Страница 6 из 72
— Банька стоплена. Пойдемте провожу...
Сказано это было не допускающим возражений тоном. И пришлось петербургскому щеголю отведать сибирской бани-каменки... Последовать примеру возницы, трижды выбегавшего «на вольный дух» и барахтавшегося в снегу, он не решился, поэтому так «сомлел», что едва добрался до избушки, где на полу чуть не по пояс было наложено душистое сено. Испив медового квасу, стоявшего на столе, царев человек завернулся с головой в волчью доху и, не успев ни о чем подумать, заснул как убитый. Рассудив, что Пёред прорубью не угощают и в баню не водят, со спокойной совестью заснул под своим тулупом его возница.
■ 2.
Суровое и молчаливое гостеприимство хозяев, казалось, свидетельствовало о том, что они избегают всякого обще-ния с приезжими. Но это было не совсем так.
Утром, после завтрака (старуха молча принесла хлеба, молока и отварную рыбу муксун), в избушку, постучав, вошли трое мужиков: вчерашний старик и два других, не-Мноцо помоложе. Сняв шапки, покрестились на иконы. Потом вперед выступил хозяин дома и заговорил:
— Пришли мы к тебе, барин, с общего совета... Мы так
•
понимаем: дорожный человек есть дорожный человек — будь то татарин, убогий, юрод, тайный душегуб или, как ты, слуга царский,— нам все едино Велик грех дорожного человека без помощи оставить ии обидеть. Но и тебе, барин, непростимый грех будет за добро злом заплатить. И об одном мы тебя, христа ради, просим — не раскрывай нашего последнего убежища!.. Прими от нас дар посильный и езжай себе с богом!..
При последних словах старик протянул руку, и о столешницу звякнуло золото — три больших, старинной чеканки, червонца.
Кровь бросилась в лицо цареву человеку: не совсем в ту пору вымерзла у него совесть. И он впопыхах сказал то, что она ему подсказала:
— За что вы меня обижаете, старики?.. Спрячьте сейчас же деньги! Я и без денег...
Тут бывший правовед едва не допустил новой опрометчивости — не пообещал своего молчания задаром, но вовремя опомнился и овладел собой.
— Потолкуем лучше по-хорошему. Присаживайтесь...
Он показал на передний угол. Такая вежливость вместе
с бескорыстием несколько озадачила стариков. Переглянувшись, они сели. Сел напротив них и государев человек.
— Царя признаете? —спросил он.
Три бороды слегка и недружно кивнули.
— Как же его не признавать, коли он есть,— помолчав, промолвил один.— Кабы нам от него обиды не было...
Больших верноподданических чувств в таком ответе не звучало. Но и то сказать: сидя за Васюганскими болотами, можно было вольнодумствовать сколько душе влезет.
Чиновник сделал вид, что не расслышал неучтивости по высочайшему адресу, и спросил:
— Про гонения на веру говорите?
Ширококостый чернобородый мужик, сидевший прямо против чиновника, поднялся и, сердито глядя на него в упор, громко сказал:
•— Гонение на древлее благочестие одно... А то, что царица повелела нас, государевых крестьян, в вечную крепость своему кобелю отписать,— это не обида, не антихристово попущение?
На этот раз не расслышать сказанного при всем желании было невозможно.
~ Какая царица?—испуганно спросил чиновник.
— Известно, какая — Катерина, которая Пугачева сказнила!
Царев человек облегченно вздохнул: честь «ныне царствующего дома» была почти не затронута. Но крепка, видно, была обида, если через девяносто лет говорилось о ней с таким гневом!
Чиновник на этот раз оказался догадлив.
—- Старики, да вы о манифесте об освобождении крестьян слышали?!
Его собеседники переглянулись. Ответил за всех Чернобородый:
— Откуда нам слышать было? Сороки о таких делах не стрекочут.
Манифеста с собой у царева человека не было, но он помнил его наизусть и, будучи порядочным краснобаем, сумел прочитать так, будто бы оглашал с амвона. По вниманию стариков понял, что манифест произвел впечатление.
