Страница 1 из 4
Олена Притула
Московский пациент
Кем ты будешь, когда вырастешь?
Долгих Сергей.
7 лет.
При поступлении контакт затруднён. Мальчик плачет, дрожит всем телом, на вопросы отвечает односложно. Дезориентирован в месте и времени. Поведенчески выражен аффект испуга и растерянности: оглядывается, втягивает голову в плечи. Психопродукция в виде монотонной речи, повторяет одно и то же: «всё вокруг синее, вокруг война, всё сливается». Поступает в сопровождении мамы. Со слов мамы, состояние развилось остро при посещении магазина, когда мальчик «впал в состояние испуга и растерянности, стал плакать». Домой доставлен в сопровождении соседей, после чего мама вызвала скорую.
Ранее подобных состояний не переживал, в ведение психиатрической службы не поступал.
При осмотре пассивен, доступен осмотру, кожные покровы чистые, телосложение пропорционное.
Неврологически без видимой очаговой симптоматики, зрачки одинаковые, ширина зрачка обычная.
Из анамнеза жизни: родился от первой беременности, без перинатальной патологии, ранний период жизни протекал без особенностей, программа прививок выполнялась в детских учреждениях полностью. Детский сад посещал с 3х лет. Воспитывается мамой. По характеру впечатлительный, замкнутый. В школе успеваемость средняя. Сведений об отце нет. Болел ветрянкой, ОРВИ, ранее не стационировался, наркозов, судорог, потери сознания не имел.
Диагноз при поступлении: реактивное состояние неясного генеза.
Ему не было и восьми, а он уже закончил школу. Это покажется странным, ведь вундеркиндом Сережа не был. Сперва Сережа завершил обучение в мечтах: очень уж не нравились ему строгие учителя, сложные домашние задания, да и каникулы казались слишком короткими. Вечерами, лежа на диване в углу единственной в квартире комнаты, которую все семь лет Сережа делил с мамой, он придумывал свою взрослую жизнь. В ней Сережа ездил на белом автомобиле и мог купить все игрушки, которые привлекали взор. В мечтах он был высокого роста, как те, что играют в баскетбол, и обязательно с бородой.
Ну, а потом вышло, что Сережа в самом деле закончил школу. Вернее, школа для него закончилась. Сережа заболел. Случайно. Он и сам не подозревал, что может вдруг вот так взять и заболеть. Была суббота. Мама послала Сережу в галантерею – у нее заканчивались нитки, а через час его привели домой знакомые мужчины и женщины и с ними незнакомый милиционер. Когда мама увидела Сережу, руки у него тряслись, лицо раскраснелось, он говорил бессмыслицу. Много-много бессмыслицы: о войне и опасности, о том, что все кругом синего цвета, и он боится, потому, что все вдруг стало темным и одинаковым. Люди стояли в дверном проеме, не спешили расходиться, смотрели на Сережу с любопытством. А Сережа не унимался: плакал и рассказывал свое, сколько бы мама не гладила его лицо худыми тонкими пальцами. «Скорая» приехала быстро, без проволочек. Доставила Сережу в больницу. Это случилось в феврале. Мама Сережи шла по клеклой, расползавшейся под ногами земле, к Метро. Под желтой мохеровой кофтой она несла новое и страшное знание о том, что отныне и в феврале, и в марте, и в апреле, и во все последующие месяцы, в пути ее будет сопровождать полиэтиленовый пакет со свежим бельем и домашними гостинцами. Гостинцами, которым, как объяснил холеный безразличный психиатр, только и сможет радоваться ее Сережа.
Все оказалось правдой. Сережа жил в больнице. Он вырос, как и мечтал, в высокого парня. Врачи разрешали ему не бриться – так ему нравилась борода. Изредка бывало, что состояние его стабилизировалось. Тогда маме позволяли взять Сережу домой на несколько дней. И было ей в те редкие счастливые дни невыносимо тяжело и горько и, в то же время, совершенно не важно, кто засыпает на стареньком диване: Андрюша Плешивцев, имитирующий кошачьи повадки или смелый, отважный космонавт Джо. Отпуск пролетал очень быстро. Мама привозила Сережу обратно, доводила за руку до дверей мужского отделения, откуда тот безмятежно семенил по драному линолеуму в общий холл…
Эрзац
Катя Тумкина.
