Страница 46 из 58
А если мы примем во внимание, что культурный пейзаж, создаваемый народом, является отражением его реального потенциала, тогда ьудет легко понять, что Польше предстояло много чего еще сделать на собственном "дворике". Ведь у нее не было достаточно иного собственного, привлекательного содержания, потенциала, который – в качестве державы – она могла бы нести за собственные границы. Поначалу, как кажется, ей следовало бы поработать над тем, чтобы прилично выстроить саму себя, чтобы не превратиться в оттоманскую Турцию или царскую Россию, в очередной колосс на глиняных ногах, который завоевывал других, мало чего имея в самой себе, чтобы, в конце концов, неизбежно рухнуть.
Междувоенная Польша, если бы ей удалось выжить, крепла бы, накапливала потенциал и укрепляла бы собственную форму, но уже в исходной точке она были слишком уж разбитой изнутри, слишком бедной и отсталой в плане инфраструктуры, чтобы процесс шел быстро. Даже если пропустить разрывающие страну проблемы с меньшинствами, с которыми Польша, скажем мягко, сосуществовала не очень хорошо, нельзя было не обратить внимания на проблему существования в государстве гигантских различий, которые не слишком-то помогали в интеграции. Речь идет о громадных различиях в уровне жизни между городом и деревней, равно как и громадной разницы в развитии и цивилизационном уровне между Кресами и Силезией или Великой Польшей. Помимо того, границы междувоенной Польши весьма сильно закрепляли ее в Восточной Европе и "расцарапывали" отношения с православным миром. Нынешние границы однозначно помещают Польшу в Центральной Европе, отсекая страну от "восточнославянских" проблем, на которые, ну да, мы смотрим, но не обязаны в них участвовать.
Польское размахивание сабелькой и националистический авторитаризм отстранило бы от Польши ее партнеров, гарантирующих безопасность, а вот это не было бы хорошо. Ведь Польша, учитывая ее геополитическое положение, в каком-то смысле обречена на поиски какой-то формы собственной великодержавности. И уж наверняка, на укрепление своей позиции и силы, если она желает функционировать в такой форме, в какой – более или менее очевидно – она функционирует уже тысячу лет. Но как Первая, так и Вторая Жечьпосполита в реальной истории проиграли в борьбе за выживание в этом сложном регионе, играя самостоятельно.
С другой стороны, межвоенная Польша, если бы выжила, имела бы огромный шанс внести в европейскую культуру собственное содержание и собственные смыслы, не являющиеся калькой иных смыслов и содержаний. На это она была бы способна со своей спецификой – помещичеством, городской культурой, довоенной интеллигенцией, меньшинствами, художественными кругами и – что весьма важно – стремлением догнать и перегнать. И только лишь тогда, как заметил Гомбрович, с ней по-настоящему начали бы считаться на континенте, если бы тот не мог представить самого себя без Польши, точно так же, как он не в состоянии представить себя без Франции, Италии, Англии или даже Германии.
Польша, пытаясь окрепнуть на этом "европейском военном пути", которым является открытое, равнинное пространство, тянущееся от Атлантики до Урала, должна была бы избрать для себя какой-то путь развития. Грубо можно вычертить два – назовем их "восточный путь" и "западный путь". Первый путь, это тот, по которому сейчас идет, к примеру, сегодняшняя Россия. Россия не пытается уравновешивать свое силовое воздействие (hard power) воздействием, основанным на привлекательности – то ли экономической, то ли культурной (soft power) – а даже если и пытается, то за всем этим не следуют системные изменения, которые бы эту российскую soft power делали достоверной. Это не означает, что такого воздействия нет – для многих регионов (части Кавказа, Средней Азии, Беларуси, значительной части Украины) Россия привлекательна – но ее внутренняя ситуация и предлагаемые ею цивилизационные решения не в состоянии удовлетворить жителей Центральной Евпропы, которые от России отворачиваются и ее боятся. А вот Германия, наоборот, обладает очень большим потенциалом цивилизационной привлекательности: и экономической, и культурной, и так далее, и благодаря нему – если не считать периодов военного варварства – действует за пределы границ. То же самое можно сказать о Великобритании, Франции или Соединенных Штатах. Это и является "западным путем".
Польша должна была бы сконцентрироваться на одном из этих путей. Желая, например, в качестве регионального лидера, быть привлекательной для государств Междуморья, ей следовало бы, в большей степени, поставить на экономическое и общественное развитие, чем на военное, и довести до ситуации, в которой Междуморье само бы "льнуло" к ней, признавая Польшу желанным и достойным доверия партнером. Кроме того, идя этим путем, она сделалась бы неизменным элементом геополитического порядка Европы на востоке, который – как таковой – ценился бы и западными державами. Но если бы, наоборот, Польша сделалась бы эгоистичным региональным крикуном, пытающимся ставить окружающие государства на место посредством силовых демонстраций, очень быстро ее признали бы не стабилизирующим, но дестабилизирующим регион элементом.
Конечно, у довоенной Польши имелись огромные амбиции, относящиеся развития, и она развивалась, но ее отношения с близкими соседями по Междуморью были далеки от идеала. Вину за это не поносила исключительно она сама, но, будучи более крупной и сильной страной, Польша не могла удержаться от воздействия на соседей с позиции военной силы, что не прибавляло ей популярности в регионе. И делало ее в подобных действиях своего рода центрально-европейской версией России. Причем, скорее всего, той нынешней, поскольку следует помнить, что Советский Союз в глазах некоторых общественных групп располагал определенным потенциалом идеологической привлекательности.
Понятно, что по мере развития и усиления Польши такая привлекательность бы возрастала, и если бы Республика удержалась от региональной спеси, а вместо того выступала бы в качестве арбитра в "междуморских" спорах, которых в регионе хватало, у Жечипосполитой имелся бы шанс вырасти в такого лидера. Но сложно представить подобный сценарий, если бы в Польше нарастал национальный авторитаризм. И даже после его свержения Республике сложно было бы вновь обрести достоверность и доверие региона, точно так же, как в нынешнем мире доверием не пользуется Россия, ведущая себя непредсказуемо и презирая законы международного сожительства.
Точно так же, в основном, благодаря построению представления о Польше как государства, привлекательного для собственных граждан, каким-либо образом можно было решить внутренние проблемы страны и пытаться объединять с идеей Жечипосполиты национальные меньшинства. Только вот, такая Республика должна была бы согласиться на введение в свою структуру хотя бы элементы многонационального государства. Ведь серьезной проблемой Второй Республики была ее внутренняя шизофрения – в состав государства были включены населенные русинами Кресы, но велась политика создания народа, скорее этнического, чем политического. С одной стороны, публицисты жаловались на то, что среди украинцев потерялась красивая идея gente Ruthenus, natione Polonus (народ русинский, нация польская – лат.), а с другой стороны государство проводило пацификацию украинских местностей и разрушало церкви. С агрессивными фракциями украинцев дискутировать, понятное дело, не удавалось, но если речь идет о попытках связать с Республикой наиболее широких кругов украинского населения, то была избрана политика, трагичная по своим результатам, ведь главным инструментом сделалась конфронтация.
В отношении к евреям политика государства колебалась весьма сильно: в эпохе, предшествующей Национально-Радикальному Лагерю, для властей хотя бы в какой-то степени было важно пробудить в них чувство совместной ответственности к Республике, но под конец существования Второй Республики, скорее, доминировала риторика "полонизации", буквально провозглашалась потребность в избавлении из государства еврейской стихии. А в государстве, столь этнически разделенном, каким была Вторая Республика, подобное решение, без обращения к неприемлемым средствам трудно было себе представить.