Второй Шанс

Коупа я застала за попыткой наполнить желудок. Он сидел за прилавком и жевал краюху хлеба с таким лицом, словно она его оскорбила лично, и теперь он ей мстит.

— Завтракаешь? – полюбопытствовала я.

— Вернулась-таки, — буркнул Коуп.

— Куда я от тебя денусь?

Оружейник снова вынес мне лук и отдал прямо в руки.

— Какое чудо, — сказала я, с наслаждением проводя пальцем по узорам на оружии. – Я, пожалуй, могла бы поверить, что он и впрямь откуда-нибудь из-за Девяти Стражей…

Сложный рисунок узора, казалось, неуловимо менялся каждое мгновение, вызывая в памяти то морские волны, то мох на мраморе. В какой-то момент я с удивлением обнаружила, что, отвернувшись, не могу вспомнить его. Появилось и тут же исчезло щекочущее предчувствие чего-то недоброго. Так лисицы, должно быть, чуют приближение собак, сидя у себя в норах.

— Тебе не жалко его продавать? – спросила я.

Мало кто знал, что Коуп, якобы презиравший всякое колдовство, в своей запираемой на ржавый висячий замок мастерской не спит ночами, пытаясь повторить на своем оружии эльфийские волшебные узоры. Клинки эльфов не нуждались в заточке и были бритвенно-остры для врагов, но безопасны для хозяев. Луки имели свойство направлять стрелы, и не совсем ясно, что прославило эльфийских лучников – мастерство или магия. Отделка лучших произведений Коупа была великолепна… но с колдовством все не ладилось. Странно думать, что захолустный оружейник сможет разгадать тайну, оказавшуюся не по зубам мудрейшим адептам Долины Магов. Но он верил в себя. Когда-то.

Я снова отвела взгляд от лука и попыталась вызвать в памяти рисунок. Тщетно. Порой видишь сон и не можешь вспомнить его поутру.

Оружейник ухмыльнулся, но как-то грустно.

— Знаешь, что, звереныш? У меня так не выйдет. Никогда, даже если я у Неба бессмертие выторгую. Не хочу на него смотреть. Да и мастера, небось, не для того его делали, чтоб он у меня пылью покрывался.

Я невольно вскинула голову и повернулась в том направлении, где за дощатой стеной, зелеными кинжалами горных елей и серыми осколками скал в вечном молчании смерти высились, устремляясь в серебряные осенние небеса, вехи эльфийских дорог – Девять Стражей, ныне пустые и забытые.

Иногда в таверне, если забредет талантливый менестрель, можно услышать старинные песни о волшебной дороге в Тсе Энхэль Асуриат, Царство Первых Лучей. Если верить им, то теперешние Девять Стражей давным-давно назывались Дорогой Зеленых Теней и, поддерживаемые неразгаданной магией эльфов, вели в их неприступное королевство.

Кто-то поет, что там, за вершинами Итерскау, Царство цветет по-прежнему, навсегда отказавшись от любой связи с внешним миром. Кто-то поет, что та единственная война, которая продлилась ни много ни мало шесть веков, все же довела эльфов до падения. Но если она была выиграна, почему Царство осталось закрыто для людей? А если нет – почему ныне живущие среди людей эльфы избегают даже говорить о нем?

Можно взбаламутить тучи книжной пыли, пытаясь докопаться до правды, наглотаться ею под завязку и так и не понять, что случилось. Большая часть баллад – если вообще можно на них полагаться – под грозную мелодию указывает на великую гордыню эльфов и на то, что их могущество обратилось против них. Чем не причина, с одной стороны.

А с другой стороны, попадаются всякие мечтатели, которых не устраивает такое объяснение. Если у такого достаточно покосилась башня, а жизнью он особо не дорожит, он отправляется к Девяти Стражам и пытается пройти через них. Я знала парочку таких. Неплохие ребята… были. Чаще всего это полукровки, смешанная кровь эльфа и человека — наироу, как их зовут у нас на севере. Отчего-то они куда больше любят свою эльфийскую половину – все, как один. И гордятся ею, кажется, стократ сильнее, чем эльфы своим целым. И, хотя я тоже наироу, я, признаться, этого не понимаю.

В общем, никто не может с уверенностью ответить, почему погибло эльфийское королевство. А слой пыли на этой истории становится все толще и толще с каждым веком.