16 лет.
Поступает по направлению участкового психиатра, в связи с неправильным поведением. К специалистам обратилась администрация детского дома. Девочка ведёт себя агрессивно в отношении окружающих, нарушает нормы поведения, избила учительницу. Поступает в сопровождении педагога-воспитателя. Контактна, ориентирована, без обманов восприятия. Жалоб не предъявляет. Формирует мотивы поступления: «Я избила учительницу, меня хотят наказать и проверить моё психическое здоровье». Интеллектуально-мнестически сохранна. Фон настроения снижен. Неврологически без очаговой симптоматики. Родители воспитанием ребёнка не занимались с 2х лет. Последний контакт с близкими: с бабушкой 10 лет назад. Живёт и воспитывается в детском доме. Со слов девочки, росла и развивалась без особенностей, болела краснухой, ОРВИ, удаление аденоидов возраст 4х лет, отит среднего уха в 8 лет. Со слов педагога пубертат у девочки протекал с нарушениями поведения. В коллективе проявляет себя агрессивно, конфликтно, цинично.
Диагноз при поступлении: патохарактерологическое развитие личности, психопатоподобное поведение.
В тихом переулке в центре Москвы стоял детский дом. Поток желающих помочь детям, именитых и не очень, граждан, не иссякал. Здание выглядело привлекательным: свежевыкрашенные розовые стены веселили взор, заботливо возделанный сад навевал мысли о приятном отдыхе. Напоминая латунные часы «Полет» на руке консервативного сорокалетнего мужчины, детский дом являл собой образцовое изделие министерства образования. Менеджеры и клерки, идя тихим московским переулком, сквозь неплотный забор видели нарядно одетых, упражнявшихся на спортивных снарядах подростков, среди которых трудно было не обратить внимания на красавицу Катю Тумкину.
Около пяти лет в детский дом ее отвела бабушка, папина мама. Маму Катя не помнила, папу тоже. Почему бабушка так поступила, почему не определила в интернат, где дети не теряют связь с родственниками, Катерина не знала. Ни бабушка, ни персонал не объяснили. В те годы детский дом был не так популярен среди столичных филантропов, истории сиротских судеб было некому рассказывать.
Катя выросла в высокую, ладно сложенную, симпатичную лицом девушку. Если кто-то спросит ее сейчас, как прошли первые дни на новом месте, Катя равнодушно ответит: «Поплакала, потом успокоилась». Поступила она в начале девяностых, росла, бездарно отмеряя время от одних визитеров к другим, от подарка к подарку. В ее зеленых глазах мерцала тревога, природу которой она не могла объяснить. Совсем не хорошие, не светлые мысли терзали маленькое сердечко.
Катя часто представляла, что все, кого она знает, да и она тоже, вдруг умрут, или с ними произойдет непоправимое несчастье: инсульт, авария, после которой они не смогут за собой ухаживать. Эти картины появлялись в Катином воображении в самых ярких, мелких подробностях. Находясь одна, перед сном, она прокручивала их часами, воображая новые детали. Катя переживала их с такой силой, будто они уже произошли. Пугало то, что никого не было жалко. Ни подруг, ни нянечку Веру, у которой останется больная дочка, ни пухлую Наташу Кривошееву, которая так и не увидит лучшей доли – никого. Рядом с фантазиями шла вина. Не сильная, но все же… Вина оттого, что чтобы ни произошло с ее близкими, она ни к кому не испытывает сочувствия, никому не сострадает. Она никого не любит. Откуда приходили мысли? К какому выводу хотели склонить? Почему так сильно, неотступно тревожили ее? Катя не могла с ними справиться, а потому смирилась. Самобичевание стало привычным ежедневным ритуалом, обкрадывало ее.