Страница 34 из 45
Он презирает себя за малодушие. И ему хочется написать Марине, что он был у входа на каток. Пусть она не думает, что он забыл или у него появились более важные дела.
Он вдруг почувствовал, что у него замерзли босые ноги. Самому было жарко, а ноги замерзли. Он встал со стула. Дверь была приоткрыта. В широкую щель вошел солнечный луч и расстелил по полу светлую дорожку. Весь пол был прохладным, а солнечная дорожка теплая. Он стал ходить по ней и греть ноги. Ему хотелось уйти по этой солнечной дорожке от своих тяжелых дум и от недописанного письма.
Но он заставил себя вернуться к столу.
После случая с катком Марина перестала его замечать. Он решил, что она никогда в жизни не простит ему обмана и не заговорит с ним. И от этого он чувствовал себя несчастным. Но однажды Марина подошла к нему и как ни в чем не бывало сказала:
— Завтра все идут в кино. Ты пойдешь?
— Пойду, — пробурчал он, краснея от неожиданности.
— Давай сядем рядом?
Он поднял глаза на Марину, и у него перехватило дыхание. Ее карие глаза светились. Они все прощали. Они были заполнены тихой, необъяснимой радостью. Он смотрел на них и от неожиданности не мог произнести ни слова.
— Сядем рядом? — повторила Марина.
— Да, — выпалил он.
Он ничего не мог понять.
В эти дни в городе начала хозяйничать весна. Она, видимо, не любила белый цвет и решительно перекрашивала город на свой лад. Снег беспомощно жался к домам, но весна настигала его и тут. Разлились лужи. Сырые ветры носились по улицам. И казалось, что за каждым углом — море.
Он шел в кино, не разбирая луж. Он вообще ничего не замечал. И если бы на пути в самом деле встретилось море, он зашагал бы по морю, море было ему по колено.
У кино стояла учительница. Она держала в руке длинную синюю бумажную ленту и раздавала билеты. Когда он пришел, у большинства ребят уже синели в руках билетики. А у Марины не было билета. Она ждала его.
Завидев его, Марина подошла к учительнице и сказала:
— Дайте мне билетик.
И пока учительница отрывала от синей ленты билет, Марина глазами звала его. А он стоял как пень.
— Кому еще? — спросила учительница.
Марина звала его глазами: «Ну, что ж ты медлишь? Бери скорее следующий билет, и мы будем сидеть рядом!» Но он топтался на месте, пока билёт не взял Ленька Клочков.
В кино он сидел не с Мариной, а рядом с Ленькой Клочковым. Ленька весь сеанс грыз леденцы и кричал:
— Законно! Законно!
А он весь сеанс ерзал и все старался взглянуть на Марину. Но ему мешал Ленька Клочков.
Как жарко здесь, на юге! Конечно, здесь море. Но невозможно весь день просидеть в море. А когда без моря — жарко. Можно вылить на себя ведро воды, чтобы не топать к морю. Но ведра хватит на пять минут, потом снова будет жарко. А почему он, собственно, должен писать письмо?
Он уперся большими пальцами ног в пол и стал стучать пяткой о пятку.
А потом рука снова потянулась к оранжевой ручке. Надо писать письмо, раз обещал.
Он обещал Марине написать письмо с юга. Они шли вдвоем по набережной. На Марине было цветастое платье, без рукавов и без воротника. А в глазах ее играло солнце. Марина держала руки за спиной, а ветер все время сбрасывал волосы на глаза. Ему хотелось осторожно коснуться ее волос и положить их на место. А он шел поодаль от Марины, чтобы не подумали, что он ее провожает. Ему казалось, что весь город знает, что он ее провожает.
Когда они дошли до Марининого дома, он быстро протянул руку и сказал:
— Пока!
Ему очень не хотелось делать это. Ему хотелось побыть с Мариной. Но он всегда поступал против своей воли, когда был с ней.
— Уезжаешь? — спросила его Марина.
Он посмотрел ей в глаза. И вдруг почувствовал, что сейчас должен рассказать ей, что не хотел кидать в нее снежок, и что на каток он приходил, просто не решился подойти к ней, и что в кино ему очень хотелось сидеть с ней. рядом и он почти не смотрел на экран! Но он не знал, как решиться на этот разговор.
