Страница 15 из 17
6. ДЗ-ЗЕНН! ДЗ-ЗЕНН! (Звонок с урока)
10:35, - машинально отмечаю я, вставая. Точное время правды. Прежде чем взяться за телефон, я возвращаю Щюрика в прежнее вертикальное положение и натягиваю шнур - как оно все и должно быть. Ноги у него, правда, свободны, однако надежд ему это не добавляет, потому что ресурс надежд исчерпан полностью. - Всем смирно, - командую. - Спинной мозг бдит. Переносная телефонная трубка лежит там, где я оставил ее - на тумбочке в коридоре. Люблю порядок, особенно в мелочах. Здесь, в коридоре, и состоится решающий разговор, итогом которого будет... будет... Страха - нет. Ни единой молекулы страха, как и воздуха. Совершенно нечем дышать. Прихожая тесновата для моей головы. Хватаюсь за пульс - и не могу найти. Неужели не успею... - Майора Кожуха, пожалуйста, - посылаю я в мировой эфир. Я позвонил Коле на службу. В девять у них "летучка", которой пора бы уже закончиться. А служба у них, как известно, начинается с того, что кого-нибудь из стажеров посылают с бидончиком в пивной бар на улице Чайковского... Позвали! - Здравия желаю, - говорю. - Есть новости? Телефон взрывается. - Ты где мудями машешь, супермен? С семи утра тебя разыскиваю! - Я звоню от Барских... - Новости ему! - кипятится Кожух. - Ты держишься за что-нибудь? Новости такие, что держись! Я пытаюсь держаться за зонтик, висящий на оленьих рогах. Обрывается и то, и другое. Телефонная трубка медленно-медленно падает на пол, кувыркаясь в полете. Всё вокруг - медленное и торжественное, как видео-повтор решающего гола. Квартира искажается, комнаты наслаиваются одна на другую. "Всем стоять!" - хриплю я и бросаюсь в щель между комнатами, которая вот-вот сомкнется, но изображение вдруг сворачивается в кровавую кляксу, и, споткнувшись обо что-то (телефонную трубку?), я слышу собственное трагическое: "А-а!.." Звук остается. - По-моему, лучше его не трогать, - звучит с неба роскошное контральто. Идея Шакировна. Идочка. - Что с ним? - доносится из-за горизонта еле слышный крик Щюрика. - Ничего хорошего. Может, спазм коронарных сосудов... не знаю. Ты видел, как он дышал? - Как? - Как марафонец, добежавший до Афин. - Он жив? - Слушай, мне страшно до него дотрагиваться... Космическим холодом веет от слов женщины. Абсолютный ноль сочувствия. Кровавая клякса растворяется, и к звуку прибавляется картинка. Вероятно, я лежу на кухне: ножки табуретов и ножки стола, как стволы колдовского леса, окружают мое погибшее тело. В недосягаемой выси плывет белоснежным облаком кухонная стенка, уставленная бокалами, вазочками, рюмками, увешанная ковшиками, ситечками и прочей утварью. Где-то сигналит телефон. Никто не обращает на него внимания. Щюрик, по-видимому, до сих пор связан. - Он жив, - с абсолютным хладнокровием сообщает Ида. - Смотрит на меня. - Твой нож, - говорю я ей. - Который вместо зеркала. Где он? - Зачем тебе нож? Я хочу привстать и осмотреться. С первого раза не получается, но я упрям. Словно ниоткуда возникает надо мной женщина с искривленным от ненависти лицом. В ее руке пляшет кухонный тесак. У ножа - наборная рукоятка, какие в тюрьмах делают. Неужели тот самый? И впрямь - необычная вещь. В отполированном лезвии отражается майское солнце. - Зачем тебе нож? - повторяет Ида вопрос. - Кулаков мало? Свободной рукой она придерживает простынку между ног. Какие, право, мы стеснительные, женщины Востока... - Я должен не дышать, иначе я совру, - отвечаю максимально честно. - Дай мне нож. - Псих!!! Ее чувственный рот застывает в спазме. Линия губ изломана. Когда она замахивается - обеими руками, - стыдливую простыню срывает с бедер, открывая взгляду мертвеца живой родник. Когда она бьет, то беспомощная, казалось бы, жертва принимает разящую сталь плечом, а не грудью... Кое-какие рефлексы у меня еще работают! Поймав женщину за шею, решаю, что с этой героиней делать. На долю секунды она цепенеет. Сломать? Легко... Нет, пусть посмотрит, как уходят из Реальности истинные дзены! Пшла вон! Падает опрокинутая ею микроволновая печь. Она сама падает, и больше я ее не вижу... Тесак вошел мне в плечо сантиметра на полтора. Чепуха. Поднимаю упавшее оружие, обнаруживаю в холеном лезвии свое одухотворенное лицо. "Зеркало без подставки не замутится", - примерно так написал на стене шаолиньского монастыря одиннадцатилетний пацан, ставший впоследствии Шестым Патриархом. Под зеркалом он подразумевал сознание, которое не может загрязниться контактом с повседневностью. Изначальная чистота лишена возможности загрязниться. Нужно только найти его, свое сознание. Я нашел, что искал. Хочешь освободиться сам - освободи вместе с собой других, даже если тебя об этом не просят. Я освободил бездомного кота от