Как-то раз, во время очередного похода за ушами местных гоблинов-недомерышей, мы со Святошей наткнулись на эльфийскую гробницу. Она решила обрушиться, и мы едва не разделили ложе с ее обитателями, но мне тогда удалось вынести оттуда брошку из светлого и невероятно легкого металла. Соловей, в лукавых глазах которого поблескивали розовые камушки.

Следующей ночью пошел проливной дождь. Я стояла под его струями, позволяя им хотя бы частично смыть с себя пыль и грязь пути, когда брошка случайно выпала из кармана, и дождь попал на нее. И тогда словно свеча вспыхнула посреди мокрого леса: соловей ожил, взлетел и мы со Святошей, обомлев от изумления и восторга, стояли под дождем и слушали странно завораживающую, ломко-мелодичную балладу на языке, которого и сами эльфы давно не помнят.

Когда замер последний аккорд, плоский соловей захлопал крыльями и рассыпался облачком золотисто-алых искр, что падали в мокрую траву и быстро гасли. Через миг от него не осталось и следа.

Стыдно признаваться, но я тогда расплакалась не хуже потерявшего игрушку ребенка. Что до Святоши – поначалу казалось, что этот случай никак его не тронул, но потом я видела, как он при помощи охотничьего ножа и стрелы пытается воспроизвести этого соловья из деревянного бруска, насвистывая ту самую песню.

Я и сейчас могу вспомнить ее в мельчайших подробностях, до последней трели. И каждый раз, когда я ее вспоминаю, я снова вижу черный пустой лес, белое пятно луны сквозь тяжелые тучи, тающий в холодном воздухе сноп искр, и ядовитая иголка тоски ворочается в моей груди и входит туда чуть глубже. Небо опускается ниже, и из переливающейся бесконечности превращается в глухой таз, о перевернутое днище которого я больно ударяюсь лбом.

Я бросила кошелек на прилавок, и Коуп сгреб его своей ручищей, приложив к луку два битком набитых колчана. Я повесила их на плечо и, захватив лук, сказала:

— Ну, до случая, Коуп. Радуй меня новыми плодами твоего воспаленного разума.

Коуп, чье настроение, видно, вконец испортилось, только кивнул. Когда я была уже на пороге, он меня окликнул:

— Звереныш!

Я обернулась.

Оружейник задумчиво поиспепелял меня пропитым взглядом и сказал:

— Ты эль сегодня забыла. Захвати в следующий раз, хорошо?

Это как болезнь. У этой красоты есть смертельное свойство оставаться в памяти навечно, присасываться к человеческой душе, как огромная пиявка. Словно таким образом она пытается выжить, лишившись тех, кто раз за разом воссоздавал ее делом.

Иголка в груди дрогнула, замерла. Я кивнула и вышла.

Под моими ногами обиженно захлюпала слякоть.

Глава 2

В нескольких ярдах от меня за плетнем раздавалось взбешенное кудахтанье и летели перья трактирных кур. На стрельбище никого, кроме меня, не было, и я, наслаждаясь уединением, осваивала новое оружие. Свет вокруг меня стремительно мерк, так как забитое осеннее солнце уже почти скрылось за дальними вершинами, но мне это не мешало.

Я выпускала по мишени стрелу за стрелой, упиваясь странной легкостью, с которой натягивалась тетива, и ощущала особую охотничью дрожь, когда наконечник стрелы входил в поверхность круглого деревянного бруса. Умели ж делать, черти!

Я залихватски гикнула, когда очередная пущенная мной стрела вонзилась в оперение предыдущей. Не так уж часто мне удавалось это проделать.

— Лихачествуешь?

Стремительно обернувшись, я встретила насмешливо-доброжелательный взгляд Святоши. Он стоял у бревенчатой стены, скрестив руки на груди, и рассматривал меня. Его взгляд остановился на луке.

— Так вот оно что, — в своеобразной манере растягивая слова, сказал Святоша. – Милая вещица. Я понимаю, почему ты была так взволнована.

Я кивнула и протянула лук ему:

— Хочешь попробовать?

Святоша кивнул и взял лук. Он стрелял с хищной порывистостью, словно стремясь полностью подчинить оружие себе. Выпустив с десяток стрел, он оскалился. Глаза выдавали пробудившуюся жажду охотника. Выглядело жутковато.