Страница 26 из 39
Нам Туен говорил с людьми, и они признавались ему – искренне, без тени лицемерия, – что счастливы. У них есть еда, жильё, у них растут дети, и их раздражает бесконечное враньё об их родной стране. Нам Туена это пугало большего всего. Эти люди были вполне удовлетворены, если не сказать радостны, и Нам Туен находился на грани истерики, поняв, что достучаться до них невозможно. Их и вправду отлучили от мира, они не знали, как и чем живёт остальной мир, земной шар сократился для них до границ Северной Кореи…
– Имя!! – продолжает кричать щуплый человек. В ухе и во рту у Нам Туена кровь, он не чувствует половины лица, он выплёвывает выбитый зуб. Тот падает прямо перед его лицом, и Нам Туен видит ниточку кровавой слюны, тянущейся из разбитых губ. – Что, думаешь, ты новый Нельсон Мандела?! Тебе нужно тогда немного почернеть, сука!!
Ещё удар. Действительно, скоро он весь почернеет от кровоподтёков. Эти ребята – профессионалы, они его не убьют. Их удары точны… только одну секунду, если бы они дали ему одну секунду, всего одну секунду передохнуть и раскрыть рот… Он бы рассказал им всё, что они хотят… Но у него нет секунды; его глаза смотрят в пол, в холодный пол, и взгляд держится за окровавленный жёлтый осколок, вылетевший у него изо рта.
– Давай, или думаешь, будешь жить вечно?! Будешь как тот негр, помучаешься пару лет, и за тобой прилетит вертолёт? Ты слишком много о себе возомнил! Никто, понимаешь, никто за тобой не примчится!! Здесь только ты, я и твои дети, сука…
Дети. Нам Туен забыл о них, но этот подонок напомнил. О чём он думал… О чём он думал, заводя семью… Но в двадцать три года, когда мечтаешь изменить мир и только что вернулся из деревни, где на трудовом поселении пробыл вместе с семьёй пятнадцать лет, где от воспаления лёгких скончался отец и от инсульта умерла мать…
Это был 2004 год, и, вернувшись в Пекин после пятнадцати лет ссылки, Нам Туен увидел, что мир изменился. Его детство прошло за стёклами чёрного автомобиля марки «Хунци», на котором его возили в школу по городским улицам. Водитель сопровождал его от дверей дома до двери машины и обратно. Так продолжалось, пока в 1989 году отец Нам Туена, партийный функционер и соратник генсека КПК Чжао Цзыяна, не поддержал студентов, вышедших на Тяньаньмэнь.
Месть Дэн Сяопина последовала незамедлительно. 19 мая 1989 года Чжао Цзыян, невысокий человек в огромных очках, появился на площади Тяньаньмэнь и в прямом эфире произнёс речь, призывав собравшихся разойтись. Он предупредил, что принято решение о применении силы. И 20 мая его сняли со всех постов, а в Пекине ввели военное положение. Отец Нам Туена остался верен своему другу и поплатился за это.
Их семью сослали в провинцию Шэньси, в деревню в округе Баоцзи: вечером постучались в дверь, погрузили в военный грузовик и увезли, не дав даже собрать вещи. Пятнадцать лет Нам Туен провёл в деревне; никто не мешал ему обсуждать с отцом политику, хоть новости в этот отдалённый край и запаздывали, а телевизор работал с перебоями. У отца было крепкое здоровье, каждый день с рассветом он уходил в поле, а возвращался с закатом. Повзрослев, к нему присоединился и сын – но, работая в поте лица под палящим солнцем, он всегда знал, что есть и другая жизнь. Он знал: что-то должно измениться.
Когда ему разрешили вернуться в Пекин и продолжить обучение там, Нам Туен увидел вокруг себя новый мир: Интернет, мобильные телефоны, машины, гигантские корпорации и ветер перемен с Тихого океана… Нам Туен решил пойти в политику, хотя знал, к чему политика привела его семью и чем обернулась для его отца. Поначалу у него получалось, жаждущие перемен студенты Пекинского университета были благодарной публикой, но, успешно защитив диссертацию по экономике, Нам Туен захотел большего.
