Страница 19 из 25
«В нынешнем году, – рассказывает прогрессивный помещик, – было множество и таких, которые готовы были взять какую угодно работу, только бы деньги вперед. Хлеба нет, корму нет, самому есть нечего, скот кормить нечем, в долг никто не дает – вот мужик и мечется из стороны в сторону: у одного берется обработать круг, у другого десятину льна, у третьего – убрать луг, лишь бы денег вперед получить, хлебушки купить "душу спасти". Положение мужика, который зимой, "спасая душу", набрал множество работы, летом самое тяжелое: его рвут во все стороны – туда ступай сеять, туда косить, – конца работы нет, а своя нива стоит».
Питаются крестьяне совершенно особенно. Основным блюдом, позволяющим перетерпеть от урожая до урожая, выплатив все долги и сборы, является у них так называемый «пушной хлеб». «Пушной хлеб, – рассказывает Энгельгардт, – приготовляется из неотвеянной ржи, то есть смесь ржи с мякиной мелется прямо в муку, из которой обыкновенным образом приготовляется хлеб. Хлеб этот представляет тестяную массу, пронизанную тонкими иголками мякины; вкусом он ничего, – как обыкновенный хлеб, питательность его, конечно, меньше, но самое важное неудобство – это, что его трудно глотать, а непривычный человек и вовсе не проглотит, если же и проглотит, то потом все будет перхать и чувствовать какое-то неудобное ощущение во рту».
Медицинского обеспечения, по наблюдениям ученого, в сельской местности лишено подавляющее большинство жителей. «В случае болезни, в деревне очень плохо не только крестьянину, но и небогатому помещику. Доктор есть в городе, за 30 верст. Заболели вы, – извольте посылать в город. Нужно послать в город на тройке или, по крайней мере, на паре, в приличном экипаже, с кучером. Привезли доктора; за визит ему нужно дать 15 рублей и уже мало – 10 рублей. Нужно отвезти доктора в город и привезти лекарство. Сосчитайте все – сколько это составит, а главное, нужно иметь экипаж, лошадей, кучера. Но ведь в случае серьезной болезни одного визита мало. Очевидно, что доктор теперь доступен только богатым помещикам, которые живут по-старопомещичьи, имеют экипажи, кучеров и пр., то есть, для лиц, у которых еще осталось старое заведение, для лиц, у которых сохранились деньги или выкупные свидетельства», – и т. д.
«Небогатые помещики, – продолжает Энгельгардт, – …арендаторы мелких имений, приказчики, управляющие отдельными хуторами, попы, содержатели постоялых дворов и тому подобные зажиточные, сравнительно с крестьянами, люди не могут посылать в город за доктором; эти большею частью пользуются хорошими, то есть имеющими в околотке известность, фельдшерами, преимущественно из дворовых, фельдшерами, которые заведовали аптеками и больницами, имевшимися у богатых помещиков во время крепостного права».
«Однако и такие фельдшера для массы наших бедных крестьян тоже недоступны, – констатирует рассказчик, – потому что и фельдшеру нужно дать за визит три рубля с его лекарством, а то и пять рублей. К таким фельдшерам прибегают только очень зажиточные крестьяне. Затем следуют фельдшера второго разряда, лечащие самоучкой, самыми простыми средствами, – деды, бабы и все, кто маракует хотя немного… Заболеет мужик – ходит, перемогается, пока есть сила. Свалился – лежит. Есть средства: сыскивает фельдшера или деда, а нет – просто лежит… Иные вылеживаются, выздоравливают. Другие умирают. Лежит, лежит до тех пор, пока не умрет».
«Самое худое, – пишет Энгельгардт, – что, поправившись, отлежавшись, опять заболевают, и во второй раз редко уже встают, потому что, не успев хорошенько поправиться, начинают работать, простуживаются (замечу, между прочим, что у крестьян отхожих мест нет и самый трудный больной для отправления нужды выходит, выползает или его выносят на двор, какова бы ни была погода) и, главное, не получают хорошей пищи, да что говорить хорошей, не получают мало-мальски сносной пищи».
Отношение к смерти в крестьянской среде самое фаталистическое, но при этом и шокирующе прагматичное, что продиктовано всем ходом жизни, непрерывной борьбой за существование. Автор «Писем» рассказывает о молодой девушке, которая слегла и, только поправившись, снова простудилась и находится при смерти: «Мать, которая очень любила и баловала Аксюту, относилась к этому совершенно хладнокровно, то есть с тем, если можно так выразиться, бесчувствием, с которым один голодный относится к другому. "А и умрет, так что ж – все равно, по осени замуж нужно выдавать, из дому вон, умрет, так расходу будет меньше" (похоронить стоит дешевле, чем выдать замуж)».
