Второй Шанс

— Сдавайся! — гулко рявкнул кто-то. – Именем князя Гельхельма Аросского!

— Зачем? – спокойно спросил Святоша. – Вы меня все равно убьете. Да и я никуда не бегу, видите? Подходите, берите! Ну!

На лицах стражников, обрамленных поблескивающими койфами, проступило некоторое уважение. Тот, кто призывал его сдаться, был явно чином повыше, судя по шлему.

— Слушай, парень, — сказал он. – Ну не надо, а? Ты же сам знаешь, что умрешь. А я тебя видел в деле, и знаю, что голыми руками мы тебя тоже не возьмем. Ну, чем мы-то провинились? Мы враги тебе, что ли? Мы только дело свое делаем. Зачем тебе эта кровь на руках? Не дури.

Лицо Святоши дрогнуло, и он усмехнулся.

— Дядя Гимбальт, ты, что ли? Тебя по мою душу послали?

Стражник вздохнул и стащил шлем.

— Я. Князь-то не дурак. Если ты за неделю в горах не скопытился, значит, второй раз ошибок повторять не станешь, и мелюзга тебя не словит. А за родную кровь он отомстить хочет. Сдавайся, парень. Не грязни душу.

Пальцы Святоши побелели от силы, с которой он стискивал древко. На меня никто не обращал внимания, и я кусала руки, стараясь удержать противный ком в горле.

— Анаки, — сказал стражник Гимбальт, — уж прости старика.

На столе по-прежнему стояла пара кружек, а у меня как раз было две руки. Я сцапала одну из кружек и запустила ею в Гимбальта, снявшего шлем совершенно зря. Глиняный сосуд был тяжел, а я все-таки обладала какой-никакой меткостью. Гимбальт охнул и начал слепо отклоняться назад, на собственных подчиненных, которые мигом отвлеклись от жертвы.

Вторая кружка полетела в окно, которое со стонущим звоном разбилось.

— Пошли, — крикнула я, сорвавшись на противный визг. – Ну, давай, айда!

Святоша, надо отдать ему должное, соображал очень быстро. И двигался тоже. Это рассказывать долго, а на самом деле счет шел на какие-то жалкие мгновения, которые я крала у судьбы, сама толком не понимая, зачем.

Сначала он схватил меня за талию и просто швырнул в проем. Отфыркиваясь в сугробе и глотая ветер, я увидела, как он выпрыгивает следом. Затем он дернул меня вверх, поднимая. Двое стражников, оставленных с лошадьми, дернулись, перехватывая оружие. Святоша просто влетел в седло ближайшего скакуна, сгреб меня за шкирку, и я почувствовала, как меня укладывают на лошадь поперек, словно какой-нибудь бесчувственный мешок. В голове снова зашумело, но на обмороки уже не оставалось времени.

Скакун вздыбился, пришпоренный отчаянным всадником. Мерзлая земля и снег стали чуточку дальше от меня, я слышала, как кто-то что-то кричит через пургу, но всего лишь миг – и в моем поле зрения остались только мелькающие копыта, а в ушах – свистящий, визгливый ветер.

…Лошадь встала. Или конь, уж не знаю хорошенько, кто это был. Мне эта скачка далась так трудно, что разбираться в подробностях не хотелось совершенно.

День уже вступил в свои права. Хмурый, тяжелый, зимний, он супился на нас мохнатыми снежными бровями. Святоша пытался понукать скакуна, но тот тяжело дышал и делал вид, что ничего не понимает. Тяжело вздохнув, Святоша спешился сам и снял мое бездыханное, совершенно убитое тряской тело.

Неспособная устоять на ногах, я брякнулась в снег. Святоша склонился надо мной и принялся потряхивать меня за плечи — осторожно, так, чтобы голова с них не скатилась.

— Ну, ты живая? Скажи хоть что-нибудь, ну!

Я чихнула и подняла на него глаза.

— Живая, — голос хрипел.

— Почему ты не сделала так, как я тебе сказал?!

Я смотрела на него и пыталась сообразить, как бы получше разъяснить ему мои поступки.

— Ну почему ты просто не сидела тихо? — руки Святоши стиснули мои плечи. — Кто тебя вообще просил?! Теперь они тебя не отпустят, если снова догонят нас, да и в город тебе дорога теперь точно заказана...

Мне захотелось взглядом передать всю степень своего презрения к его словам, но не уверена, что мне удалось.