вечной его помойки. Проблемный мальчик Леня патологически зависел от родителей? Теперь он свободен - на всю оставшуюся жизнь! Я освободил Щюрика от иллюзий и заодно научил этого горе-отца не перекладывать воспитание ребенка на чужие плечи. Идею Шакировну - избавил от самого себя. Даже профессора Русских освободил от явных проблем в его сексуальной жизни. Наконец, главное. Каждого из обитателей этой квартиры я научил никому не доверять - в точности, как сам я однажды посмел не верить собственной матери... Я роздал им всю мою Карму. Я очистился. Значит, можно уходить. "Дураки вы все! - говорил Шестой Патриарх своим ученикам, горюющим о скорой кончине учителя. - Если б знали вы, куда я ухожу, вы бы смеялись и плясали от радости!" Я пока еще в сознании. Правда, весь в холодном поту, и волны странной дрожи прокатываются по телу, и грудь стянута, словно ремнями, и прямая кишка тщетно пытается выдавить наружу хоть что-нибудь. Мне плохо... Это сердечный приступ. И это - вовсе не та смерть, которой достоин учитель! Какой дорогой уходят из жизни великие? Увы, не успел я договорить с Колей Кожухом, не услышал окончательный диагноз, но ведь и без того ясно, что он собирался сказать... и без того - все предельно ясно... Истинные дзены уходят, останавливая дыхание. Вызываемая ими гипоксия должна быть так глубока и необратима, что гибель физического тела превращается в естественный и совершенно безболезненный ритуал. Разумеется, никакие препараты не применяются. Нужно подрезать уздечку своего языка, затем - одно легкое усилие - и язык проглатывается, полностью перекрывая гортань... По легенде именно так ушел Будда. Вот для чего мне нужен нож, идиотка ты малограмотная. Будда - не бог, а состояние души, так говорят великие. Степень святости, степень открытости сознания у великих не замутнена страхом... В последний раз я смотрю на себя в зеркало. Еще смотрю, еще. Никак не оторвать взгляд... Пора в путь. Записная книжка с цитатами? Тоже здесь, под рукой. Жаль, нельзя взять ее с собой. Знаешь ли ты, загадочный Во Го, не ответивший ни на одно из моих писем, что я тебя все-таки выследил - и настоящую фамилию знаю, и адрес. Когда-нибудь мы с тобой встретимся, если тебе, как и мне, удастся прервать цепь своих перерождений. Ты писал: "Для мысли нет временной тверди - она вечна. Поэтому первым шагом к разрушению цепей является признание вечности мысли..." Но если мысль вечна, то животный страх умирающей плоти просто смешон! Оставим всё животное животным... Ритуал естественен и прекрасен. Превращаю зеркало обратно в нож. Открываю рот пошире, упираю язык в нёбо и чиркаю по уздечке лезвием. Рот наполняется кровью. Странное ощущение: язык словно теряет связь со мной, обретая собственную волю и разум. Словно некое животное заползло в теплую пещеру и укладывается на ночлег, выбирая позу поудобнее. Что теперь? Как проглотить ЭТО - не теоретически, а практически? Наверное, на вдохе... Одно хорошее усилие... Не получается. Нужно состояние души, равное достижению Нирваны. Пусть я не оставил после себя следов: учений, писаний, достойных учеников, монастырей, произведений искусства... не это важно. Один глоток - и гортань закупорена. Легко и беззаботно, как птичка зернышко склевала. Не получается... Рвотный рефлекс. Упрямый язык, пользуясь свободой воли, стоит горбом - или это я сам его выплевываю?.. Нужно расслабиться. Нужно качественно иное расслабление, до окаменения - почти паралич. Когда энергия из человеческого тела возвращается к истокам - в Небо, в Землю, к Предкам, ты становишься статуей. Как это сделал Будда. Идеал. Ну же! Один хороший глоток... Я переворачиваюсь на живот и запихиваю упирающуюся тварь себе в горло. Язык рвется назад, но я держу его сильную тушу обеими руками. Не получилось красиво - получится некрасиво. Для истинного дзена не важен ни результат, ни, тем более, процесс. Восемь пальцев в рот, локти под себя. Не вырваться. Прощай, дыхание, изучению которого я подарил столько лет. Значение имеет только миг, когда понимаешь, что смысла нет ни в чем, даже в самом этом миге понимания... Становится нестерпимо жарко. Язык Вергилия, язык Рабле... Язык телячий в сметане... Прости меня, мама! Лопается гигантский пузырь; яичный желток растекается по тарелке; захлопываются двери метро; сверло вгрызается в пенопласт... Стремительный выпад противника, и я пропускаю прямой удар в солнечное сплетение. Лучезарный кулак! Золотой его блеск слепит глаза. Кто противник? Не видно. Я рефлекторно приседаю в позе гунбу, собираю остатки Ци, чтобы достойно принять новый удар... но все это не нужно. Реальность начинает движение, как перрон вокзала, назад - в прошлое, в прошлое, в прошлое, в прошлое...