Вместе с ним училась девушка, и он влюбился в неё без памяти. Он считал её своей музой, её вдохновлял образ борца. Они объявили о скорой свадьбе на одном из собраний своего кружка – и поцеловались под бурные аплодисменты. Для Нам Туена это было новое рождение, весна его жизни, и ему казалось, что он может свернуть горы. Через год у них родился сын, спустя три – дочь. «Если я могу подарить жизнь, сотворить человека, – спрашивал Нам Туен себя, – то почему я не могу изменить нашу страну? Почему я не могу убедить всего-то пару человек прекратить безумие и сделать шаг навстречу своему народу?»
Он не осознавал, что для молодого революционера, берущего деньги у людей из Вашингтона, семья – непозволительный риск. Но сейчас, валяясь на полу, он это хорошо понял, и оттого каждый удар становился ещё больнее.
Внутри грудной клетки что-то надломилось, и Нам Туен услышал хруст своих рёбер.
– Имя!! – рвал воздух крик. – Имя!!
Нам Туен пробормотал что-то нечленораздельное: воздуха не хватало, горло забивала кровь.
– Что ты там бормочешь!! Имя, чётко, имя!!
Он должен быть назвать своего единственного друга, который заболел и не пришёл на собрание верхушки организации. Возможно, никакой болезни и не было – может, его кто-то предупредил, а может, он просто решил провести вечер с девушкой, – но, так или иначе, он не пришёл, а всех остальных схватили. Нам Туен не сомневался, что сейчас он где-то недалеко – может, за стенкой. И, скорее всего, его точно так же избивают, и он говорит, что во всём виноват Нам Туен. Потому что знает: Нам Туен в свою очередь обвинит его. Он знает, что настоящий допрос с пристрастием выдержать невозможно. И у Нам Туена на языке его имя, и он пытается его произнести, но вот беда – сказать ему не дают…
– Тут только ты и я!.. И ещё твоя жена и твои дети! – продолжает заливаться щуплый человек. – Подумай о них, в конце концов, мы можем убить их всех! мы заставим ИХ страдать, не тебя, а ИХ! Ты правда этого хочешь? Ты правда этого хочешь?!!
Конечно же, он не хочет. Идёт одиннадцатая минута допроса, его хватают за окровавленный ворот рубашки и поднимают обратно на стул. Лицо обжигает холодная вода; открытые раны отзываются резкой болью.
– Имя?!
Нам Туен кашляет, плюётся кровью. Приступ долгий, и, когда он поднимает голову и смотрит в глаза щуплому человеку, вдруг на секунду проносится мысль: «стоп, может, всё позади? может, не стоит…»
Словно прочитав эти мысли, его валят обратно. Он теряет счёт времени, спустя две минуты прекращает думать. Остаётся только молить о пощаде, но он никак не может найти слова и связать их, потому что каждый удар чуть не лишает его сознания.
– Имя! – слышит он где-то далеко. – Давай! Думаешь, они будут считать тебя предателем? Боишься этого, да? Думаешь, лучше умереть? Так ты не умрёшь! О тебе никто не думает, понимаешь, всем на тебя наплевать! Ты уже никогда не выйдешь отсюда! Ты и так мёртв здесь! Тебя никто не спасёт! Всё зависит от тебя! Только от тебя, здесь только ты и я… И твоя семья, Туен, понимаешь, твои дети, подумай о них, подумай о своей жене, вспомни её, неужели ты желаешь ей такой же боли…
На пятнадцатой минуте его опять сажают на стул, и он говорит. Говорит быстро, потому что боится, что у них не хватит терпения. Четырнадцать минут и сорок секунд, отмечает капитан. Что ж, думает он, с этим закончили. Следующего…
Нам Туена отводят в камеру. Он падает на спальный мешок на полу и не может пошевелиться. Болит всё. Он не может подумать о том, что сделал, с трудом вспоминает, что сказал. Во рту кровь и рвота, и ему хочется пить, но сил подвинуться к миске с водой – она стоит в углу камеры, как в клетке у зверя – нет.
Нам Туен понимает, что его жизнь закончилась. Остаётся только верить, что его детей не тронут. Что они сбегут из страны, что у них всё будет хорошо. Остаётся молиться за них, потому что за него самого молиться бесполезно. Его знобит, он хочет умереть. Он предал всех, кого мог, и рассчитывать ему не на что. Так и выглядит конец, думает он, так он и настаёт. Внезапно. И навсегда.
Десять лет спустя Нам Туена, превратившегося в тающую тень, вызовет к себе в кабинет начальник тюрьмы, и Нам Туен узнает, что мир изменился ещё раз.