Страница 8 из 25
Косыгин только криво ухмыльнулся.
– Много вы разглядите из башни, а? Особенно при какой-никакой волне… Впрочем, неважно. Важно, в каком виде репетиры центральной наводки. Доложите их состояние.
– Совпадение данных с центральным артиллерийским постом до четвертого знака, товарищ капитан второго ранга.
Косыгин кивнул.
– Вот это – имеет значение, а не прибор, актуальный в пору русско-японской, или неизбежная на флоте перекраска всего в другой цвет той же краской… Живите, лейтенант: помполиту вы почему-то нужны фотогеничным.
Любит он сложные слова. Ушел.
На его место явились мичман-политрук с фотоаппаратом и секретчик, приглядывать, чтобы тот не наснимал лишнего. Старые, царские еще башни – то немногое на «Фрунзе», что фотографировать разрешено, пусть и в строго определенных ракурсах.
– Приказ командира: поднять моральное состояние личного состава, – поясняет политработник. – Решено, что по прибытии в Севастополь всякий участник похода должен получить на память фотокопию картины с изображением линейного крейсера и несколько настоящих фотоснимков: на память.
Разумеется, политрук в здравом уме, повреждения снимать не будет, фотомоделью станет длинношеяя «Мария Федоровна».
– Краснофлотцы верхом на стволах – это можно снимать? – уточняет мичман.
Секретчик по-птичьи склоняет голову, оценивает сцену. Обычная приборка. Вердикт:
– Можно.
Вспышка, облачко магниевого дымка.
Над кораблем летит вальс «На сопках Маньчжурии». Не печальный реквием павшим в проигранной войне – призыв к бою.
«Кровью героев омытое знамя Мы понесем вперед!»
И ведь верно, несмотря на любой шторм, понесем. «Фрунзе» готов.
Нужен только приказ.
По палубам разносится слух: приказ есть. Ждет на пирсе в Салониках, вместе с советским военно-морским атташе в Греции. Там такое, что радиоволнам не доверишь. Что именно, корабельные длинные языки придумать пока не удосужились.
Трое матросов, что драят бронзовые украшения «Марии Федоровны», дождались, пока старпом отошел подальше -и продолжили прерванный его явлением разговор.
– Ты понял, почему был шторм? – спросил один весело.
– Ну?
– Нашим… Ну, нашим грекам, им нужно было ввести корабли в порты – не только на военные базы, а вообще. И так, чтобы фашисты не насторожились. Так шторм – отменное оправдание. Мол, шли в другое место, а тут от бури спрятались.
– Ну? Хочешь сказать, наши умеют вызывать шторма? Не верю. «Фрунзе» вон как помяло… Предупредили бы. Меньше читай Беляева.
Любитель фантастики ухмыльнулся. Повторил со скукой, мол, приходится некоторым совать, как птенцам, в клюв -очевидное.
– Никто, понятно, морем не управляет. Просто, видишь, оно за нас, советских. Мы – прогрессивны, а победа прогрессивных сил есть закон природы. Так что море за нас. Иначе и быть не может!
Эгейское море, ласковое, бирюзово-прозрачное, кошачьей лапкой гладит борта, словно вчера не ярилось штормом. По всем приметам линейный крейсер успевает явиться в Салоники в срок – значит, древнее эллинское море, и верно, на его стороне!
[1] Командно-дальномерный пост.
27.10.1940. Салоники
10.15. ЛКР «Фрунзе», верхняя палуба
Линейный крейсер стоит на бочке на рейде Салоник.
порту нет пирса под такую громадину, да и личному составу, раз увольнения пока не светят, лучше видеть берег именно так: смазанные полоски белого и зеленого сквозь суету всякой портовой мелочи. Берег чужой, загадочный, заманчивый – и недоступный до тех пор, пока боевая часть не доложит о готовности к бою и походу. Впрочем, глаз приманивает не только субтропическая зелень. Там, в нескольких гребках, страна победившей революции! Хочется скорей ощутить под ногами пьянящую свободой и борьбой землю – а если надо, прикрыть ее броней и главным калибром… Вернуться домой -как из Испании, красуясь алой эмалью боевых наград. Тут всем в пример орден на кителе помполита. Ведь на трампах ходил, на обычных торгфлотовских сухогрузах, а вот! Линейному крейсеру, верно, отличиться будет проще.
Даже старший помощник, на что занят – нет-нет, да вопьется взглядом в бело-зеленый холм, над которым сквозь дымку проступают тени гор. Издали – похоже на Барселону. Так похоже, что хоть зубами скрипи!