— Воля, значит, вышла!—сказал старший и, поднявшись, широко перекрестился. Его примеру последовал другой. Только Чернобородый ничем не проявил своих чувств.
— То для российских,— отозвался он.— У нас воля своя, недареная, не от царя, а от господа бога ее имаем... На веру-то нам воли не вышло?
Живя в Петербурге, чиновник был в курсе «новых веяний». С легкой руки славянофилов, увидевших в раскольниках оплот «русской самобытности», царское правительство пошло если не на полную отмену законов против раскола, то на значительное их послабление, предложив губернаторам «безотлагательно прекратить следствия и разыскания по делам раскольников».
чинов-
Окончательно войдя в роль «царева человека» ник разъяснил сущность указа, честно добавив, чп распространяется на скопцов и другие изуверские
— Этаких у нас нету,— проговорил Седобороды истинного благочествия держимся... Есть у нас бесп есть какие к раззявам склоняются, но таких, что о тят, нету. Их учение от лукавого.
— Какие раззявы?—спросил заинтересованн новник.
— Кои в великий четверток при молебствии все служение разинув рот стоят, благочестивое усердие перед святым духом кажут... Со стороны смотреть чуднб, однако гре
Под тяжелым сверлящим взглядом Чернобородого чиновник удержался от улыбки. И хорошо сделал: главный разговор был впереди.
Так!—медленно проговорил Чернобородый, наваливаясь широкой грудью на столешницу.— А что нам, к примеру, будет, если мы перед властью объявимся?
— Ничего не будет! Припишут вас к волости и приходу, ну и, конечно, попа с увещеваниями пришлют. Податей и рекрутчины требовать не станут...
Делая щедрый посул, чиновник лгал, но не совсем. Дело в том, что редкие открытия потаенных старообрядческих селений использовались губернским и епархиальным начальством с наибольшей для себя выгодой. Найденные дворы писались переселенческими, и появление на карте нового поселка являлось как бы зримым свидетельством незримого усердия начальства, стремившегося к заселению и обрусению края. В данном случае (чиновник судил о том по ячневой каше, ржаному хлебу, молоку, муксуну, тетереву и меду) можно было говорить об успехах хлебопашества, скотоводства, охотничьего промысла, рыболовства, даже пчеловодства на крайнем севере губернии, изобразив, по выражению губернатора, картину полного благоденствия и процветания. И все это, не ударив палец о палец! Взамен того найденные дворы могли получить временные (об их кратковременности правовед умолчал) льготы по податной и рекрутской повинностям. Не оставалось в накладе и духовенство, обретавшее если не усердных, то платежеспособных прихожан. Писали их, разумеется, «воссоединившимися». Откровенное очковтирательство шло по всем линиям: в Питере не находилось охотников проверять, что делалось в болотах за Нарымом.
Нелегкую задачу задал царев человек своим собеседникам! Его вежливость, красноречие, видимое бескорыстие, наконец, сама случайность его появления внушали некоторое доверие. Вывод же из того, что он говорил, напрашивался сам собой: пришествия антихриста не состоялось и и потаенное пустынножительство становилось бессмысленным. Это понимали все, даже упрямый Чернобородый.
— Что же с землей будет, какую мы подняли?—по-Деловому спросил он.
На такой вопрос ответить было легче всего.
кому, кроме пас, здешняя земля нужна I1 Мало вам — еще берите, сколько осилите!
сами
Кроме больших вопросов — политического и религиозного •— существовал еще один, едва ли не большей важности, экономический, который стыдливо откладывался на конец беседы. Он всплыл в самой неожиданной форме. ; { — Почем в городе коса стоит, ежели ее за деньги брать? — неожиданно спросил все тот же Чернобородый. -— Коса? Этого я, право, не знаю...
гривен уступит... Топоры, те глядя по закалке, без топорища ежели, — от четырех до семи гривен.
— Меха почем — куница, белка, соболь?
— Белка нынче не в цене, идет по сортам от двугривенного до полтинника. Куница — иное дело: за какую два, а за какую и пять целковых дают. Соболь, тот шибко редок стал, самый завалящий — десять, а ежели темный и ровный— с первого слова полста выкладывают. Настоящий покупатель и больше даст.