— А пошел ты, — бессильно выдохнула я и поднялась, собравшись с силами. Повернувшись к нему спиной, я захрустела подошвами сапог по снежному тракту, пряча в рукавах ладони.

Падал снег, тихий и мелкий. Мои щеки уже почти совсем перестали чувствовать холод. Хотелось плакать от боли в гудящем виске и усталости. Мучил сосущий голод. Где-то внизу зима крыла своими белоснежными козырями бессильные леса. Где-то там были теплые очаги, еда. До них надо было дойти, предстоял долгий и трудный путь.

Я прошла совсем немного, всего с десяток-другой шагов, когда хруст снега под ногами вдруг стал двойным, и Святоша нагнал меня.

— И куда мне идти, по-твоему? — тихо спросил он.

— Не знаю, — безразлично отозвалась я. — Мне все равно. Просто я, знаешь ли, уверена, что умереть мы всегда успеем.

— Тут у них в переметной сумке нашелся кошель, хлебец и фляга с чем-то крепким, — сказал Святоша, вздохнув. — Ближайшее место, где можно согреться — Семихолмовье, контрабандистская деревушка. Дня за три-четыре дойдем. Если не будем спать, то, может, и раньше.

— Откуда ты, солдат, знаешь про контрабандистские деревушки? — осведомилась я.

— Я всего два года служу... Служил. И в службу-то я из-за Маннеке подался.

— Маннеке?

— Та девчонка из Ароса. А до того я с ее отцом работал, товары кое-какие возил, на которые в Аросе пошлина больно высокая...

— И он тебе позволил жаться к своей дочке, зная, кто ты? — изумилась я.

— Почему нет-то? Его это вообще не волновало. А вот ее саму и ее мать — весьма. Как-то так.

— Ладно, допустим. А нагнать нас теперь могут?

— Могут. Но мы сойдем с тракта.

Я удивленно посмотрела на него. Святоша... улыбался! Даже не губами, скорее глазами и очень сдержанно, но все же это была улыбка.

— Говорят, наироу нельзя доверять, — сказал он. — Но я рискну. По крайней мере, до Семихолмовья. Как тебя там... Навелин?

Ой, как же давно я не слышала своего имени. И, оказывается, предпочла бы не слышать его и впредь. Как-то слишком уж серьезно оно звучит, честное слово...

— Лучше придумай что-нибудь другое, — сказала я. – Навка, например.

Глава 6

Холодный ветерок, вызывающий мурашки по спине, пропитался терпким, как вино, запахом мокрых листьев. С навеса надо мной плавно тянулись серебряные нити; ливень…

Святоша держал ладонь под темной небесной водой, прислонившись спиной к бочке, на которой сидела я. Я видела, как разбиваются об его руку тяжелые капли. Казалось, что на его ладонь с хрустальным звоном падают усталые звезды.

— Вот ты все это серьезно?

— Да.

— Четыре года прошло, — сердясь, я произнесла слово “четыре” едва ли не по слогам.

— И что с того?

— Неужели тебе нравится чувствовать себя задолжавшим?

— Знаешь...

Святоша убрал руку под навес. Откуда-то справа донеслась крикливая женская брань, хлопнула дверь, выпустив в осеннюю сырость немного желтого лучинного света. Кто-то шмякнулся в грязь. Повозился, роняя хриплые ругательства, побрел куда-то...

— Есть люди, которых я скорее убил бы, чем позволил себе остаться у них в долгу. Ты не в их числе.

— И как долго ты еще будешь пытаться расплатиться? — я ткнула Святошу носком в бок.

— Я не пытаюсь, — возразил он, потирая ушибленное мной место. — Меня это вовсе не тяготит.

— А если бы я все-таки потребовала от тебя выплаты? — съехидничала я. — Что бы ты мне предложил?

Святоша запрокинул голову и расхохотался. Глиняная трубка, висевшая у него на шее, весело трепыхалась в такт смеху.

— А ты попробуй, — посоветовал он, отсмеявшись. — Увидишь.

Я фыркнула и снова пнула его, еще чувствительнее, чем прежде.

— Больно надо.

С тех пор нам часто приходилось удирать от разъяренной стражи – контрабандистов вообще мало кто любит — но так весело не было ни разу. И все же, я страшно не люблю двух вещей: быть должной и быть заимодавцем.

Я спрыгнула с бочки и объявила, что иду спать. Святоша, погрузившийся в свои мысли, забыл пожелать мне спокойной ночи.