У Михаила Косыгина не осталось памяток на кителе, но он – помнит. Жар барселонских улиц, дома с террасами на крышах. Угрюмый порт, мрачные теснины района Раваль -все освещено улыбками. Даже воздух по сравнению с капиталистическими временами поменялся! Три года Барселона дышала самым вкусным воздухом мира, приправленным ароматом корицы – и пороха. Здесь по улицам ходили разномастно-карнавальные патрули анархистов, которые могли, оставив пост, подвезти спросившего дорогу до места на броневике, стрельнуть сигарету – или самого прохожего. Кафе и рестораны открыты настежь, цены такие, что на месячную получку можно кормиться год – если заказывать рыбу, что ловят тут же, на рейде. Рыбаков прикрывают старые миноносцы и новейшие подводные лодки.
Кругом – стайки девушек в летних платьях, мужчины щеголяют военной и полувоенной одеждой, стоит разноязыкий говор – добровольцы, журналисты, жулики… поэты! Заглядывают люди с винтовками. Когда, прислонив оружие к ножке стула, поедают зверски перченого тунца с баклажанами, когда – сурово встают позади клиента.
– Расплачивайся, фашист…
Спустя минуту за ближайшим углом, лишь бы в стороне от детских и женских глаз – залп. Тело забросят в кузов грузовика. Был ли расстрелянный фашистом на деле? Если нет, то по начальнику патруля хлестнет другой залп. Иных наказаний в революционной Барселоне нет… Точней, не было. Веселый -куда там Парижу! – город разбомблен в щебень, руины взяты на штык – и на сизый выхлоп германских панцеров.
Республика умерла. Да здравствует Республика!
Теперь – в Греции.
Помполит говорит: совсем другая страна. Темперамент испанский, но характер, скорей, русский, а русская революция не похожа на испанскую… Михаил помнит ее, обрывками, что остались в голове от детства.
Заколоченные досками витрины. Хвосты очередей: нет хлеба. Толпы, черные, словно растекшаяся смазка, кумачовые лозунги: «Вся власть…» Кому? Не важно, дали бы хлеба, хоть немного, но сейчас. Кто вложит в руки голодного города камень – вверх тормашками его, будь он помазанник божий или законно избранный ныне распущенной Думой диктатор. Ждать Учредилки? Поди пожди, когда мерзлая подгнившая картошка с голодухи лакомством кажется. Но и ее достать – праздник!
Так было до Революции, и с ее приходом – не поменялось. Зато появилась надежда, начали выдавать хотя б половину положенного рабочим пайка… Стало можно не то что жить -терпеть, и ради этой «мелочи» уходили на фронт рабочие и морские полки. Ради этого гремели над окраинами города пушки, и ради этого в атаку на английскую эскадру ушло четыре эсминца-«новика». Вернулся один, и море еще долго выбрасывало на берег тела погибших моряков. Вместо некрологов – черные слухи: «хотели переметнуться к белым», «офицерье предало, собирались сдать корабли англичанам»…
Тогда Мишка Косыгин и решил, что станет настоящим, красным командиром корабля. Уже курсантом Военно-морской академии узнал: измены на кораблях не было. Случилась халатность в насквозь партийном Реввоенсовете. Кто-то распустил язык – и на пути советского отряда оказалось минное поле. Гибнущие команды кричали « Ура !» единственному вырвавшемуся кораблю. Бывшие офицеры с подорвавшихся эсминцев пытались спасти людей и погибли все до единого. Это – предатели?
А как дрался единственный эсминец, что с минного поля выскочил? Его командир читал Косыгину лекции – и рассказывал курсантам о настоящей войне, вовсе и не гражданской. Звали его Лавров, Алексей Фомич. Сейчас – командир «Фрунзе».
– Флота у Юденича не было, – говорил Лавров. – Что мы, уходя, бросили в Гельсингфорсе, Ревеле, Нарве – досталось Финляндии и Эстонии. Им и англичане при случае кое-что дарили – именно им, не белым. Война на Балтике шла целиком с англичанами. Против нас выставили лучших. Был, например, такой – Эндрю Браун Каннингхэм, командир эсминца. Сначала у него был маленький “Сифьюри”, и то расходился с нашими “новиками”, в общем, на равных, а когда его продвинули и дали новенький “Уоллес” – не поверишь, специально операции планировали, чтобы именно его прижучить…