И тут Марина сказала:
— Напиши мне письмо.
Он сразу просиял. Он обо всем напишет в письме! Сказать трудно, а в письме все можно. Сел и написал. И он воскликнул:
— Обязательно! Я напишу тебе письмо. Длинное-длинное!.. Хорошо?
— Ага!
Марина качнула головой, и волосы снова съехали на глаза. И он уже протянул руку, чтобы осторожно убрать прядку… но рука вернулась с полдороги. И он снова сказал:
— Я напишу тебе длинное письмо!
Уже много раз перышко окуналось в чернильницу и высыхало. Пальцы стали фиолетовыми. Если судить по пальцам, то он исписал целую тетрадку. Но на белом листе было только одно слово: «Марина». Он смотрел в одну точку. Видел Марину в коричневом платье с фартуком, в серой меховой шубке, в платье без рукавов и воротника.
Марина смотрела на него, и ее глаза спрашивали: «Ну, что ж ты не пишешь? Ты же обещал!»
Наконец он взял себя в руки, в сотый раз ударил перышком о невидимое дно чернильницы и стал писать. Он рассчитывал, что письмо будет большим, но оно все уместилось на одном листке, да и тот был исписан всего лишь на три четверти.
Когда письмо было написано, он быстро пробежал его глазами: проверил, нет ли ошибок. А то Марина будет смеяться. Потом положил листок в конверт, запечатал и облегченно вздохнул.
И письмо полетело с жаркого юга на север, где шли дожди и где вместо вечнозеленого самшита росли обычные березки. На листке почтовой бумаги, вложенном в конверт, было написано:
«Марина!
Вот уже две недели, как я в Крыму. Здесь жарко. Море рядом. Купайся сколько хочешь. Только дно плохое.
Я купаюсь. Загораю. Играю в волейбол. Вчера я ловил рыбу. Два часа простоял между скал на одной ноге. И ничего не поймал. Это потому, что я ловил бычков на хлеб. А бычков ловят на самого бычка. Важно только поймать первого. Вот и все.
Ну, пока.
Костя».
ГОНЕНИЕ НА РЫЖИХ
Таня стояла в ванной комнате перед зеркалом и внимательно рассматривала себя, словно видела впервые. Она медленно провела рукой по волосам, коснулась пальцами бровей и прижала руку к виску. Она осталась недовольна встречей с самой собой и тихо произнесла:
— Я знаю, это потому, что я рыжая.
Ей на память сразу пришел разговор с Ритой, и она как бы услышала голос подруги:
— Чудачка! Сейчас самое модное — рыжие волосы. У нас в цирке девчонки специально красятся в рыжий цвет.
— А из рыжего можно перекраситься?
— Сколько угодно! Только это глупо.
— Пусть глупо. Мне надо.
Над плечами у Тани две короткие косички, стянутые резинками от лекарства. Таня освободила одну косичку от резинки и медленно стала расплетать ее.
Она все еще смотрела на себя и тихо сама себе говорила:
— Не надо дразнить верблюда за то, что у него на спине горб. Может быть, ты тоже кажешься верблюду уродом, потому что у тебя нет горба. Он же не дразнит тебя. Он молчит, только презрительно выпячивает нижнюю губу. Выпячивай тоже губу, но не дразни верблюда… У слона длинный нос. Болтается, как брандспойт. Тигр оранжевый с черным, он похож на осу. Бегемот вообще урод, у него в пасти зубы, как березовые полешки… Но, может быть, у слонов считается: чем длиннее нос, тем прекраснее. А тигр без полосок — все равно что ты в полоску. А зубы-полешки — это как раз то, что нужно настоящему бегемоту.
Слова о верблюдах и бегемотах успокаивали ее и как бы переносили в детство. Неожиданно она увидела себя девочкой. Маленькой, энергичной, никому не дающей спуска.
Она увидела дорожки зоологического сада и мальчишку, который дразнил зверей. Он ходил от клетки к клетке и строил рожи, визжал, рычал, кидал камушки. Таня терпеливо шла за ним. Она злилась на него сразу за всех зверей. Она ждала, когда злости накопится столько, чтобы можно было отдубасить мальчишку… Это было давно, в детстве. Мальчишка был толстый. С челкой до глаз и выпуклыми глазами. За щекой у него была конфета.