знаю…
– Да я не про то, – я зло хлещу палкой по бурелому.
К девяти утра нам повезло: на звук машин мы, наконец, выходим на трассу, и что самое ценное, прямо к рейсовому до Горького. С грибами тоже повезло – полкорзины на двоих набрали.
– А я тебе что говорил, – уже в автобусе Сашка шепчет мне в ухо, – пошли, пошли грибы! Сейчас приедем, ты прямо домой – все равно за деньгами надо, а я тебя на вокзале подожду… На то же место поедем…
Только, похоже, на то же место не получилось. Вернулись мы в воскресенье…и поодиночке. Впечатлений много, грибов меньше, скамейку какую-то помню ободранную, цистерну с разливным пивом помню, милиционера в привокзальной уборной, но не нашей – чужой… И крупные буквы над автостанцией – «АРЗАМАС»… Почему Арзамас?
Конфуз, конечно.
Однако, случай-то не единичный. Не мы одни таким образом возвращаемся. Не все, но многие. Вы зайдите в куток в воскресенье поближе к ужину. Понятно, то в грибной сезон. Да здесь же – базар: распродажа трофеев! Цена стабильная: бельевая корзина – литр водки. Все как у взрослых, и носильшики тут, и перекупщики, и гонцы до магазина… Почти бесплатно, а лесовик чуть не плачет: на что ему грибы, у него последний вздох – он пьет. Залпом пьет, чтоб не было мучительно больно… Тут же санитары кутка снуют, посуду прибирают, опять же стаканчики подносят с закуской. Все вежливо и культурно: продал – выпил – уступи место. Но почему-то не расходятся, топчутся…
Но что это? Словно электрический разряд пробежал по ряду: сверяйте часы, сейчас магазин закроется. Деньги – упраздняются, соответственно и цены снижаются вдвое: корзина – бутылка.
К полуночи двор затихает, уходит домой лесовик, в семью вернулся. От себя. И только с рассветом растворяется последняя заблудившаяся в кутке тень: вы не знаете, где тут выход?
Глава 2. «Наши»
1. Никого уже нет
Что-то не хочу я о наших писать. Понимаю, что придется, а не хочу.
Не хочу и все. Смерть как боюсь.
Помнишь – был такой, он только о доме своем писал? Мазохистскую автобиографию в своем роде. А что ему еще оставалось, если он кроме своего долбаного Эшвилла, штат Северная Каролина, и не видел ничего по жизни?
Ну – фамилии поменял там, наврал с три короба, перепутал все – и что? Все одно – каждый себя узнал. А что еще хуже – соседа. Хужее.
Кому такое нужно?
Я о чем: прошлое и настоящее. Лично я – сегодняшним днем живу, мне о вчерашнем вспоминать – срам один, стыдно, а уж до завтра точно не дожить, облом. А тут является какой-то черт – и ну тебе про твое-то сокровенное, личное.
Только вот не говори мне, что оно у тебя, прошлое, чисто и непорочно, целку-то не строй. Взгляни на дом свой, ангел. Завяз ты в грехах, аки скала в паутине – по самое не хочу. И что остается? Сопли жевать и портвейном запивать? Номером 72?
Не оправдываться же?
Тогда точно заплюют. Как последнего мудилу – ведь все знают, что ты он и есть, да и сам ты это давно уже знаешь… Он хоть и задрипанный этот Эшвилл, мать его, городок вроде нашего, а все видно: кого обманывать-то? Та еще дрянь…
Встречаются, скажем, двое.
– Ну… Здравствуй, сволочь, – говорит первый, – знал я, конечно, что ты жопа… Это ж ты, – говорит, – тогда, в 71-м, у Машки в койке наблевал, ты! …а не я один. А стрелки – на меня!
И – хрясь по роже.
Ну и кто после этого писатель наш? Выжига он и стукач. Какой уж тут ему возврат домой? Мыкается теперь по редакциям, иуда…
А вот Булгакова поставить к примеру. Просто к примеру, не к стенке. Ну да, того самого. Он ведь что – на актеришек, жалких и бессмысленных, компромат собирать начал, синеглазка… Анекдоты и сплетни… Доносы, стало быть, по большому счету: а что с них взять – шлюхи. Их ведь как клятвопреступников и хоронят, за оградой. Где им, впрочем, и место. Однако, обиделись.
…Били, говорят, Мишу нашего всем миром, труппой то есть. Даже Паханом пугнули – тут-то и затих Миша.
Это я к тому, что неблагодарное дело – о своих писать. Скверно как-то. И опасно. Да и вообще непристойно…
Вот и не хочу я ничего писать. Но буду.
Буду, потому что нельзя иначе, пойми. Я же о «кутке» пишу, в конце концов, а что такое «куток» без аборигенов? Без цирка этого полувекового? Одно обрезание, не к ночи будь сказано.
А если так – мели, Емеля: авось прорвемся.
…Однако надобно объясниться. Насчет названия этой подленькой главы: «Наши».
Звучит претенциозно, согласен; но поверь, я ведь как та избушка – «к вам передом, к лесу задом»… Нет у меня задних мыслей и не будет.
Без всяких там, как бы… Намеков, то есть. Во-первых: на «Былое и думы». Там у старика что-то о западниках («наши») и славянофилах («не наши»), в которые почему-то Петр Яковлевич угодил. Так я здесь не при чем, не моего это ума дело. Там еще Хомяковы какие-то, Аксаковы… Да Бог с ними…
Во-вторых: Лескова, всеми забытого, но «Левшой» воскрешенного – уважаю, хотя и не читал. Но чту. Вот – «Некуда» (некуда… некуда… придумал же!) – глава «Свои люди» – наши, значит, – она, по-моему, о белополяках, так я к полякам не очень-то: с обиженных что взять?
В третьих, Федор Михайлович. Тут – хочешь ищи, не хочешь – тебе же спокойнее. Сна не прибавит, точно. Часть вторая, глава седьмая: « У наших». Архискверные «Бесы». Там вообще шигаревщина одна, там Нечаев бродит, Кириллов на дверях висит; нет, ребята, все не так – я это уже проходил как-то. Мимо мавзолея, гадом буду…
В последних. К движению «Наши» я – не. Я ихнему лидеру, Сереже М., так всегда и говорю: не то название, нехорошо. За что и считаюсь у них жидомасоном. Даже в сочувствующие не взяли. То бы дело – «отченаши», или «наци», в конце концов? Глупо, конечно, зато красиво. Патриотично.
Впрочем, я так, о названии только, и все. Мели, Емеля…
Тут ведь что главное – с чего начать? Вопрос-то не праздный: надо так начать, чтобы сразу не кончить. Врать нельзя.
Один начал было:
Село, значит, наше Радово,
Дворов почитай два ста,
Тому, кто его оглядывал —
Приятственны наши места,
и оконфузил себя на веки вечные.
Поздравляю его соврамши.
Ведь если ему, подлецу, уж так это Радово убогое «приятственно», то какого же он, черт его дери, удрал из него, да еще «задрав штаны»? Надо думать, брат, обрыдло оно тебе, твое гребаное Радово, вот и сбрызнул. Рванул ты, Серега, в столицы из малой, не к ночи будь сказано, родины, самогон на «клико» поменял.
Да я не в укор тебе, не думай. Я бы и сам… Только нет у меня ни столиц, ни Константиновки твоей с Радово, и «клико» не светит.