«Аксюта пролежала всю зиму и умерла в марте. Бедному во всем несчастье: уж умерла бы осенью, а то целую зиму расход, а к весне, когда девка могла бы работать, умерла», – добавляет Энгельгардт.
В другом месте он приводит разговор с бабой Панфилихой из соседней деревни:
«– Воля божья. Господь не без милости – моего одного прибрал, – все же легче.
– Которого же?
– Младшего, на днях сховала. Бог не без милости, взглянул на нас, сирот своих грешных.
…
– Да что ж тебе младший – ведь он грудной был, хлеба не просил?
– Конечно, грудной хлеба не просит, да ведь меня тянет тоже, а с пушного хлеба какое молоко, сам знаешь. И в "кусочки" ходить мешал: побольшеньких пошлешь, а сама с грудным дома. Куда с ним пойдешь? – холодно, тоже пищит. Теперь, как бог его прибрал, вольнее мне стало».
Знают ли в Петербурге, в крупных городах о бедственном положении в деревне? Энгельгардт в своих «Письмах» не раз ставит этот вопрос и каждый раз вынужден ответить отрицательно. Сельскохозяйственная литература, сельскохозяйственная периодика совершенно оторваны от реальности. Публикациям в прессе, столкнувшись с реальным положением вещей, невозможно доверять. «Три года тому назад, – пишет автор, – я всему этому верил. Но в деревне я скоро узнал, что многое не так и что "Ведомостям" верить нельзя; дошел до того, что перестал читать газеты и только удивлялся; для кого все это пишется?»
Да что там горожане, о реальных проблемах крестьян понятия не имеют даже многие помещики: «Я встречал здесь помещиков, – про барынь уж и не говорю, – которые лет 20 живут в деревне, а о быте крестьян, о их нравах, обычаях, положении, нуждах никакого понятия не имеют; более скажу, – я встретил, может быть, всего только трех-четырех человек, которые понимают положение крестьян, которые понимают, что говорят крестьяне, и которые говорят так, что крестьяне их понимают».
Это действительно были разные миры – мир городской, просвещенный, в котором были театры, банки, биржи, экономические рывки и кризисы – и мир сельский, с пушным хлебом, кусочками, никуда не исчезнувшей барщиной, регулярным голодом и вечным желанием выжить, продержаться до «нови». Пересекались эти миры очень мало.
* * *
В десятом письме Энгельгардт выполняет данное ранее обещание рассказать о жизни зажиточных деревень. И здесь же мы встречаем достаточно подробное описание крестьянской избы. Остановимся на этом моменте чуть подробнее.
Зажиточные деревни ученый называет «Счастливым уголком». «Я обещал рассказать об одном "Счастливом уголке", – пишет он, – где крестьяне живут хорошо, где за последние десять лет положение крестьян много улучшилось, где даже в нынешний бедственный, голодный год, когда еще до Николы цена ржи поднялась до 14 руб. за четверть, крестьяне не бедствуют и не будут бедствовать. Большинство этих крестьян просидит на "своем" хлебе до "нови", а те, у которых "своего" хлеба не хватит, найдут денег для покупки хлеба, не закабаляя себя…»
«Говорю прямо, – продолжает Энгельгардт, – в "Счастливом уголке" положение крестьян за последние десять лет улучшилось, много улучшилось, неизмеримо улучшилось. Но прежде всего поговорим о том, что понимать под выражением "улучшилось" и чем измеряется это улучшение».
И далее следует описание богатой деревенской избы: «Если кто-нибудь, не знакомый с мужиком и деревней, вдруг будет перенесен из Петербурга в избу крестьянина "Счастливого уголка", и не то, чтобы в избу средственного крестьянина, а даже в избу "богача", то он будет поражен всей обстановкой и придет в ужас от бедственного положения этого "богача". Темная, с закоптелыми стенами (потому что светится лучиной) изба. Тяжелый воздух, потому что печь закрыта рано и в ней стоит варево, серые щи с салом, и крупник либо картошка. Под нарами у печки теленок, ягнята, поросенок, от которых идет дух. Дети в грязных рубашонках, босиком, без штанов, смрадная люлька на зыбке, полное отсутствие какого-либо комфорта, характеризующего даже самого беднейшего интеллигентного человека».